И поэтому пошла дальше.
Чтобы покрыть 14,5 километра в день, от меня требовались все мои силы. 14,5 километра в день – это было физическое достижение, намного превосходящее все, что мне когда-либо приходилось делать. У меня болело все тело, каждая его клеточка. За исключением сердца. Я никого не встречала, но, как ни странно, ни по кому не скучала. Я не желала ничего, кроме пищи, воды и возможности сбросить с плеч рюкзак. Но все равно продолжала его тащить. Вверх, вниз, вокруг иссушенных гор, где сосны Джеффри и черные дубы обрамляли тропу, пересекавшую горные дороги, на которых виднелись следы больших грузовиков, хотя ни одного из них нигде не было видно.
Утром восьмого дня я проголодалась и вывалила все свои припасы на землю, чтобы оценить ситуацию. Внезапно мне страстно захотелось горячей пищи. Даже в изнуренном состоянии, с подавленным аппетитом, я к тому времени съела бо́льшую часть того, что не надо было готовить – гранолу, орехи и сухофрукты, вяленую индейку и хлопья тунца, протеиновые батончики и шоколад, и даже сухое соевое молоко. То, что у меня осталось, в основном нужно было готовить, а работающей плитки у меня не было. Коробки с дополнительными припасами мне не видать, пока я не достигну Кеннеди-Медоуз, а это почти 220 километров от начала моего путешествия. Хорошо подготовленный дальноход прошел бы эти 220 километров за то время, которое я провела на маршруте. А я со своей средней скоростью не преодолела даже половины пути. И даже если бы мне удалось добраться до Кеннеди-Медоуз с теми припасами, которые у меня оставались, мне все равно нужно было отдать в починку плитку и наполнить ее нужным топливом. А Кеннеди-Медоуз, бывший скорее высокогорной базой для охотников, туристов и рыбаков, чем городком, был для этого неподходящим местом. Сидя на земле, окруженная разбросанными вокруг меня пакетами с обезвоженными продуктами, которые не было никакой возможности приготовить, я решила свернуть с маршрута. Не так далеко от того места, где я сидела, МТХ пересекал целую сеть проселков, бежавших в разных направлениях.
Я пошла по одному из них, логически рассудив, что со временем найду цивилизацию – шоссе, проходившее параллельно маршруту примерно в 32 км к востоку. Я шла, не зная, по какой именно дороге иду. Шла на одной только вере в то, что что-то да найду. Шла и шла под жарким ярким солнцем. Двигаясь, я ощущала собственный запах. Я взяла с собой дезодорант и каждое утро мазала им подмышки, но это все равно не помогало. Я не мылась больше недели. Тело мое было покрыто грязью и кровью. Волосы, слипшиеся от пыли и засохшего пота, лежали под панамой плоским блином. Я чувствовала, как мышцы в моем теле становятся сильнее день ото дня – но в то же время (и в равной мере) слабели сухожилия и суставы. Ступни болели и внутри, и снаружи, покрытые кровавыми мозолями, а кости и мускулы ныли от пройденных километров. Дорога, по которой я шла, была блаженно ровной или плавно нисходящей – желанное отдохновение от безжалостных подъемов и спусков тропы. Но я все равно страдала. Не раз и не два на протяжении долгих переходов я пыталась вообразить, что на самом деле никаких ступней у меня нет, что мои ноги заканчиваются двумя невосприимчивыми обрубками, которые способны вынести что угодно.
Спустя четыре часа я начала сожалеть о своем решении. На тропе я могла умереть с голоду или быть убитой воинственными длиннорогими быками. Но там я, по крайней мере, понимала, где нахожусь. Я снова перечитала путеводитель, к этому моменту уже не уверенная, что вообще нахожусь на какой-либо из тех дорог, которые были там вскользь упомянуты. Каждый час доставала карту и компас, чтобы определять и заново переопределять свое местонахождение. То и дело вытаскивала книжку «Как не заблудиться», чтобы снова прочесть, как именно нужно пользоваться картой и компасом. Изучала положение солнца. Потом миновала небольшое стадо коров, которые паслись на приволье без всякой изгороди, и сердце мое затрепетало при виде их, хотя ни одна из них и не подумала подойти ко мне. Они лишь перестали пастись, подняли головы и наблюдали, как я прохожу мимо, а я тихонько окликала их: «Коровка, коровка, коровка…»
Местность, по которой бежала дорога, местами была удивительно зеленой, в других местах – сухой и каменистой, и дважды я миновала тракторы, припаркованные у обочины, безмолвные и пугающие в своем безмолвии. Я шла, дивясь этой красоте и безмолвию, но к вечеру в моей душе начала зарождаться тревога.
