Он осторожно отнес ее в спальню, положил на кровать и не спеша начал освобождать от одежды. Это была нелегкая, кропотливая работа. Она уже успела опомниться от безумия, охватившего ее, и теперь вяло, почти бессознательно желала, чтобы что-нибудь его остановило, делала инстинктивные попытки сопротивляться, отталкивая его руками, в которых совсем не было силы. А может быть, она и не хотела, чтобы в них была сила?
Сознание ее воспарило высоко над ней, и оттуда слабо, как сквозь сильный туман, доносились его призывы остановить де Морнака.
«Это враг, — шептал ей ее рассудок, — и его нужно задержать, не дать пересечь границу. Если он хоть однажды ее пересечет, то получит большую власть над тобой, захватит территории, которые уже назад не вернуть».
Но рассудок был очень далеко, а тело горячо, захлебываясь, повторяло, что он вовсе не враг, осадивший голодающий город, а, наоборот, избавитель, принесший долгожданную пищу всем голодным и страждущим. Казалось, время остановило свой ход. Вот тут-то Мария и усвоила наконец истину, что наступает момент, когда тело твое и есть собственно жизнь, и воля его — закон. А разум — лишь гордый, высокомерный жилец в твоем теле, доме из плоти и крови. Он арендует жилье на верхних этажах. Оттуда открывается замечательный вид, но он всего лишь арендатор, а не хозяин дома, хотя очень хотел бы им быть.
Пока Мария в первый раз усваивала этот урок, де Морнак с удовольствием повторял уже хорошо ему известное. Мир чувственных наслаждений, мир плоти был его миром. Это было тем, для чего он родился на свет — хорошая пища, здоровый сон, тяжелая работа и радости плотской любви. Женщины, которых легко было взять, никогда не доставляли ему удовлетворения. Таков был он. Женщины для него существовали постольку поскольку. У них своя жизнь, у мужчин — своя. И есть только одно дело, которым они могут заниматься вместе, и занятие это должно быть радостным и доставлять взаимное удовольствие.
Он давно желал Марию, очень давно. Опыт, полученный от общения с другими женщинами, давал ему все основания считать, что придет время, и Мария созреет. И ее можно будет тогда сорвать, как спелый плод. Разумеется, он ее любил, как вообще любил женщин. Его правилом было: в данный момент времени — только одна, но не слишком долго. Он хорошо знал, что она тоже жаждет любви. А какая женщина не жаждет? Какой мужчина? Он знал также, что она никогда не знала любви с Карлом. Было так больно смотреть на нее, такую прекрасную, свежую, созданную Богом для любви, которой она никогда не ведала.
«Теперь-то наконец она ее познала, — думал он, осторожно покидая темную тихую спальню Марии и направляясь к своим апартаментам в дальнем крыле здания. — Если я что-то понимаю в женщинах, — а ему пришлось скромно признать, что он имеет определенные познания в этом предмете, — она теперь действительно поняла, что такое любовь».
Де Морнак быстро разделся в своей спальне — во второй раз за вечер — и через пять минут уже спал крепким сном.
Мария тоже спала. Медленно, без всяких усилий, плыла она к горизонту. Томная усталость ее тела незаметно перетекла в глубокий сон.
Проснулась она на рассвете, ее разбудили воробьи, громко чирикавшие на деревьях. Мария открыла глаза, увидела беспорядок в спальне и, немедленно вспомнив вчерашнее, рывком села. Судорожно собирая разбросанную одежду, она все время думала, что было бы, если бы служанки, как обычно, пришли вчера вечером, чтобы подготовить ее ко сну. Свидетельницами чего они оказались бы? А если бы пришла Бланш, у которой по любому поводу готово изречение из Библии, как бы Мария объяснила ей происходящее? Ну хорошо, Бланш и остальные вчера почему-то не пришли, но как объяснить, что Мария сама не позвонила им в положенное время? Мучаясь этими вопросами, она приводила в порядок свои волосы, нашла свежую ночную сорочку, надела ее и, расправив бархатное покрывало, быстро юркнула в постель.
Только ее дыхание успокоилось, как прозвучал новый сигнал тревоги. Отбросив одеяло, она стремглав устремилась в гостиную, прямо к белоснежной материи, что давеча не позволила ей благополучно покинуть «поле боя». Платья, Спутанные и скомканные, живописно лежали на полу, напоминая башенку крема на пирожном. Быстро собрала и аккуратно расправила она свое рукоделие, радуясь тому, что вспомнила об этом раньше, чем пришла Мария-Луиза. Шлепая босыми ногами по холодному полу, Мария быстро вернулась в спальню и скользнула в теплую постель. А у ног уже расположился ее разум, вместе с несколькими очень строгими святыми. Собравшиеся брезгливо ее рассматривали.
— Ладно, осуждайте меня, но помните, — сказала она им в свое оправдание, — мужу своему я никогда не изменяла.
— В самом деле? — ответили они. — А что сказал бы Карл по прошлой ночи? Он, конечно, был не совсем то, что тебе нужно, но… связаться почти что со слугой, как эта старая противная графиня де Гиз, которая спит со всеми своими кучерами.
— Я ничего не могла поделать, — обрушилась на них Мария, — он…
— О, нет, — сразу же перебили они ее, — так дело не пойдет. Ты была обязана его остановить. Обязана. Ты могла закричать, позвать на помощь. Но ты не захотела этого.
— Да, — в конце концов покорно согласилась Мария, — не захотела.
— Можно себе представить, что он сейчас о тебе думает, — проворчали они. — Благородная герцогиня Орлеанская, которую не целовал ни один мужчина, кроме мужа, и он… он вошел к тебе в гостиную и взял так же легко и свободно, как брал сельских девиц на сеновале.
— О, нет, — застонала Мария, мотая головой из стороны в сторону, как если бы старалась прогнать эти ужасные унизительные мысли.
— Да, победа была скорой, — продолжали они в том же духе. — Единственное, что ты забыла сделать, так это поблагодарить его.
— За меня это сделало мое тело, — прошептала про себя Мария, сгорая от стыда.
Услышав этот ответ, они онемели от изумления. Воспоминание о вчерашнем экстазе пронзительной сладостной истомой отозвалось во всех клеточках ее тела. Она закрыла глаза, а судьи заторопились прочь, по очереди вытирая о нее свои руки.
Итак, они оставили Марию наедине с ее бесстыдными воспоминаниями. Вообще-то ей всегда было известно — в мире существует нечто большее, чем то, что она получала от Карла. Да и сам Карл ей об этом не раз намекал. И вот теперь, только теперь, несмотря на уязвленную гордость, она стала полноценной женщиной, обладающей заветными познаниями.
Весь день прошел у нее в мучениях и восторгах. А больше всего она боялась встречи с ним. Что она скажет, увидев его? Как поступит? Прогонит его? Но что тогда станет с Орлеаном? Нет, прогонять его нельзя. Самое лучшее не говорить ничего. Принять его с холодным спокойствием. Сделать вид, что ничего не произошло, что он никогда ее не касался. Пусть его гордость страдает, не ее.
