– Ну, я пошел, – сказал я.
– Куда ты так торопишься? – спросила она и снова начала насвистывать.
– Я действительно немного тороплюсь. Наше проектное бюро получило заказ на ансамбль торговых киосков для Новой Гуты. И все это взвалили на меня. Поэтому у меня сейчас уйма работы.
На самом деле никакого заказа не было и не могло быть. Никому ничего подобное и не снилось. В бюро, где я работал, был полный застой.
– Тем более прости, что побеспокоила тебя, раз ты так занят.
– Ерунда! Не стоит говорить об этом. Я все равно собирался прогуляться.
У меня чуть было не сорвался с языка плоский комплимент вроде того, что: «Если я тебя повидал, значит, время не потеряно даром», но вовремя спохватился, что в этой ситуации это было бы бестактно, и ничего не сказал.
Я ушел, и она меня не удерживала. Простилась со мной вежливо, но сдержанно. Так, как обычно, когда встречала или провожала меня. Можно было подумать, будто я только что вошел в квартиру Ксенжака и, узнав, что тот уехал, сразу же удалился и ничего не случилось.
Я вернулся домой и не знал, чем мне заняться. Сел за чертежную доску и стал чертить. Но работа показалась мне адски скучной. К счастью, сломался карандаш, и я решил, что у меня есть повод прекратить это бессмысленное занятие.
Я лег на тахту и уставился в потолок. Это со мной редко случалось. По натуре я человек живой, деятельный и терпеть не могу безделья. Но на этот раз беспокойство мешало мне чем-нибудь заняться. Я думал, поваляюсь на тахте и успокоюсь. Но успокоение не наступало. Со мной что-то происходило. Обычное прощание с Хеленой не имело значения. Прокручивание фильма несостоявшихся событий продолжалось. Удар гонга спас меня от нокаута, но бой не закончился. Судьба предоставила мне великолепную возможность еще раз напакостить. За прошлое и будущее. Что было бы, если бы не зазвонил телефон? Нельзя с уверенностью сказать, что я не опомнился бы. Человек, уцелевший в авиационной катастрофе, живет. И в расчет принимается это, а не то, что при менее удачном стечении обстоятельств он мог бы погибнуть. Судьба предоставила мне возможность совершить подлость. Но это могло быть и поводом преодолеть в себе подлость. Начиналась борьба. Да, предстояла борьба. И, как обычно перед началом борьбы, я испытывал возбуждение. Где-то в области желудка появляется жар и постепенно разливается по всему телу. Особенно сильным было это ощущение перед стартом в финале Олимпийских игр, когда сразу же за стартовой чертой я вывихнул ногу. А потом долго плакал в раздевалке в полном одиночестве, о чем никто не знал и никогда не узнает. Сам не понимаю, почему я тогда плакал? Для меня это не имело уж такого большого значения. Имело или не имело, но борьба есть борьба, и адское возбуждение перед стартом – хорошее чувство. И никогда не забуду, как ко мне примчалась Дорота, она была сама на себя не похожа. Она обхватила руками мою голову и прижала к груди. Это она-то, которая не умеет выражать свои чувства и не знает, что такое нежность. Но ее порыв не имел ничего общего ни с сентиментальностью, ни с нежностью. Просто Дорота знает и понимает, что такое борьба. Это был жест спортсмена. Точно так же однажды прижал к груди мою голову советский бегун Крепяткин, после соревнований по бегу, где мы вели смертельную борьбу и он опередил меня у самого финиша на несколько сантиметров. Тогда, на Олимпийских играх, у меня были шансы одержать победу, и об этом все знали, и, возможно, такой случай мне больше никогда не представится. Мне страшно захотелось вернуться к Хелене. Увидеть ее хоть на минутку или позвонить и услышать ее голос. Я затрудняюсь определить, что же все-таки между нами произошло. Потому что, по существу, ничего не произошло. Если подходить к этому формально. И если, конечно, не принимать в расчет, что при одной мысли о Хелене меня бросало то в жар, то в холод. Откуда это на меня накатило? Почему вдруг Хелена? Женщина, которая меня никогда не интересовала и которую я недолюбливал. И какие только козни ни подстраивает природа. Начиналась борьба. Отчаянная борьба, от которой не отделаешься вывихнутой ногой. Желание вернуться к Хелене и увидеть ее хоть на минуту росло. И я сознавал, что оно будет расти тем сильней, чем настойчивей я буду стараться его побороть, не допустить, чтобы у нас с Хеленой что-то произошло. Разве это не абсурд? Зачем я возвожу здание, в котором никто не спасется? Ведь так уж повелось, что некоторые дела люди обделывают втихомолку, тайком, и покуда все делается тайком и втихомолку, считается, что никто от этого не страдает. Итак, вернуться к Хелене, слиться с ней в объятиях, как этого хочет судьба, которая по сигналу природы заняла боевую позицию. Я знал, что это быстро кончится, случайно заблудшая Леда в красных брюках и черном свитере растворится в пространстве. Останется только чувство омерзения от собственной подлости, но и оно долго не продлится. Человечество давно изобрело великолепные средства быстро и безболезненно избавляться от подобных чувств. Если я этого не сделаю, если буду сопротивляться, то жалкая комедия превратится в эпическую драму, а Леда в красных брюках и черном свитере, которая всего лишь беззаботная наяда, – в возвышенную и неподражаемую богиню любви. Спокойно, спокойно! Самые мудрые и логические аргументы тут не помогут. Я не поддамся! Буду бороться, чтобы не стать подлецом. Буду бороться, чтобы не предать товарища и сохранить верность девушке, которой я это обещал. Зачем? Не знаю. Так же, как не знаю, зачем отчаянно борюсь на беговой дорожке. Даже тогда, когда победа для меня не важна. Я сказал Агнешке, что она моя последняя девушка в жизни. Я обещал, что буду ей верен, что бы ни случилось. Сказал не только потому, что любил ее тогда, но и потому, что был подавлен всеобщей неверностью, своей и чужой. Я был подавлен вероломством и властью иллюзий, которые заставляют нас коленопреклоненно боготворить то, что потом становится источником разочарований, а порой неприязни и ненависти.
