Вот в эту-то бригаду и вошли Галя с Инной: Инна, как правило, в дозоре, Галя — в нападавших на состав. Мама об этом узнала нескоро и случайно: дети грабили открытые площадки с семечками. На этот раз охранник, озверев сам, собаку не спустил, а она повела его по следу. Галя не успела юркнуть в развалины по пути и влетела в дом. Мама в мгновение оценила обстановку: бросив мешочек с семечками под подушку, она велела Гале лечь в постель и закрыть глаза. Через пару минут вбежал немец с собакой. Трясущаяся мама объяснила взбешённому немцу: «мадхен кранк, тиф» (девочка больна, тиф)! Вид у Гали тянул на все 40°: красная, в поту, в полузабытьи от страха. Надо сказать, немцы тифа боялись панически: перевернув в доме всё вверх дном в поисках семечек (даже не поленился спуститься в погреб), немец и не притронулся к постели!
После ухода охранника у мамы была истерика, Гале пришлось рассказать об истинном происхождении продуктов питания. До этого появление продуктов Инна с Галей объясняли маме небрежностью немцев при упаковке состава, якобы они подбирают только выпавшее или рассыпавшееся.
Мама категорически запретила эту деятельность. Но никакие запреты мамы уже не действовали, ребята продолжали обворовывать составы, рискуя жизнью, и не только своей: в случае «провала» расстреливалась, в назидание, вся семья. Остановить детей было невозможно, думаю, они руководствовались уже не только чувством голода, но и ненавистью к оккупантам, наслаждаясь чувством мести.
Вершиной этой опасной до жути деятельности был разгром нескольких фешенебельных мягких вагонов: ребята срезали эрзац-кожу на диванах и шёлковые шторы на окнах. Принеся домой эту добычу, Инна и Галя были очень горды собой: их не поймали! А мама, закопав всё это добро и одежду с детей, присыпав путь от улицы к дому и «захоронение» табаком (к тому времени мама уже курила), побежала по домам остальных участников «подвига», предупредить.
И не напрасно: такой шум со стороны немцев был впервые! Вся наша улица была обыскана, ищейки-собаки обнюхали всех детей. Но ничего найдено не было, списали диверсию на партизан. После пережитого страха ребята свою деятельность прекратили. Это была осень 1943 года. Наступали «красные».
Всё чаще отдалённо слышалась канонада. Советская авиация усиленно бомбила железную дорогу. Ночевали мы в подвалах или «щелях» (вырытых в огородах траншеях, покрытых железом или деревом и присыпанных землёй).
Похоже, немцы отступали. Отступали с ними и верные холуи: целые составы полицаев грабили и насиловали нашу многострадальную улицу Петровского.
Утром наступила звенящая тишина, а где-то к полудню в город вступила Красная Армия! Ликование охватило всех: мирные жители обнимали солдат, а солдаты угощали детей кусочками сахара и чудесными чёрными сухарями! Чёрный сухарь для меня и теперь лакомство!..
Многое ещё пришлось пережить нашей семье. Коростень переходил из рук в руки. Вернулись немцы и угнали нас далеко на запад, под Новоград-Волынский. Там, в деревне Чижовке, мы встретили окончательное освобождение. Случилось это под самый Новый, 1944 год. Помню, ещё вечером у нас в избе сидел вдрызг пьяный немецкий офицер и орал на смеси русского и немецкого языков: «Гитлер шайзе! Гитлер дерьмо! Капут! Капут!». А утром 1 января в деревню ворвались наши танки, но немцев уже и след простыл. На следующий день мы потекли в обратный путь, в наш родной многострадальный Коростень. Мы не шли пешком — везде нас подвозили на полуторках и телегах наши военные. Солдаты подкармливали нас хлебом, брикетами концентратов и даже тушёнкой. Запомнилось: все наши солдаты были ладные, весёлые, подтянутые, в шинелях с погонами. Погоны мы видели на плечах наших военных впервые. По дорогам тянулись колонны понурых пленных немцев, а по обочинам валялись трупы власовцев. Предателей в плен не брали.
10 января 1944 года мы были опять дома. В нашей хате располагались писари штаба фронта. Ребята молодые и весёлые. Одну часть избы заняли мы, в другой жили солдаты со своим писарским скарбом. Солдаты жили и в других избах: все казармы военных городков, которые уцелели при бомбёжках, при отступлении взорвали немцы.
То, что по избам жили солдаты, было замечательно: нас подкармливали, маме дали новый комплект ткани для портянок (толстая фланель белого цвета), и мама сшила нам обновы. В благодарность мама стирала на ребят, иногда готовила им пищу из их продуктов.
В городе налаживалась мирная жизнь, заработали некоторые учреждения. Первым заработал узел связи: где-то в марте мама получила денежный перевод, отправленный в августе 1941 года! Открылся детский сад, куда мама устроилась на работу поваром.
