— Соловей суда присяжных? Похоже, вы очень предусмотрительны! Я думал только об исправительном суде, но если вы хотите подняться рангом выше, попробую вам помочь!
— Вместо того чтобы преследовать нас, комиссар, вы бы лучше занимались ультиматумом, который предъявил убийца! — вскричал Альдо. — Остается всего два дня!
«Дикобраз» саркастически улыбнулся:
— Я этим и занимаюсь, дорогой мой! Только этим и занимаюсь! И внутренний голос говорит мне, что послезавтра ничего не произойдет!
— Послушайте! — прорычал Альдо, позеленев от злости. — Думайте что хотите, но извольте хотя бы известить мою семью в «Трианон-Палас». Речь идет о моей тетушке, маркизе де Соммьер, пожилой даме, которая сейчас сходит с ума от тревоги…
— О! Это продлится недолго. Уже завтра она все узнает из газет!
С этими словами полицейский вышел из камеры.
— Господи! — простонал Адальбер. — Чем мы провинились перед тобой, что ты отдал нас во власть тщеславного идиота… и этой потаскушки?
— Что-то здесь не складывается, — произнес Альдо после секундного раздумья. — Вспомни, что сказал Ланглуа: Лемерсье — не дурак. И даже вроде бы хороший полицейский.
— Почему же он ведет себя как последний олух?
— Возможно, это его устраивает… И я подозреваю, что он невзлюбил меня с первой встречи…— Ты хочешь сказать, что он не поддался твоему знаменитому обаянию?
— Хуже того: он меня не выносит! Что до девушки, не думаю, что она потаскушка. Вчера вечером она почти доверилась нам, но что-то ее испугало. Остается узнать что. У тебя случайно сигареты не найдется?
— Ты слишком много куришь! — ответил Адальбер, протянув ему портсигар и никак не отозвавшись на слова друга, хотя ему не слишком понравилась снисходительная оценка, которую Альдо дал молодой Каролин.
Он говорил о ней так, словно других женщин на свете не существует! Впрочем, египтолог хорошо знал Морозини: не хватало только, чтобы он, разочарованный Лизой, которая на время предпочла ему своего младенца, влюбился в эту девицу! Конечно, девица очень хороша — Адальбер это признавал! — но доверия совершенно не вызывает, как любой человек, отвергший бескорыстно предложенную помощь.
Остаток утра и начало дня прошли без изменений. Ни одна важная персона не удостоила узников своим вниманием. Не пришел к ним ни затребованный адвокат, ни комиссар Лемерсье. Только охранник принес кувшин воды и сэндвичи, но, естественно, пожал плечами и отмахнулся в ответ на все их вопросы.
Для обоих это заключение было вовсе не первым опытом. Альдо, попав в плен во время войны, оказался в застенках одного старого австрийского городка, а во время других своих приключений познакомился с довольно грязными турецкими тюрьмами[37], и это не считая пресловутой шахты в Сен-Клу. Что до Адальбера, то он побывал в неволе в Египте, а потом испытал на своей шкуре гостеприимство мускулистого американского шерифа в Ньюпорте[38]. Но вот делить одну камеру на двоих им пришлось впервые. Хотя тюрьма была французской и даже версальской, это ничего не меняло, напротив. Более того, им казалось, что они брошены всем миром — причем в своей собственной стране. Альдо и в самом деле ощущал себя таким же французом, как Адальбер, поскольку его покойная мать Изабелла, дочь герцога де Рокмора, родилась в одном из лангедокских замков. Время шло, никаких изменений по-прежнему не происходило. Морозини становился все спокойнее, если не сказать флегматичнее, Адальбер же все более походил на кипящий котел, готовый вот-вот взорваться.
Вот почему, когда около пяти часов вечера их мучитель величественно приблизился к камере, он бросился к решетке с воплем:
— Почему до сих пор нет моего адвоката? Это произвол и беззаконие, черт возьми! И если вы будете по-прежнему держать нас здесь, не занимаясь толком своей работой, я подниму такой шум, что меня услышит весь квартал, и…
Он осекся. Комиссар жестом приказал своему подчиненному открыть дверь и направился к выходу, бросив через плечо:
— Вы свободны! Можете выметаться!
Не удостоив их больше вниманием, он вышел. Альдо и Адальбер, устремившись за ним, настигли его в кабинете, где комиссар уже сидел за столом и просматривал бумаги. Морозини, положив руки на стол, наклонился к нему и спросил:
— Быть может, вы все-таки объяснитесь? К мадемуазель Отье вернулся разум?
— Объяснять здесь нечего, — ответил полицейский с почти осязаемой неприязнью. — Жалоба была отозвана.
— Божьим соизволением?
— Вас это не касается. А теперь убирайтесь! Я уже устал от вас. Сейчас вам вернут ваши вещи!
— Надеюсь, вы не забыли о моей машине, — проворчал Адальбер.
— Не вижу причин держать ее у нас. Вот ваши ключи.
Адальбер схватил ключи и ринулся во двор. Через минуту он вернулся в полном бешенстве:
— Две шины проколоты, а у меня только одно запасное колесо! Я хочу знать, чьих рук это дело! — рявкнул он. — Ладно бы одна шина, но две? Это злой умысел…
— Просто невезение!
— И что я должен делать? Взвалить машину на спину и тащить ее до ближайшего гаража?
Альдо, отлучившись во двор, вновь появился в кабинете.
— Идем, — сказал он. — Тетушка Амели прислала за нами Люсьена. При гостинице есть гараж, твоей машиной займутся.
— Никто ничего не будет делать. Я не клиент отеля!
— Клиент, по крайней мере на сегодняшний вечер. Завтра вернешься в Париж свеженьким и чистеньким…
Смирившись, Адальбер последовал за другом. Действительно, во дворе их ждали сверкающий «Па-нар» маркизы, Люсьен и Мари-Анжелин, державшие в руках пыльники, которые призваны были скрыть грязную помятую одежду недавних узников.
— Анжелина, я вас расцелую, когда от меня не будет скверно пахнуть, — сказал Альдо, со вздохом облегчения надевая плащ. — Каким образом вы оказались здесь?
— Наша маркиза расскажет вам все сама и рассердится на меня, если я лишу ее такого удовольствия…
— У вас случайно не найдется расчески и одеколона? — спросил Адальбер. — Несмотря на эти одинаковые пыльники, публика, без всякого сомнения, обратит внимание на наш внешний вид. В холле наверняка пасется парочка журналистов?
— Не тревожьтесь! Мы пройдем через кухню…
Часом позже бывшие узники версальских застенков, приняв душ, побрившись и облачившись в вещи из гардероба Альдо, вошли в небольшую гостиную, где их поджидала маркиза. На столе стояло ведерко с бутылкой шампанского.— Я распорядилась приготовить бутерброды-канапе, чтобы вы смогли дождаться ужина. Этот полицейский, должно быть, морил вас голодом?