Глава IX
После бала в клубе прошло два дня, а Агнешка все не давала о себе знать. Я не мог этого понять. Ведь она просто обязана была проявить ко мне интерес. Девушки считают, что мужчины связаны обещанием, если прошлись с ними по Плантам. А сами они никогда не чувствуют связанными себя обещаниями. Впрочем, я рассматривал эту проблему с точки зрения житейских нравов только для того, чтобы растравить обиду и сгладить тоску по Агнешке. Я снова верил, что это именно та любовь, о которой мечтает каждый, верил, что Агнешка ниспослана мне судьбой и богом, если судьба и бог существуют, в чем лично я сильно сомневаюсь. Я бродил по Кракову печальный, задумчивый, выбитый из колеи. Погода стояла ужасная. Пасмурно, грязный липкий снег лежал на мостовых и тротуарах. Дня словно вообще не существовало. Длилась нескончаемая ночь, ненадолго прерываемая серыми сумерками. Я мог разыскать Агнешку через доктора Плюцинского, разузнать о ней в Академии художеств или спросить у Президента. Но я не собирался этого делать. Если она не хочет меня видеть, с какой стати я буду ее разыскивать? Я никогда не умел завоевывать женщин. Мне всегда это казалось глупым и унизительным. Большинство женщин любит, чтобы их завоевывали, и в связи с этим откалывают разные номера, которые часто вызывают у мужчин раздражение или разочарование. Такое может нравиться только прожженным донжуанам и шулерам от любви, для них довести незадачливую кокетку от показного равнодушия до тайной страсти – дело чести. У нормальных мужчин нет ни времени, ни желания забивать себе голову подобными вещами. Что касается меня, я шел навстречу женщине, если она готова была сама проделать первую половину пути. Тратить время на разные глупости я не собирался. И еще я заметил, что всех этих профессиональных обольстителей, специалистов по овладению якобы неприступными крепостями, рано или поздно ждет печальный конец. Они сами оказываются в положении угнетаемых страдальцев. Все это не имело и не могло иметь никакого отношения к Агнешке. Но именно поэтому я решил не быть навязчивым и не разыскивать ее, раз она сама не хочет меня видеть. Наверное, она пришла ко мне под влиянием минутного порыва и выпитого вина. А когда осознала, что произошло, ее охватили стыд и отвращение. И теперь единственное ее желание – это не видеть меня вообще. Как же иначе объяснить ее поведение? А раз так, я не мог разыскивать ее или искать случайной встречи с ней. Я страдал, потому что все обстояло не так-то просто. Если бы дело было только в Агнешке! Ну, что ж, я встретил девушку, на которую сначала не обратил внимания, потом она показалась мне милой, наконец до того милой, что мне захотелось остаться с ней на более продолжительное время, если не навсегда. Но эта девушка меня не жаждет. Ничего не поделаешь! Я попереживал бы какое-то время, как все обманутые влюбленные. Потом и это прошло бы. Но тут была замешана Йовита. Я ни на минуту не переставал о ней думать с того момента, когда повстречал ее. Как я ни старался обмануть себя, Йовита, настолько нереальная, что не мешала мне любить других женщин, в то же время была настолько осязаема в воспоминаниях, что я мог представлять ее как живой, существующий в действительности идеал. Чем бы я ни занимался, я не переставал думать о ней. Как благочестивый монах, который размышляет о боге и вечной жизни во время повседневных забот и редких тайных утех. Я думал о Йовите, когда любил Агнешку и Хелену, думал о ней, принимая перед концертом ванну и боясь опоздать – было чертовски поздно, и, хотя назревал ужасный скандал, мне не хотелось вылезать из воды.
