Грант принял Роберта в высшей степени любезно спокойно выслушал его доводы — Роберт подумал, что это сильно напоминает визит к врачу — и охотно согласился сообщать Роберту обо всех интересных письмах, которые будут приходить в связи с публикацией в «Ак-Эмме».
— Только не возлагайте на них особенных надежд, — по-дружески предупредил он Роберта. — На одно осмысленное письмо, которое мы получаем, приходит тысяча дурацких. Писание писем во все инстанции — излюбленное занятие всех и всяческих «сдвинутых» — бездельников, извращенцев, полоумных и тех, кто обожает совать нос в чужие дела и всегда «считает своим долгом» сообщить о них полиции…
— Pro Bono Publico…[17]
— Вот-вот, — с улыбкой отозвался Грант. — Законопослушные граждане. А также люди с грязным умом. Для них письма — это безопасный способ давать выход своим наклонностям. В письмах они могут лезть грязными пальцами в любую душу, писать любые гнусности, заполнять многие страницы напыщенным вздором, проповедовать нетерпимость — и никто им за это ничего не сделает. Вот они и пишут. Если бы вы знали, сколько мы получаем таких писем!
— Но есть же надежда…
— О да, конечно, есть. И нам придется просеивать всю эту почту, читать все эти дурацкие письма в надежде найти что-нибудь полезное. Я вам обещаю: если попадется что-нибудь дельное, то вам обязательно сообщу. Но я еще раз хочу вам напомнить, что нормальные умные люди пишут письма чрезвычайно редко. Они считают, что совать нос в чужие дела — дурной тон. Потому они и хранят гробовое молчание вкупе, чем вызывают изумление и негодование американцев, для которых другие люди представляют живой интерес. Да нормальный человек к тому же слишком занят, слишком поглощен своими собственными делами, чтобы вразрез со своими инстинктами сесть и написать письмо в полицию о том, что его совершенно не касается.
Так что Роберт ушел довольный результатами своей встречи с Грантом и полный сочувствия к Скотланд Ярду. По крайней мере у него, Роберта Блэра, была ясная цель. Ему не надо задумываться, не лучше ли сосредоточить свои усилия в противоположном направлении. Кроме того, Кевин полностью одобрил принятые им шаги.
— Я и вправду на месте полиции рискнул бы передать дело в суд, — сказал он. — Дело у них почти наверняка выигрышное. А обвинительный приговор всегда обещает следователю повышение по службе. К сожалению — а, может быть, к счастью, — вопрос о передаче дела в суд решает человек, поставленный над следователями и совершенно не заинтересованный в их продвижении по служебной лестнице. Просто удивительно, что бюрократическая процедура может приносить полезные плоды.
Роберт, расслабившийся под влиянием выпитого виски, пропустил мимо ушей это циничное заявление.
— Но как только они отыщут хотя бы одного свидетеля, подтверждающего рассказ девчонки, они тут же заявятся во Франчес с ордером на арест — ты и телефонную трубку не успеешь поднять.
— Никаких свидетелей они не найдут, — лениво возразил Роберт. — Откуда им взяться? Но мы все равно хотим опровергнуть эту выдумку, чтобы она не отравляла жизнь Шарпам до конца их дней. Завтра я встречусь с теткой и дядей Бетти Кейн, и тогда у нас будет достаточно ясное представление о характере этой девицы, чтобы решить, в каком направлении вести частное расследование…
И вот Роберт катил по дороге в Ларборо, где он собирался повидать родственников Бетти Кейн — ту самую тетку, у которой она прожила две недели. И ее мужа. Их фамилия была Тилзит, и они жили по адресу: Ларборо, Мейнсхилл, Черрил-стрит, дом 93. Дядя Бетти был коммивояжером и служил в ларборской фирме, производящей щетки. Детей у этой четы не было. Больше Роберт о них ничего не знал.
Свернув с шоссе на дорогу, ответвляющуюся в направлении пригорода под названием Мейнсхилл, Роберт замедлил ход. Вот угол, где Бетти Кейн ждала автобус. Во всяком случае, она так утверждает. Остановка, видимо, на противоположной стороне. С его стороны нет никаких поворотов — в обоих направлениях тянется тротуар. Сейчас на дороге довольно оживленно, но Роберт легко мог себе представить, что в скучный дождливый вечер здесь почти никто не ездит.
