Глядит на меня половой безумными глазами и вдруг вилку замечает.
- Не-ет! - орёт дурным голосом, "ствол" откуда-то выхватывает и без спросу, так, за здорово живёшь, начинает в меня с полутора метров палить.
Я и охнуть не успел. Вижу только вспышки в лицо, да сознание чисто рефлекторно счёт выстрелам ведёт: ...пять, шесть...
А затем мрак полный. И тишина. И только откуда-то издалека, словно сквозь вату, Глория Гейнор серафимом заоблачным мне отходную поёт.
11
Прихожу в себя. Нет, вроде жив. И никаких неприятных ощущений, как ежели бы пуля, скажем, в животе или ноздре застряла. Что он, холостыми палил, что ли?
Зрение после выстрелов в лицо восстанавливается, и вижу, что в ногах у меня половой с мордой расквашенной распростёрся, над ним Сашок склонился, руку ушибленную потирает, а рядом с Сашком Женечка и Валентин застыли. И все на меня обалдело смотрят. Понятно, что все - это кроме полового. Куда там с такой мордой что-либо видеть. В лучшем случае - сны, если пульс ещё есть. И тут замечаю, что не на меня ребята смотрят, а куда-то мне за спину.
Оборачиваюсь. Ни-и-фи-га-се-бе! Шесть дырок от пуль в стене аккурат мой силуэт обрисовали. Не знаю, как кому, а мне этот портрет оченно по душе пришёлся. Хоть и в авангардистском стиле, но лучше чем в реалистическом на памятнике на могилке. Да и сам со стороны посмотреть могу...
- Ну, парень, - басит Женечка за спиной, - в рубашке ты родился...
Сашок неожиданно берёт меня за плечи и начинает во все стороны поворачивать да недоверчиво осматривать. Как Тарас Бульба сынка своего.
- Да, везунчик... - недоумённо тянет он. - В таком случае достань-ка нам хозяина бара из-за стойки. Мы своё уже отработали, теперь на тебя в деле посмотрим.
Пожимаю я плечами, вилку, что до сих пор в руках держу, в карман сую и непринуждённой походкой к стойке направляюсь. Понимаю ребят - они с профессионалами привыкли дело иметь, знают, чего от них ожидать можно. А вот когда полный профан, в штаны наложивший, за стойкой с "дурой" в руках притаился - его действия непредсказуемы. Как в случае с половым, например.
Подхожу я точно по центру стойки и через неё перевешиваюсь. Действительно, бармен по полу распластался, затравленно на проход за стойку вызверился и туда же из "дуры" целится. А "ствол" так в руке пляшет, что выстрели он, скорее попал бы в меня, сбоку стоящего, чем в того, кто в проходе бы нарисовался.
- Ку-ку! - говорю ему сверху, словно с бабой заигрываю.
А бармен точно баба - его тут же кондрашка хватает. "Ствол" из руки выпадает, а сам он в прострации застывает. Похоже, второй раз обделался. Или третий? Впрочем, он и сам, наверное, со счёта сбился.
Нагибаюсь ещё больше, цепляю его двумя пальцами за ноздри, как крючком рыболовным, и начинаю из-за стойки выуживать. Идёт он плавно, что лещ полусонный со дна, даже не трепыхается.
- Пожалуйста! - говорю Сашку, когда бармен уже о стойку ручками опирается.
Выдёргиваю пальцы из ноздрей - все в крови и соплях. Порвал я ему таки ноздри. Вынимаю из нагрудного кармашка бармена платок белоснежный и брезгливо руки вытираю. Хочу потом назад платок в карман бармену засунуть, но вижу на материи свои отпечатки пальцев чёткие. Не-ет, шалишь, "пальчики" здесь оставлять не следует.
Сашок подходит ближе, губу нижнюю копылит, видя, как у хозяина бара юшка кровавая по бороде течёт.
