Я был сражен непредвиденным и стремительным ростом своей популярности. Что бы сказали мои родители, мистер Гринвуд и мистер Баунти, увидев меня без головы и с бильбоке в руках на страницах газеты Глазго «Дейли рипортер»? Было от чего рехнуться!
— Настала критическая минута, Джон. Ведь даже если Артур оставит нас в покое, у газетчиков и прочих любопытных на это деликатности не хватит — понимаешь, чем это грозит нам с тобой? Если Джеймс теперь тебя поймает, разразится скандал в национальном масштабе. Отец придет в такую ярость… Нет, я даже подумать боюсь, что он с нами сделает!
От этой мысли и в самом деле пробирала дрожь. Но меня приободрила другая неоспоримая мысль:
— Время за полночь, Уинни. Уже 18 августа, суббота. Если завтра, в воскресенье, мне удастся без всяких недоразумений покинуть Малвенор, а похоже, помех этому нет, никто не сможет доказать, что замок обесчестил лжепризрак. И от всей этой газетной шумихи будет уже не вред, а только польза.
— Ты попал в точку, Джон, — с жаром подтвердил Уинстон. — При всей моей симпатии к тебе, должен признаться, что весьма желательно — особенно теперь, — чтобы ты поскорее отсюда убрался.
С некоторой грустью я подумал, что «жизнь в замке», предсказанная мне старухой-колдуньей, продолжалась всего неделю.
После того как я поужинал, Уинни попросил, чтобы я проводил его хотя бы до бального зала на втором этаже. Я удивился, а он со вздохом пояснил:
— Честно говоря, с некоторых пор мне не по себе, когда я остаюсь один в потемках… А ты, уж не знаю почему, чувствуешь себя все храбрее.
Чтобы усыпить его возможные подозрения, я ответил так:
— Я стараюсь храбриться, Уинни. А на самом деле трушу еще больше, чем вы. И недаром. Не проходит ночи, чтобы Артур не ухал у меня на чердаке. Сначала он тихонько произносит: «У-у! У-у!», а потом все громче…
— Это, наверное, ветер, Джон.
— У ветра не бывает оксфордского произношения.
— Что? Артур обращается к тебе, к тебе, с оксфордским произношением?
— Вы же упоминали, что на чердаке он однажды разговаривал с вами. Какое у него тогда было произношение?
— Черт возьми, я не помню. А… а с тобой о чем он говорит?
— Он взял с меня слово, что я буду хранить тайну. Как леди Памела. Единственное, что я могу открыть, это что он уговаривает меня остаться в Малвеноре, чтобы ему помогать. Тут поневоле испугаешься.
Я думал поддразнить Уинстона, но снова не рассчитал силу удара. Бедный Уинни вскочил, позеленел от страха и залепетал что-то бессвязное.
Я похлопал его по спине.
— Успокойтесь, Уинстон. Я еще не сошел с ума, чтобы связываться с Артуром. Куда бы это привело всех нас троих?
— К потере рассудка, Джон, ни больше ни меньше. Умоляю тебя, не слушай Артура! Это опасный шутник!
Вид у Уинстона был такой перепуганный, что в конце концов я проводил его туда, куда он просил.
— Я прошу тебя как друга, Джон, дать мне торжественную клятву.
— Какую?
— Если ты все-таки попадешься, не выдавай меня. Вообще, это было бы неблагородно…
— Но если я не сошлюсь на вас, мне будет трудно объяснить, откуда у меня познания в фотографии.
— Ничего подобного! Чепуха! В Малвеноре нет человека, который не знал бы про аппаратуру, которую установил мэтр Дашснок. Над ней немало потешались! Ты мог узнать про нее все, даже подробности того, как она устроена, из болтовни на кухне, которую ты подслушал с твоей винтовой лестницы…
— Вы правы, Уинни. Можете на меня рассчитывать.
Уинстон пылко стиснул меня в объятиях, чуть не подпалив своей свечой.
— От всего сердца благодарю тебя, Джон. Ты — настоящий джентльмен.
Я уже не был больше «хромым бродяжкой». И решил, что это обещание я сдержу, в отличие от первого, которое сдержать не смог.
Заяц, который наводит страх
Хотя день был неэкскурсионный, уже с девяти утра к воротам Малвенора съехалось множество машин с любопытными, пыл которых подстегнула хорошая погода. В десять часов лорд Сесил решил открыть двери нашествию. Поток посетителей увеличился после одиннадцати, поредел на время обеда, заструился с новой силой после полудня и иссяк на исходе дня вместе с дневным светом.
Час за часом волны экскурсантов, как прибой, поднимались до комнаты Артура, чтобы потом схлынуть.
