Когда мы с татой окончили урок в пятом классе, то, проходя через зал я посмотрела, на своём ли месте Энгельс и по-прежнему ли у него лицо, заросшее бородой. Всё так и было. Но поговорить о нём с татой мне не удалось, потому что тётя Людмила схватила тату за рукав и попросила остаться — посмотреть монтаж. Монтаж — тоже красивое слово, но что оно значит, я спросить не успела, потому что тётя Людмила хлопнула в ладоши и крикнула детям, стоявшим в ряд возле фисгармонии:
— Пионеры, пройдём материал ещё разок! — И сказала тате: — Если что-нибудь не так, то прокомментируйте, товарищ Тунгал!
Тата крикнул выступающим:
— Распрямите спины! У вас что, монтаж кривоспинный?
Я знала по себе, что тата терпеть не может, если кто-то стоит или сидит ссутулившись.
— Нет, нет, тема монтажа — товарищ Йозеп Лаар! — пояснила тётя Людмила. — Начинаем! Ведущий!
Вперед вышел мальчик в клетчатой лыжной блузе и с красным галстуком и крикнул во всё горло:
— Хилья Сталински! «Баллада о Лааре»! Исполняют пионеры шестого класса!
— Стоп! — закричала директорша. — Не Хилья, а Илья — ударение на последнем слоге. И не Сталински, а Сельвинский! Илья Сельвинский! Ясно?
Мальчик объявил снова, и затем девочки закричали хором — очень громко и деловито:
Запомните имя Лaapa,неведомое пока;погиб он в атаке яройпятнадцатого полка.
И тут из класса позади зала послышалось дребезжание мандолин и барабанный бой.
— Эй, не прорвите там барабан! — крикнул тата. — И чтобы все струны мандолин остались целы в этой… атаке ярой!
— Они символизируют шум боя, — объяснила тётя Людмила.
— Товарищ Лаар погиб, закрыв собой амбразуру с пулемётом, как Матросов!
— Понимаю, понимаю, — папа кивнул. — Но струны для инструментов теперь нигде не достанешь, так что пусть символизируют потише!
— Пойдём дальше! — распорядилась тётя Людмила, бросив на тату недовольный взгляд.
— Что знал ты о жизни, товарищ Лаар? — опять все вместе закричали девочки. И мальчики ответили им так же безразлично, но и вполовину не столь стройным хором:
Берег я знал морской,Берег я знал и крики гагар,Звучащие тоской.Об этом я в детстве книжки читал(Я не был в стране отцов),Но каждый мой нерв гудел, как металл,Заслышав Родины зов.
У всех мальчиков были в руках листки со стихами, но скорость чтения у каждого была своя, так что двое кончили читать, когда другие уже вздыхали с облегчением. Тётя Людмила во время чтения встала и принялась отбивать рукой ритм, но большой пользы от этого не было: глядя на неё, даже лучшие чтецы потеряли из виду строчки на бумаге, и хор произносящих стихи мальчиков сделался более нестройным. Раза два строчки стихов у них совсем перемешались — и тогда директорша взяла в руки толстую книгу и читала оттуда стихи, а ученики повторяли за нею. Стихотворение было длинным и, по-моему, скучноватым, но сказать тате это я не решалась, ведь обещала молчать как рыба! Каждый раз, когда хор мальчиков давал ответ на вопрос девочек и я надеялась, что уже конец, девочки опять декламировали сначала: «Запомните имя Лaapa, запомните имя Лаара!..» Мальчики в свою очередь опять начинали отвечать. И один раз все вместе запели: «Взвейтесь кострами, синие ночи! Мы, пионеры — дети рабочих!..» И это было немного забавно, потому что часть из них не знала мелодии, а некоторые путались в словах.
Но потом девочки снова начали: «Запомните имя Лаара…», и выступление опять сделалось скучным. Я заметила, что и тату одолевает зевота — а может, это был смех, который он пытался скрыть, загораживая рот рукой? Заметив мой взгляд, он шепнул: «Тссс!», и лицо его опять приняло серьёзное выражение. Мне неохота было слушать, и я размышляла про себя: как бы приспособить под песню это новое занятное название «трипперная лиловка». Песня «Вяндра метсас» не годилась, да и её мотив я уже много раз использовала. Наконец мне вспомнилась песня, которой научила меня мама и под которую танцевали: «Старуха шкипера, старуха шкипера, сегодня в гости к нам приди!». Я тихонечко попробовала промычать это себе под нос. Да, это годилось! Но петь я не стала — папа услыхал мое мычание и взглянул на меня очень сердито, нахмурил брови и погрозил пальцем. Ну что же, я продолжала сидеть между ним и тётей Людмилой и старалась молчать как рыба!