Черрил-стрит представляла собой длинный ряд одинаковых домиков из грязно-красного кирпича с выступавшими вперед окнами-фонарями, почти вплотную подступающих к невысокой кирпичной стене, которая отделяла их от тротуара. Почва в промежутке между домом и стеной не отличалась плодородием только что освоенной целины на Медоусайд Лейн, где жили Винны в Эйлсбери: на ней произрастали лишь чахлая камнеломка, плющ и бледные незабудки. Без сомнения, домохозяйки на Черрил-стрит не меньше пеклись об украшении своих жилищ, чем те, которые жили в Эйлсбери, и на окнах у них висели столь же безукоризненно накрахмаленные гардины; но, если на Черрил-стрит и проживали поэтические души, то они выражали себя не через цветы.
Роберт долго и тщетно звонил — а потом стучал — в дверь дома номер 93, который отличался от своих соседей лишь выведенным на нем номером. Наконец, в соседнем доме открылось окно на втором этаже, из него высунулась женщина и спросила:
— Вы к миссис Тилзит?
— Да, — ответил Роберт.
— Она ушла в магазин. Это недалеко, вон там на углу.
— Спасибо. Я лучше подожду.
— Если вы хотите с ней увидеться поскорей, не ждите, а сходите за ней.
— Почему? Она еще куда-нибудь собирается?
— Нет, тут поблизости нет других магазинов. Но она будет часа два размышлять, какие выбрать кукурузные хлопья. А вы просто решительно возьмите с полки пачку и положите ей в сумку — она вам будет за это очень благодарна.
Роберт поблагодарил ее и пошел было по улице, но она опять его окликнула:
— Не оставляйте здесь машину — поезжайте на ней.
— Но ведь это, кажется, совсем близко.
— Близко-то близко, но сегодня суббота.
— Ну и что?
— Уроки в школе уже кончились.
— А, вот в чем дело. Но у меня в машине нечего… — Он хотел сказать «украсть», но вместо этого сказал: — Нет ничего, что можно унести.
— Унести! Ха! У нас раньше были под окнами коробки для цветов. А у миссис Лаверти была калитка, V миссис Гиддоуз — столбы для просушки белья и на них натянута веревка. Мы тоже считали, что все это нельзя унести. Если вы оставите здесь машину на десять минут, то радуйтесь, если найдете на ее месте шасси.
Роберт послушно влез в машину и поехал к магазину. По дороге он вспомнил одно место из показаний Бетти, которое теперь показалось ему несуразным. Вот на этой унылой грязной улице, так похожей на тысячи других людских муравейников, Бетти, по ее словам, так понравилось, что она решила остаться здесь до конца каникул.
— Что же ей здесь так понравилось?
Так и не решив этой загадки, Роберт вошел в магазин, размышляя, как ему угадать миссис Тилзит из многих покупателей. Но гадать ему не пришлось. В магазине была только одна женщина, и одного взгляда на лицо продавца, на котором было написано бесконечное терпение, и на два пакета, которые женщина держала в каждой руке, оказалось достаточно, чтобы понять, что это и есть миссис Тилзит.
— Чем могу служить, сэр, — спросил продавец, отвлекаясь на минуту от раздираемой нерешительностью покупательницы — правда, на сей раз вопрос стоял не о кукурузных хлопьях, а о стиральном порошке, — и направился к Роберту.
— Спасибо, мне ничего не нужно, — ответил Роберт. — Я просто жду эту даму.
— Меня? — удивленно спросила миссис Тилзит. — Если по поводу газа, то…
— Нет-нет, — поспешил заверить ее Роберт, — я не от газовой компании.
— А пылесос у меня уже есть и отлично работает, — отрезала миссис Тилзит и собралась вернуться к своей дилемме.
Роберт сказал, что у него машина и он подождет, когда она закончит покупки, поспешно пошел к двери, но миссис Тилзит воскликнула:
— Машина! Ну что ж, тогда вы меня подвезете до дома и мне не надо будет тащить все эти сумки. Сколько с меня, мистер Карр?
Мистер Карр, который, пока она отвлеклась на Роберта, взял у нее один из пакетов и сунул его в ее сумку, взял деньги, дал сдачу, с облегчением распростился с ней, бросив на Роберта взгляд, полный сочувствия.
Роберт не надеялся, что ему еще раз так повезет, как с миссис Винн, которая была умна и могла мыслить непредвзято, но при взгляде на миссис Тилзит у него упало сердце. Она относилась к представителям той категории женщин, которые неспособны сосредоточиться на предмете разговора и все время думают о чем-то своем. Они с вами живо разговаривают, соглашаются с вашими доводами, выражают восхищение вашим костюмом, рубашкой и т. п., дают советы, но на самом деле все это время размышляют, какое блюдо приготовить из палтуса, обдумывают рассказ Флорри о проделках старшего сына Минни, ломают голову, куда подевалась книжка квитанций для прачечной, или просто думают, что у вас в переднем зубе плохая пломба, — короче говоря, их мысли обращены на что угодно, кроме того, о чем идет речь.