И час за часом со своего чердака я слышал хорошо поставленный голос Джеймса, который этажом ниже, не ограничиваясь обычным речитативом, разливался соловьиной арией:
— Леди и джентльмены, рядом с окровавленным бильбоке перед нами в серебряной рамке фотография во весь рост Артура Свордфиша, пятого маркиза Малвенора… вернее, фотография его призрака, которую удалось сделать в замке совсем недавно, в ночь с 13 на 14 августа нынешнего года, благодаря неусыпным трудам мэтра Филеаса Дашснока, имеющего ученую степень магистра философских наук. Обратите внимание, по причинам, тайну которых еще не удалось разгадать, эктоплазма пожелала позировать таким образом, чтобы на отпечатке не оказалось головы.
Впервые в мире исторический призрак запечатлен человеческой фотокамерой — нет необходимости подчеркивать, какой огромный научный и мистический интерес представляет собой выставленная здесь фотография. Кстати, вся британская пресса уделила ей внимание, а «Таймс» отметила ее многозначительным упоминанием. Не случайно первая фотография призрака сделана в Шотландии. Шотландия, родина самых прекрасных призраков, должна была заложить этот первый самобытный и краеугольный камень в здание науки о них. Нет никаких сомнений, что завтра, в четыреста восемнадцатую годовщину зверского убийства Артура, его призрак громче, чем когда-либо, заявит о своем присутствии среди нас. Пожалуйста, не трогайте фотографию руками: экспонат является, так сказать, уникальным!
То, что я с помощью самых нелепых средств и единственно ради того, чтобы Уинстон получил лучшую отметку по латинскому сочинению, перебудоражил не только Малвенор, но и всю Англию, навело меня на глубокие размышления — глубокие в той мере, в какой это было доступно моему юному возрасту, — и я предавался им целый день.
Я был поражен простодушием взрослых, которые верили в призраков или без труда давали себя убедить в их существовании. Я мог бы сразу утратить уважение к старшим. Но у меня хватило ума понять, что заблуждаться свойственно людям независимо от возраста и пола. Мужчины, женщины и дети с удивительной доверчивостью обманываются сами, дают себя обмануть и обманывают других. У детей свои иллюзии. У взрослых свои. Иногда они у них общие. Осознав это, я почувствовал, что повзрослел. И в то же время понял, как трудно стать по-настоящему взрослым — не недоверчивым, но верящим в то, что достойно веры и любви.
У меня мелькнула также мысль, что если люди толпами устремляются на поиски призраков, значит, они нуждаются в чем-то, чего не находят в повседневной жизни. И это что-то должно наводить страх, потому что страх — лучшее развлечение как для взрослых, так и для детей. Люди, ничего не боящиеся, начинают скучать, если только они не развлекаются, пугая других. Но чаще всего те, кто старается напугать других, сами не чувствуют себя спокойно.
Если бы я убрался из Малвенора в ту субботу 18 августа (а я едва так не поступил), то избавился бы от жутких переживаний. Но я решил, что летом в воскресный день толпа посетителей будет еще гуще и лучше укроет меня от глаз Джеймса. К тому же я хотел в последний раз плотно поужинать, прежде чем снова пуститься в странствия по высокогорью Хайленд.
Я как раз отдавал должное обильному ужину, когда Уинстон явился попрощаться со мной. Мысль о моем скором отъезде сама по себе могла вернуть ему аппетит и хорошее настроение, но у него оказались в придачу и другие причины быть довольным…
— Видел ты этот цирк, продолжавшийся весь субботний день, дорогой Джон? Нам всем пришлось есть бог знает что, бог знает где. Но Джеймс собрал неслыханную выручку. Если такой ажиотаж продолжится еще неделю, отцу хватит денег отремонтировать юго-восточную башню, которая из-за бегства Трубоди так и стоит в развалинах. Папа очень любит эту башню — там на третьем этаже в один прекрасный весенний день родились мои сестрички. Мы переехали из тех помещений всего года четыре назад, когда после грозы рухнула крыша.
— Если интерес посетителей ослабнет, вы сами, Уинни, сможете сфотографироваться вместо меня — ведь на первом снимке головы нет.
Моя мысль очень позабавила Уинстона.
— Ну, тогда мне прежде всего надо похудеть! Но пока что отец воспрял духом, и все обитатели дома это чувствуют. Тете Памеле почти удалось его убедить, что Артур дал себя сфотографировать, чтобы обеспечить приток посетителей в Малвенор со всеми вытекающими отсюда благоприятными последствиями. Так или иначе, злоключения Трубоди и сердечный приступ у журналиста стали отличным довеском к рекламе. «Промышленник и журналист повержены эктоплазмой флибустьера». Неплохой заголовок, а? Не говоря уже о драматических комментариях к фотографии разбитого вдребезги ночного горшка. Я начинаю думать, что лучший пособник вранья — фотография. Даже та, которая создает у дураков полнейшую иллюзию реальности…