Наконец голоса мальчиков и девочек объединились, и они заорали что было сил:
Помните имя Лаара,его забывать нельзя!И ваша, товарищи, карапускай свершится раз!
Прочитав последние слова, все подняли одну руку ко лбу и долго так молча держали.
— Поклон! Где поклон! — закричала тётя Людмила. — Обратно все в строй! Раз, два и…
Выступавшие низко поклонились.
— Вольно! Заучите текст дома наизусть! Можете идти! — разрешила директорша и повернулась к тате. — Ну как? Надо бы побольше пафоса, да? Надо ещё учить и репетировать, верно?
— Кровавая история, — сказал тата, покачав головой.
— Великолепная поэма, — восхитилась тётя Людмила. — Я нашла её в «Настольной книге пионервожатого», — объяснила она и показала нам толстенную книгу.
Ой, какая красивая у неё была обложка! Счастливо смеющиеся пионеры положили дружески руки друг другу на плечи. У них были белые блузы и красные галстуки на шее, у девочки сумочка на ремешочке через плечо, почти такая же красивая, как у кондуктора в автобусе, только без билетов… Я бы могла быть этой девочкой, а мальчики рядом со мной — мои братья Калев и Энгельс… Я не могла оторвать глаз от пионеров на обложке.
— Вы, конечно, лучше знаете, — сказал тата, пожав плечами. — Но мне показалось, что декламаторы не слишком хорошо поняли, о чём они говорят… Может, нашлось бы что-нибудь полегче, более подходящее детям…
Лицо тёти Людмилы сделалось огненно-красным, и она закричала:
— Товарищ Тунгал, вы что — не любите наших героев, вам не нравится советская власть? По-вашему на торжественном собрании Первого мая надо кричать по-тарзаньи? Вы ведь знаете про этот скандал — наши ученики нарушили ночной покой колхозников, залезли не деревья и кричали, как обезьяны, как капиталистические подонки! Это последнее кино было недопустимым, повторяю — недопустимым! Вы сами в последнее время стали очень небрежным, а мой монтаж для вас слишком кровавый!
— Прошу прощения, — сказал тата. Его голос стал сердитым.
— Признаюсь прямо, такие монтажи — не моя профессия. Пару дней я действительно не провёл последних уроков, потому что требовалось в городе, в прокуратуре, кое-что выяснить.
— Нам надо поговорить, товарищ Тунгал, — распорядилась директорша. — Отведите ребёнка домой и приходите ко мне в кабинет!
Наконец-то мы смогли двигаться! Ссоры и неприятности мне не нравятся, от них у меня всегда начинает болеть живот. По лицу таты было видно, что настроение у него совсем испортилось, и поэтому я попыталась хоть немного его развеселить, пританцовывая и подпрыгивая, когда мы шли через зал.
— Трипперная лиловка, трипперная лиловка, приди к нам в гости сегодня! — пела я, подпрыгивая на ходу, а папа крепко держал меня за руку. Тётя Людмила остановилась в двери зала и смотрела на нас, выпучив глаза.
— Ку… Колокольня Курамаа!.. — сказал тата и дёрнул меня за руку в сторону другой двери. — Дома поговорим!
Еще о словах и буквах
Но у таты не хватило терпения дождаться, пока мы придём домой.
— Ну ты и пустозвонка! — сердито сказал он, выйдя из школы и спускаясь по ступенькам. — Пляраляралеену!
Пустозвонка и пляра-ляра-леену были для меня совершенно новыми словами. Выговорить первое было легко, а вот со вторым дело было не так просто: «пряла-плараа-пляря…» Но ни одно, ни другое явно не было похвалой, а означали, что я в школе вроде бы много болтала. Но это чистая несправедливость!
— Я всё время молчала как рыба, даже ни разу не пискнула!
— Ах, так? Интересно, а кто это в зале пел похабную песню?
— Разве трипперная лиловка — похабные слова? — сильно удивилась я. — Почему тогда не отругал этого Велло из пятого класса?
— Мало ли что говорят старшие школьники — маленьким девочкам не следует повторять всё за ними! — продолжал сердиться тата.
У меня подступал плач к горлу.
— Значит, я опять была плохим ребёнком?
— Да, была! — отрезал тата. — И распускать нюни — не поможет!
Через некоторое время он сказал немножко помягче:
— Ладно, сделаем так, что эти слова мы больше не употребляем, ясно? А теперь распрями спину и сделай весёлое и доброе лицо!
Я попыталась улыбнуться сквозь слёзы.
Тата протянул мне свой большой клетчатый носовой платок.
— Вытри глаза и нос! Вот так — теперь ты почти похожа на хорошего ребёнка! И не забудь сказать «Тере!» тёте Минни.