На маршруте за восемь дней я не видела ни одного человеческого существа. Здесь была цивилизация. И все же, если не считать коров на вольном выпасе, двух заброшенных тракторов и самой дороги, не наблюдалось ни малейшего признака цивилизации. Я чувствовала себя так, будто смотрю фантастический фильм, будто я – один-единственный человек, оставшийся на всей планете. И впервые за все путешествие мне захотелось разрыдаться. Я сделала глубокий вдох, заталкивая подступающие слезы поглубже, сняла рюкзак и поставила на землю, чтобы переложить его содержимое. Впереди был поворот дороги, я пошла к нему без рюкзака, чтобы осмотреться.
И увидела там троих мужчин, сидевших в кабине желтого грузовичка-пикапа.
Один из них был белый. Другой – чернокожий. Третий – латиноамериканец.
Мне потребовалось около минуты, чтобы дойти до них. Они смотрели на меня с тем же выражением на лицах, с каким я, наверное, смотрела днем раньше на длиннорогого быка. Казалось, они вот-вот завопят: «Лось!» Мое облегчение при виде их трудно описать словами. Однако когда я шла к ним, все мое тело покалывало от неприятного осознания того, что я перестала быть единственной звездой фильма о планете, лишенной людей. Теперь я стала героиней совершенно иного фильма. Я была единственной женщиной наедине с тремя мужчинами с неизвестными мне намерениями, характерами и личной историей, которые наблюдали за мной из кабины желтого грузовичка.
Пока я объясняла им свою ситуацию через открытое водительское окошко, они молча глазели на меня. Выражение их глаз менялось от ошеломленного к ошарашенному, потом в нем мелькнуло высокомерие, а под конец они дружно разразились хохотом.
– Да знаешь ли ты, куда забралась, милая? – спросил меня белый мужчина, оправившись от изумления, и я покачала головой. Ему и чернокожему было с виду лет за шестьдесят, а латиноамериканец едва вышел из подросткового возраста.
– Видишь эту горку, вот здесь? – спросил он. Он указывал прямо вперед через ветровое стекло со своего места за рулем. – Мы как раз готовимся взорвать эту горку, – и объяснил, что строительная организация выкупила права на этот клочок земли. А они производят саперные работы, чтобы добыть декоративный камень, который люди используют для оформления своих садиков.
– Меня звать Фрэнком, – сказал он, постукивая по полям своей ковбойской шляпы. – И, строго говоря, ты нарушаешь границы чужих владений, юная леди, но мы не станем подавать на тебя в суд, – он взглянул на меня и подмигнул. – Мы ведь просто саперы. Мы не собственники этой земли, иначе нам пришлось бы пристрелить тебя!
Он снова расхохотался, потом ткнул пальцем в латиноамериканца, сидевшего в середине, и сказал, что того зовут Карлосом.
– А я – Уолтер, – представился чернокожий, сидевший на пассажирском сиденье.
Они были первыми людьми, которых я увидела с тех пор, как двое мужчин в мини-вэне с колорадскими номерами высадили меня у обочины дороги больше недели назад. Когда я говорила, мой голос казался мне незнакомым. Казалось, что он стал тоном выше и что я говорю быстрее, чем обычно. Словно речь была какой-то штукой, которую я не могла хорошенько ухватить и удержать. Словно каждое слово было маленькой птичкой, устремлявшейся, трепеща крылышками, прочь. Мужчины велели мне забраться в кузов, и мы проехали к тому месту, где я оставила рюкзак. Фрэнк притормозил, и все они вышли. Уолтер подобрал мой рюкзак и был явно потрясен его весом.
– Знаешь, я был в Корее, – сказал он, взваливая на металлическую платформу грузовика мой рюкзак с явным усилием. – И мы ни разу не таскали такие тяжеленные рюкзаки. Ну, может, только однажды меня навьючили подобной тяжестью – когда я провинился и заработал взыскание.
Быстро, без особенного участия с моей стороны, было решено, что я поеду с Фрэнком к нему домой. Его жена накормит меня ужином, и я смогу искупаться и переночевать в настоящей постели. Утром он отвезет меня куда-нибудь, где смогут починить мою плитку.
– А теперь объясни мне все это еще раз, – несколько раз просил Фрэнк, и всякий раз все трое слушали меня со смущенным и восторженным вниманием. Они жили в каких-нибудь тридцати километрах от Маршрута Тихоокеанского хребта, и все же ни один из них ни разу о нем не слышал. Они никак не могли уразуметь, с чего вдруг женщине пришло в голову путешествовать в одиночку, и Фрэнк с Уолтером так мне и заявили в веселой и обходительной манере.
