— Что ты сам думаешь?
— Не я один так думаю. Мы считаем, что это было убийство, которое пытались тщательно замаскировать з под болезнь. Но вот Сария как-то попала под действие этого яда. Так что вероятнее всего, что Нестора отравили.
— Кто ведет следствие?
— Создали группу из лучших, возглавляет Лев Шейнин.
— Не слишком ли молод?
— Молодой, но хорошо себя зарекомендовал. Будет рыть землю.
— Понимает важность задачи?
— Понимает. Кроме того, в состав группы вошли лучшие эксперты и следователи НКВД. Коба, если есть хоть малейший след, найдём. Обязательно найдём.
Сталин тяжело вздохнул. Киров редко видел его настолько уставшим и расстроенным. Да и сам вождь никогда не давал себе такой вольности — показать слабость. Но тут… опущенные плечи, потухший взгляд. Но на последней фразе Кирова Иосиф Виссарионович неожиданно преобразился. Лицо его стало сосредоточенным, злым, в глазах разгорелся очень неприятный огонь.
— Я очень хочу посмотреть в глаза тому человеку, который отдал приказ убрать Нестора. Очень хочу. Ты понял меня?
Киров кивнул головой.
— Я тебе даю полномочия. Делай всё, привлекай любых специалистов. Но этих гадов найди. Всех. Что с ними будет — меня не интересует. Главное — добраться до того или тех, кому Глухой так мешал.
Сталин чуть подумал, потом вспомнил один документ, написанный Кольцовым-Пятницыным, вздохнул, отложил трубку.
— Проверь Берию. Тщательно. И нет ли каких-то зацепок с кавказскими делами, может быть, это оттуда идёт след. И да, я Берию не обвиняю. Просто очень аккуратно проверь.
* * *
Москва. Новодевичье кладбище — Кремль.
18 января 1934 года
Восемнадцатого с утра природа решила показать свой свирепый характер. Ударил крепкий мороз, градусник показал минус двадцать два, что даже в эти суровые зимы было чуть перебором. А еще с утра поднялся ветер, пронизывающий насквозь. Сталин накануне отстоял свое в почетном карауле у гроба с телом своего товарища. Сегодня он приехал на кладбище. Его преследовала неотступно мысль, что убийца Лакобы находится тут, на его похоронах. Это был кто-то из ближнего круга. Привычку доверять людям Иосиф Виссарионович потерял давно. Каждое общение, каждое задание, каждый диалог даже с самыми проверенными товарищами был очередным испытанием. Постоянно проверять и не доверять до конца, судить только по делам и поступкам. Конечно, принципы правильные. Но вождь был реальным политиком, он понимал, что еще и важны такие вещи, как преданность, поэтому некоторым товарищам прощалось то, что другим простить было невозможно. Но кому Глухой так помешал, что рискнули его убрать? Кому? Он пересмотрел накануне записки Кольцова-Пятницына, которые касались истории развития СССР и отношений в партии и советском руководстве при нём и после его смерти. А тут пометки команды гипнотизеров, которые помогали Пятницыну «раскрыться», вспомнить как можно больше. Наш мозг фиксирует очень много информации, и вся она остается в нём, вся, только спрятана так глубоко, что вытащить ее порой бывает очень сложно. Но «попаданец», как он себя назвал, был гипнабельным, в смысле, легко подавался гипнозу. И это облегчило работу с ним. Правда оба специалиста перестали выступать с сеансами, были зачислены в штат НКВД и обвешаны подписками о сохранении государственных секретов с ног до головы. Ничего, чуть меньше зрелищ народу и чуть больше хлеба. Предотвращение голода тридцать третьего года уже дорогого стоило.
