– Ну а ты как в своем кооперативе? Не жалеешь?
– Чего жалеть? Тоже дело серьезное. Только что никто над головой не висит, не дергают ни в областное управление, ни в прокуратуру, ни в райком.
– Заработки приличные?
– Хватает.
– Говорят, Левин к тебе пошел? Вот уж не ожидал!
– Помнишь его?
– Конечно. Когда я в школе милиции учился, он у нас криминалистику читал. Ну и потом по работе приходилось сталкиваться. Он розыск хорошо знает. Значит, "бабки" поманили к тебе?
– А что плохого?
– Да ничего. Характер у него тяжелый.
– Что мне его характер? Мне его башка нужна, опыт. Увольняйся, переходи ко мне, Максим.
– Тяжелый я на подъем, к месту прирастаю. Привык уже к погонам… Что ж вы там разматываете?
– Охрана организаций, кооперативов, просто граждан от любителей заглянуть в чужой сейф, поиск наводчиков, "кидал", выполняем заказы на розыск лиц по гражданским искам, ну без вести пропавших. Работы хватает.
– Сколько же у тебя человек?
– Шестнадцать, да еще по договорам беру…
– Не думал, что из тебя такой "босс" получится… Как рука?
– Разрабатываю, вроде лучше стало, чувствительность в пальцах появляется…
Окажись Остапчук полюбопытней, возможно, углубившись в какие-то подробности, скажем: а чем собственно занимается Левин, не ловит же он слинявших алиментщиков? – Так вот, случись такой поворот в разговоре, не исключено, что Михальченко и упомянул бы, что некий Александр Тюнен платит по сорок рублей в сутки за то, что Левин ищет его отца, а кроме того за валюту должен выяснить обстоятельства смерти и место захоронения оберста Кизе, о котором печется его племянник из Мюнхена, – тут бы, глядишь, и вспомнилось Остапчуку письмо Георга Тюнена до востребования Иегупову, попавшее с главпочтамта в один из ящиков остапчуковой коллекции. Впрочем, ничего бы не вспомнилось Остапчуку, поскольку письмо это попало к нему в самый разгар работы комиссии, мучительного писания справок, и конверт с письмом, даже не взглянув на него, Остапчук швырнул в один из ящичков, где лежали еще неразобранные прочие бумажки, отложенные для знакомства "на потом", когда выдастся свободное время…
Со стороны дороги к сетчатому забору подъехал желтый милицейский "уазик"; сидевший в нем старшина посигналил.
– Ну что там? – спросил Остапчук у старшины, выскочившего из машины.
– В ДОСААФе комнату, где оружие, обчистили. Начальник управления послал за вами.
– Ладно, жди, – пробурчал Остапчук и поплелся назад.
– Через пятнадцать минут они выехали в город.
16
Утром Левин встал с головной болью, вялый и хмурый. И еще угнетало почти полное отсутствие движения в делах, которыми он занимался в бюро, а потому – перспектива одиноко сидеть за письменным столом, натужно думая, что еще можно предпринять, куда бы ткнуться, чтоб забрезжило, чтоб мелькнула хоть какая-то радость.
Трамвай, как назло, тащился медленно, часто останавливался, затем вообще остановился, где-то далеко впереди была пробка. Левин вышел и двинулся пешком…
Посидев с полчаса, пошевелив бумагами на столе, Левин взял листок с недавними выписками, сделанными после чтения писем Кизе: "Сержант Юра", "прораб", "авторемонтный завод", "Рита (очевидно, Маргарита) – кладовщица в инструментальном цехе". Единственное, что выглядело материальным в данный момент – это красно-кирпичное здание авторемонтного завода с железными въездными воротами, которые Левин видел десятки раз. Все остальное – Юра, Рита, прораб – просто слова, имена существительные, вынырнувшие из глубины сорокадвухлетней давности. Они для него сейчас бесплотны, как это стекло в окне – тоже имя существительное, обозначающее некую прозрачную субстанцию. Однако сквозь нее виден двор, каштан, у забора "уазик", эту машину Михальченко привел в порядок, и она резво бегает; в машине, свесив ноги в открытую дверцу, сидит шофер Стасик, недавно демобилизовавшийся из погранвойск; если он на месте, значит и Михальченко у себя. Вот что видно сквозь прозрачное имя существительное "стекло", которое даже потрогать рукой можно, чтоб ощутить. А что видно сквозь слова "сержант Юра", "прораб", "Рита"? Ни-че-го! Остается авторемонтный завод: красный кирпич стен, рядом автобусная станция, маленькая площадь, где всегда народ, пыль, ошметки газет, использованные билеты, крохотный – три-четыре прилавка – базар, где продают пучки моркови, петрушки, укропа, свеклу…
Он вышел к Михальченко, дернул дверь, но она оказалась заперта. "Значит махнул куда-то поблизости", – подумал Левин и двинулся во двор. Заметив его, Стасик, еще не утративший армейских привычек, соскочил с сиденья и встал у дверцы.