Частично решилась и проблема питания: нам выдали продуктовые карточки. В день мы получали 1 кг хлеба, это «кирпичик», какие продаются и ныне. В магазине хлеба иногда не хватало для отоваривания карточек всех прикреплённых к магазину. Чтобы хлеб получить гарантированно, нужно было занимать очередь в 4 утра. Магазин, к которому были прикреплены мы, находился километрах в трёх от нашего дома. За право съесть добавку (если она будет, то есть если «кирпичик» будет весить меньше 1 кг) добровольно ежедневно за хлебом ходила Инна. Мама хлеб делила на четыре равные части, каждому по четвертушке «кирпичика». И просила нас не съедать сразу, за один раз. Но запах свежего хлеба был настолько чудесным, что устоять было невозможно! Мы его съедали немедленно.
Школа. Какой светлой радостью вошла она в мою жизнь! Это была любовь с первого взгляда, с 1 сентября 1944 года. Мне в моей милой железнодорожной школе № 43 нравилось всё: и само здание (одноэтажное, деревянное, выкрашенное в цвет очень тёмной охры); и большой луг, прилегающий к школе (где весной и осенью проводились уроки физкультуры, так как спортивного зала в школе не было); и моя первая учительница Нина Лукинична (тоненькая, от голода такая же прозрачная, как и мы, почти девочка). В школе было всего шесть учебных классов. Учились в три смены.
Ранней весной 1945 года наши дорогие постояльцы съехали: из Коростеня часть военных подразделений ушла на запад. На прощанье ребята одарили нас бесценными подарками: чернила (в кристаллах), ручки, карандаши, бумага. Купить это тогда было невозможно ни за какие деньги!
Жизнь уже вошла в нормальное русло: мама работала, мы учились. Дядя Петя и тётя Лена учительствовали в школах Коростеня.
Город совсем не бомбили, и мы потихоньку привыкали к тишине.
И вдруг в полночь с 8 на 9 мая 1945 года вернулись самые страшные наши ощущения: стреляло и палило всё, что могло стрелять! В ужасе мы все, прямо из постелей, вылетели на улицу.
И в это время крики радости массы людей заглушили грохот пальбы: это был конец ужасам войны, Победа! Оказывается, сообщение о капитуляции Германии было получено в штабах, и связисты быстро распространили радостную весть! Дикая пальба была салютом, выражением радости по поводу долгожданной Победы!
Утром 9 мая 1945 года уже официально по радио (к этому времени в избах уже было электричество и работало радио) прозвучало известие о Победе. Город ликовал!
Так пришёл долгожданный мир на нашу многострадальную и измученную землю. Но ещё долго руины города напоминали о войне и оккупации. И сны. Сны с бомбёжками и отдельными страшными картинами войны ещё долго снились нам, детям.
К концу войны мы чётко различали контуры и гул «мессеров», «хенкелей» и «фоккеров»; мы отличали голоса миномёта, дальнобойных орудий и «катюш»; мы различали взрывы бомб, снарядов, мин и гранат…
* * *
Пусть же никогда дети мира не видят этих снов, пусть никогда им не пригодится эта недетская наука «голосов» и взрывов, пусть не знают они слова «война»!
И ещё — низкий поклон всем людям, которые помогали нам выжить!
Николай Алексеевич Леонов
ЛЕЙТЕНАНТ ИЗ ШТРАФБАТА[2]
Года два тому назад мне довелось познакомиться с одним очень скромным, но удивительно симпатичным, доброжелательным старым человеком, фронтовиком. Познакомились мы с ним в русской бане, куда я стал регулярно наведываться по причине болезни ног, совсем разбитых в долгих геологических экспедициях и походах. В нашем посёлке Селятино хорошая баня, и люди ходят туда хорошие, уважительные.
Особенно я сдружился с одним постоянным посетителем — Николаем Алексеевичем Леоновым. Во всякие банные дискуссии он не вступал, больше слушал; на вид ему под 80, среднего роста, полноватый, спокойный, волосы с проседью. Он сказал мне, что живёт неподалёку от нашего посёлка; там у него участок и небольшой дом, сад, огород, только вот баньки нет.
Через некоторое время в нашей банной компании все уже знали, кто чем занимается. Знали, что я — бывший геолог, знали, кто воевал в Отечественную войну, кто ещё работает и что делает. Бывшие фронтовики иногда вспоминали различные эпизоды из своей боевой юности. А вот Николай Алексеевич, хотя и был фронтовиком, но как-то о своих военных подвигах ничего не рассказывал. Некоторые даже подшучивали над ним: «…как же ты умудрился всю войну от звонка до звонка пройти, а как был лейтенантом, так и остался?» Он же на эти шутки ничего не отвечал.
