– Согласен. Что это нам дает сейчас?
– Сейчас ничего. Просто упражнение для мозгов, поскольку это уже некий факт.
– Как поездка на авторемонтный?
– Пока никак. Сейчас буду звонить одной даме. Поэтому ты мне тут больше не нужен.
Когда Михальченко ушел, Левин набрал номер, полученный от начальника отдела кадров авторемзавода.
– Вам кого? – спросил детский голос.
– Это квартира Марголиных?
– Да. А вам кого?
– Мне бы Маргариту Семеновну, – попросил Левин.
– Бабушки нет, она в больнице.
– А тебя как зовут?
– Сема.
– А бабушка надолго легла в больницу, Сема? Навестить ее можно?
– Нет, у нее с сердцем плохо. Позвоните через неделю, – и трубку повесили.
"Важно, что она жива, существует, а из больницы, даст Бог, выйдет", подумал Левин.
17
В комнате у Михальченко были распахнуты окна.
– Закрой, невозможно разговаривать, весь уличный шум тут, – попросил Левин.
– Нам, людям умственного труда, нужен кислород, – отшутился Михальченко. – Тут одна дама была, щенок породистый пропал, просила найти. Но больно уж от нее потом воняло. Проветрить надо.
– Боишься, что жена унюхает и не поверит сказкам про щенка?.. Нет, то, что ты намечаешь, нам противопоказано, – продолжал Левин какой-то их прежний разговор. – Эти следственные действия запрещены. Если милицейское начальство или прокуратура узнают, нашу фирму прихлопнут.
– Но мы же платим хорошие налоги!
– Не имеет значения…
В глубине коридора хлопнула входная дверь.
– Ты можешь, наконец, купить пружину, чтоб эта дверь так не стучала? Если не хочешь казенные тратить, я тебе дам трояк, купи и приколоти, сказал Левин.
Вошел Остапчук:
– Здравствуйте, люди добрые.
– О, какой у нас гость! Привет, привет! – встал с подоконника Михальченко. – Вы знакомы? – повернулся он к Левину.
– Будем считать, что знакомы.
Остапчук с обоими обменялся степенным рукопожатием, сел на стул и утер крутой лысеющий лоб.
– Ты что же это так, Максим Федорович, налегке? – спросил Михальченко.
– Это в каком смысле?
– В смысле, что без бутылки?
– Ты ее у меня еще заработай. Дай хоть из крана воды. Жарко. А ты бутылку хочешь в такое пекло.
– Пей, – Михальченко указал на сифон с водой.
Когда Остапчук отставил опорожненный стакан и аккуратно сложенным платком промокнул губы, Михальченко в том же шутливом тоне спросил:
– Ты к нам, конечно, заскочил просто попить бесплатно водички?
– Ага. А тебе бы все денежку драть с людей… Так что считай, что я пришел не по частному делу, а официально. Понял?
– Валяй, валяй. Что с вас бесштанных взять?
– Мы получили ориентировку, что сюда выехал из Еревана "Нивой" некий Мурадян Ашот Гургенович. Скупщик оружия. Ездит по городам, где у него есть уголовные связи. В Армении оружие перепродает боевикам, – произнеся этот длинный для него монолог, Остапчук уставился на Михальченко.
– Почему ты думаешь, что он отсюда будет гнать оружие?
– А почему он не самолетом? Прибыл "Нивой". Неблизко, а? И машину не жалко.
– Прибыл?
– Да. Мы его уже установили. Даже на видеопленку записали его свидание с Владимиром Басиком. Они вели денежные расчеты. Басик проходил когда-то по делу о хищении взрывчатки на Булавинском карьере. Не исключено, что школу ДОСААФ потрошил он с дружками.
– Я этого Басика помню, снимал его подельщиков, – уже серьезно сказал Михальченко. – Чего же вы не взяли его с армянином?
– За что? Предмета торговли при них не было. Да и попасти Басика следует, чтоб выйти на всю группу.
– Пока вы будете пасти, "Нива" с оружием укатит в Ереван. Надо было брать обоих и "колоть", "колоть", чтоб они вам всех сдали. Тем более видеопленка у вас есть.
– Грош ей цена, видеопленке, – сказал молчавший все время Левин.
Оба повернулись в его сторону.
– Почему? – спросил Михальченко. – По закону она может служить доказательством в суде.
– До суда еще далеко. Им еще и в прокуратуру нечего передавать, посмотрел Левин на Остапчука. – А с видеозаписью обстоит так: для судьи должна быть гарантия, что пленка подлинная, что в ней нет монтажа. Значит ее надо идентифицировать. Для этого потребуется специальная фонографическая экспертиза. Пора бы это знать, Михальченко, не первый год сыском занимаешься.