- Живи пока, - бесстрастно говорит он бармену, но от его тона сухого могильным холодом веет. - Но завтра к полудню чтобы был у меня с "двойным" налогом. За работу, сам понимаешь, платить надо. Видишь, - кивает в сторону амбалов бесчувственных, - от кого мы тебя уберегли.
Затем разворачивается и к выходу идёт. Но по пути нагибается и штоф "Адмиралтейской" с пола поднимает. Ишь ты, вся посуда вдребезги, а полуторалитровой бутыли хоть бы хны.
- "Пальчики" свои убрать не забудьте, - бросает нам на ходу Сашок.
Ну вот, я думал, он штоф подобрал, чтобы после "работы" с горла хлебнуть, а он просто об отпечатках своих позаботился.
Сую платок в карман и чувствую там вилку. Что ж, и я о своих "пальчиках", пусть и машинально, но побеспокоился.
Мандраж у Олежки уже прошёл, и теперь он ведёт машину плавно, спокойно, уверенно. Но, что удивительно, едем молча, и атмосфера в салоне какая-то хмурая. Будто это не мы амбалов в "Незабудке" приголубили, а они нас отметелили. А у меня, как назло, настроение выше крыши. И в голове всё та мелодия классная крутится, что наши "пляски" в баре сопровождала. Правда, Глория Гейнор почему-то по-русски мурлычет: "...не забуду "Незабудку"...
- А что, ребята, - говорю я этак приподнято, чтоб, значит, их как-то растормошить, - не обмыть ли нам моё "крещение"? С меня, как ведётся, магарыч!
- У нас не принято, - спокойно осаживает меня Сашок, но затем поворачивается ко мне и понимающе в глаза смотрит. - Впрочем, тебе сейчас можно. Держи трофей, - протягивает штоф.
Беру я бутыль, но почему-то с горла в компании трезвенников пить не хочется. И от этого настроение моё радужное сразу вдруг пшиковым делается.
- Тебя, Борис, куда подбросить? - уважительно спрашивает Олежка. - К кабаку какому?
Подумал я немного, но мысли уже всё больше невесёлые. Схлынуло возбуждение, апатия серая душу заполонила. И в кабак не тянет - что там одному делать? В одиночку нажираться да тоску нагонять лучше дома.
- Нет уж, - отвечаю Олежке и вздыхаю тяжко. - Давай домой...
12
Открываю дверь, а в квартире темно, гарью сильно пахнет, и Пупсик меня не встречает. Прохожу в комнату, включаю свет. Лежит мой ангел-хранитель на диване скукожившись, во сне постанывает. А через всю стену над ним широкая обугленная полоса на обоях протянулась, словно кто из огнемёта палил.
Сел я в кресло, на Пупсика уставился. Эх, пацан, пацан, знал бы, чем помочь, чтобы боль твою снять, в лепёшку бы расшибся, но сделал. Жизнь наша хреновая так уж устроена - когда одному хорошо, другой от этого загибается...
И так мне жалко Пупсика стало, что слезу вышибло. Поднимаю руку, глаза мокрые вытереть, а в ней штоф "Адмиралтейской" зажат. Моб твою ять! взрывается во мне всё, и такая ярость страшная непонятно почему охватывает, что я штоф в полосу обугленную чуть было не запускаю. Доколе эти барабашки чёртовы моего парня мучить будут?!
Но не швырнул я штоф. Остыл также быстро, как и вскипел. Встал, свет в комнате погасил и на кухню поплёлся. Налил водки стаканяру полную, нашёл в холодильнике банку с пикулями, открыл. Затем хряпнул водку одним махом, рукавом занюхал, а вот закусывать не стал. Почувствовал - не пойдут в меня огурчики заморские. Махнул я тогда на всё рукой и пошёл спать.
Просыпаюсь я утром, слышу, Пупсик на кухне посудой тарахтит. А мне как-то не по себе. Не потому, что с похмелуги, а вот что-то меня гложет, и дискомфорт в душе непонятный. Хочется одеться сейчас тихонько да на улицу быстренько шмыгнуть, чтобы с Пупсиком глазами не встречаться. Стыдно мне перед ним, что ли?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