– Где наш милый шеф? – спросил Левин.
– Не знаю, Ефим Захарович. Приказал быть здесь.
– Заводи, прокатимся.
– Куда едем? – Стасик вставил ключ зажигания.
– На авторемонтный завод. Улица Белградская. Знаешь?
– Знаю.
– Поехали.
Из вахтерской по внутреннему телефону Левин позвонил начальнику отдела кадров, объяснил, кто он, передал трубку вахтеру, тот, получив указание, сказал:
– Проходите.
– Куда идти?
– Справа, за этим цехом здание заводоуправления. На втором этаже…
Кабинет начальника отдела кадров находился в конце коридора. Постучав, Левин вошел. Обыкновенная казенная комната, стол, сейф в углу, этажерка с какими-то брошюрами. Начальник отдела кадров поднялся из-за стола.
– Проходите, садитесь.
Левин протянул ему удостоверение. Тот с любопытством повертел его.
– Смотри, – улыбнулся кадровик, – не знал даже, что существует такое агентство, – и взглянул на Левина.
– Как видите, существует.
– И много убийств расследуете? – он был высок, худощав, хорошо выбрит, ладно скроен, неброско, но аккуратно одет: белая свежая сорочка с ровно закатанными рукавами, хорошо отглаженные, черные, но почему-то, как успел заметить Левин, флотские брюки.
– Мы убийствами не занимаемся, – ответил Левин. – Так, всякой мелочью. Вы, я вижу, недавний флотский?
– Точно. Недавний. Списали… Я вас слушаю.
– Простите, как ваше имя-отчество?
– Олег Степанович.
– Олег Степанович, скажите, пожалуйста, на заводе есть ветераны?
– Что понимать под "ветеранами"?
– Те, кто работал здесь с сорок седьмого-сорок восьмого годов.
– О-хо-хо! Таких уже никого нет.
– Я ищу женщину, которую звали Рита, очевидно Маргарита. Фамилия неизвестна. Работала в ту пору на заводе кладовщицей в инструментальном цехе.
– А говорите, что занимаетесь всякой мелочью! – покачал головой собеседник. – Ничего себе мелочь: найти бесфамильного человека через сорок два года!
– Вы давно здесь работаете?
– Четыре года.
– А до вас кто был?
– До меня один подполковник, отставник. Проработал шесть лет. А вот до него… Знаете, у нас есть такой стенд "Они защищали Родину". Там фотографии и краткие биографии всех фронтовиков, кто пришел на завод сразу после войны.
– Можно взглянуть?
– Конечно…
Они спустились этажом ниже, где был небольшой холл, по дугообразной стене которого шел застекленный стенд.
– Вот, – указал кадровик. – Второй ряд, третий справа.
Небольшой портрет пожилого мужчины в военной фуражке, в офицерском кителе покроя конца сороковых, – со стоячим воротником, только без погон. Полноватое лицо его ничего не выражало, вернее выражало напряженность человека, который знает, что его снимают. Левин стал читать текст под фотографией: "Колядко Амвросий Илларионович. Родился в 1918 году. Участник Великой Отечественной войны. Член КПСС. Имеет правительственные награды. На нашем заводе проработал с 1946 по 1979 год в должности начальника отдела кадров".
– Олег Степанович, а у вас нет его адреса или телефона? – спросил Левин.
– Это должно быть, пойдемте.
Они вернулись в кабинет. Из нижнего ящика стола кадровик, порывшись, достал длинный узкий справочник с вертикальным алфавитом, и полистав его истрепанные страницы, сказал:
– Записывайте. Колядко Амвросий Илларионович, улица Чапаева, дом двенадцать, квартира шесть, телефон 35-74-01.
– Спасибо, Олег Степанович, – Левин поднялся.
– Да тут не за что… Дорогу от меня найдете? Вниз и налево, а там проходная.
– Найду. Спасибо…
Выйдя за ворота, Левин поискал глазами телефон-автомат, но не обнаружив, пошел к автобусной станции, где в уголочке припарковался Стасик.
Левин вошел в одноэтажное замызганное здание станции. Недалеко от касс висело три телефонных аппарата. Один оказался неисправным, но монетку заглотал. Левин перешел ко второму, набрал номер. После долгих гудков ответил резкий женский голос:
– Да!