– Так надо это сделать. Вкупе с другими доказательствами…
– Не спеши, – оборвал его Левин. – Если пленка подтверждает слова свидетеля, она годится для суда. А где свидетель? Так что в данном случае она анонимна. Вот почему ей грош цена. Ни один следователь, если он грамотный, не приобщит ее к делу. Иначе в судебном заседании получит двойку, как школьник у доски, – Левин посмотрел на обоих.
После недолгого молчания, Остапчук как бы вспомнив о цели своего прихода, сказал:
– Я помню, что ты брал подельщиков Басика.
– Их было трое.
– Да. Один – Вялов. Отсидел, вернулся, живет нормально. Сейчас механик в гараже треста "Сантехмонтаж". Семья у него. Все путем.
– Да знаю я! Что ты мне рассказываешь. Мы чуть ли не приятели, по кружечке пива выпиваем, когда встречаемся. Я ведь ему прописку помог восстановить. Не хотели прописывать у матери.
– Вот мне и нужно, чтоб ты с ним поработал. Пусть поможет: кто мог быть с Басиком, когда брали школу ДОСААФ.
– Ты что уверен, что это Басик провернул?
– Почти.
– С Вяловым не обещаю. Мужик он крутой. Скажет: "Иди-ка ты, опер, к такой-то маме. Я отмылся, больше меня ни во что не тяни". И весь разговор.
– А ты попробуй, – настаивал Остапчук.
– Попробую, – согласился Михальченко и обратившись к Левину, заметил: – Видели, какой наш Максим Федорович настырный.
– Будешь настырным, – нахмурился Остапчук. – Начальство шумит: "Плохо работаете!" А как работать, когда комиссии замучили, от писанины уже озверел. Учат: "Работать, товарищи, надо профессионально", – Остапчук налил себе еще стакан воды, выпил залпом. Видно, прорвало его, обычно молчаливого и сдержанного. – Это они-то профессионалы! Ну а вы чем сейчас веселитесь? – спросил Остапчук.
– Немцев ищем, – улыбчиво сощурившись, Михальченко посмотрел на Левина. – Двоих сразу.
– Каких еще немцев? – не понял Остапчук.
– Приехал, понимаешь, сюда из Казахстана, из какого-то Энбекталды, туды его мать, старик-немец. И как в воду канул. Вот сын его и заказал нам эту работу: ищите, мол.
– А к кому он приехал?
– Если б мы знали!
– А как он называется немец этот, фамилия?
– Тюнен. Георг Тюнен. Не слыхал?
– Нет. А что за второй немец?
– Давняя история. С военных лет. Тут в лагере сгинул. Вот и мыкаемся.
– За валюту, – вставил Левин.
– Чего ж ты стонешь! – Остапчук посмотрел на Михальченко. Что-нибудь уже нашли от этого немца из Казахстана?
– Фунт дыма, – Михальченко махнул рукой.
– Больницы, морги, гостиницы, все такое прочее проверял?
"Все мыслим по шаблону. И никуда не денешься. Все начинается с элементарного, даже у шахматистов – Е-2, Е-4", мысленно усмехнулся Левин.
– А шмотки его искал? – спросил Остапчук.
– Какие шмотки? – развел руками Михальченко.
– Что-то же у него было? Какая-нибудь приметная вещь.
– Разве что плащ. Сын Тюнена говорил – новый, импортный.
– Вот и пошуруй в комиссионках.
Левин и Михальченко переглянулись, но Михальченко тут же раздраженно сказал:
– Ты что смееешься! Искать плащ в комиссионках! Да он давно продан, если и попал туда! Это что же – все городские комиссионки обшмонать?!
– Не шмонай, дело твое, – равнодушно ответил Остапчук.
– Да ты знаешь, сколько их!
– Знаю, двадцать четыре.
– Это на год работы!
– Думаю, намного меньше, – вдруг вставил Левин. – Отбрось специализированные.
– Радио-фото-электротовары – один, посуда-фаянс, хрусталь и прочее два, детских – два, ювелирный – один, трикотаж – два, дамская одежда и обувь – один, не запинаясь, словно декламировал Остапчук. – Дальше: мебельных – два. Вот и посчитай, куда тебе не надо.
Но подсчитал Левин, быстро, на подвернувшейся бумажке, пока Остапчук говорил.
– Остается верхняя одежда. Таких пять. И универсальных шесть. Всего одиннадцать. Тебе, что, первый раз искать?
– Тюнен исчез в середине апреля. Если плащ был сдан тогда же, то он давно продан. Размер ходовой – пятидесятый. Да он и двух дней не лежал! А вы хотите, чтоб через четыре месяца я искал его в комиссионках! Ну, даете! – замотал головой Михальченко. – Ладно, – успокоившись, сказал он, совершу я такую экскурсию по одиннадцати комиссионкам, уговорили.
– Я тебя не уговариваю, – спокойно, но жестко сказал Левин. – Ты не постовой милиционер, сам должен знать, чего делать, а чего не делать.