Похороны получились двойными. Сначала он хотел похоронить Нестора у кремлевской стены, но Сарию… нет, ее нельзя. А он точно знал, что Глухой хотел бы, чтобы их положили рядом. Поэтому Новодевичье. Речь на кладбище он не говорил. Было кому распинаться и без него. Сталин выслушал речи, которые из-за мороза и ветра были скомканными. Даже в эту скорбную церемонию природа вносила свои коррективы. Вот гробы опустили в перемерзшую землю. Суровым ты был человеком, Нестор, в суровое время уходишь. Бросил комок земли. Которая звонко стукнулась о крышку гроба. Почему-то вспомнилось, как они хоронили первых героев революции в ноябре-декабре семнадцатого. Большие митинги, такая же суровая погода, разве что мороз был чуточку меньше или переносился легче. У них тогда была эйфория от того, что получилось взять власть в свои руки. У всех была эйфория. Это потом стало ясно, что всё держится на честном слове, на волоске. Вот и сейчас — накануне большой войны всё держится на честном слове и постоянно преследует чувство, что мы опаздываем. Быстро уехал в Кремль. Он знал, что Кирова на церемонии прощания не будет. Они что-то там нащупали. И Киров координировал работу ведомства — намечалась серьезная операция с прочесыванием нескольких кварталов многоэтажных домов.
Поэтому в Кремль вернулся с надеждой, что что-то сегодня получится узнать. Подумал о том, что судьба очень сложная штука. По данным того же Пятницына получалось, что в его реальности Лакоба был убит, точнее, отравлен. И одна из версий — отравление Берией, накануне они поссорились, а в день смерти Лакоба приходил в гости к матери Берия, которая хотела их помирить. Правда, были и другие версии отравления Нестора, эта стала основной тогда, когда было принято на Лаврентия вешать всех собак — одной больше, одной меньше, какая разница?[2]
Сталин слушал доклад Шапошникова, посвященный Польше и ее вооруженным силам. Получалось, что Варшава очень быстрыми темпами готовится к войне. И ее подогревают, в большей степени из-за океана, но тут и британцы с французами нашли, наконец-то сердечное согласие[3] в польском вопросе. Труднее всего было в том, что надежной разведывательной информации из бывшего княжетва не было. Были люди, которые соглашались работать на разведку СССР, в том числе по идейным соображениям, но их катастрофически не хватало. Приходилось даже сотрудничать с украинскими националистами, которые готовы работать на любого, кто только деньги платит. И тем не менее, расклад стал более-менее понятным. Как только выздоровел Рыдз-Смиглы, все эти планы похода на Берлин остались только в роли отвлекающего манёвра. Полякам разрешили прихватить «только» Восточную Пруссию и Силезию. В любом случае, намерения поляков однозначные: устроить блокаду красной Германии и добиться ее полной капитуляции. А вот этого уже нам допустить было невозможно. Но… поступили сведения из Англии, что там вот-вот додавят французов и те перекроют линии поставок оружия и боеприпасов через Францию. А поляки, захватив Силезию, могут перекрыть ту небольшую логистическую цепочку через Чехословакию, которой мы пока еще пользовались. И морская блокада. Пусть польский флот слаб, да и немецкий пока не слишком, но… если лимонники перекинут на это дело хотя бы несколько линкоров с сопровождением, то про морские караваны придётся забыть. Появились и сроки начала операции против Германии: с 15 по 22 февраля. К этому времени пшеки проведут первичную скрытую мобилизацию и получат почти удвоение своих вооруженных сил. А это уже очень серьезно. В газетах Польши немцев поливают грязью изо всех сил, рассказывают о мощи польского оружия и величии панской Речи Посполитой.
После Шапошникова в кабинет зашел Молотов — принёс проект Договора о мире и взаимопомощи с Литвой. Сталин его вычитал. Договор был для буржуазного лимитрофа ничем не обязывающим, это СССР гарантировало Каунасу[4] независимость и защиту от вторжения агрессора. Этот вариант договора, в принципе, получил предварительное согласование с нашими соседями и теперь уже готовилась к отправке делегация НКИДа для его подписания. Единственно, что Литва оговорила, так то, что количество дивизий, выделяемых для защиты со стороны СССР не должно превышать трёх. Ну, так можно ввести дивизии двойного или даже тройного состава. Кто нам помешает? Поживём — увидим.
Потом, наконец-то, зашёл Киров. Сталин как раз перестал чаёвничать и пересматривал газеты, в том числе макет нового номера «Правды», где должны были напечатать его письмо к редакции. Но, как только Сергей Миронович вошёл, газеты отложил в сторону.
