Моя влюбленность в мисс Харгенсен умерла естественной смертью, и это было прекрасно, потому что открыло дорогу для дружбы. Иногда я приносил в класс растения, а после уроков по пятницам помогал мисс Харгенсен убираться в лаборатории, которую мы, «биологи», делили с «химиками».
Однажды во время уборки я спросил у мисс Харгенсен, верит ли она в призраков.
– Наверное, нет, раз вы ученый, – предположил я.
Она рассмеялась.
– Я не ученый, а простая учительница.
– Но вы поняли, что я имею в виду.
– Да, наверное. Но я все равно добрая католичка. Это значит, что я верю в Бога, в ангелов и в мир духов. Я не очень уверена насчет одержимости бесами и их изгнания, это как-то совсем запредельно, а что касается призраков… Скажем так: присяжные не определились с решением. Но я никогда не ходила на спиритические сеансы и никогда не возилась с уиджей[5].
– Почему нет?
Мы чистили раковины. Предполагалось, что их должны чистить ученики, которые ходят на химию, но обычно им было не до того. Мисс Харгенсен отложила губку и улыбнулась. Как мне показалось, немного смущенно.
– Даже ученые не чужды суеверий, Крейг. Я считаю, что лучше не трогать то, чего не понимаешь. Моя бабушка говорила, что не стоит звать, если не хочешь, чтобы тебе ответили. Мне кажется, это хороший совет. А почему ты спросил?
Я не собирался ей говорить, что по-прежнему думаю о Кенни Янко.
– Я методист, и недавно наш пастор рассказывал о Святом Духе. А духи и призраки – это вроде как одно и то же. Вот о чем я подумал.
– Может быть, – сказала она. – Но если духи и существуют, они уж точно не все святые.
Я не оставил свою мечту стать писателем, хотя мне уже не хотелось становиться киносценаристом. Тот анекдот о старлетке и сценаристе, который я узнал с подачи мистера Харригана, крепко засел у меня в голове и изрядно подпортил мои юношеские фантазии о шоу-бизнесе.
В том году папа подарил мне на Рождество ноутбук, и я начал сочинять рассказы. Отдельные фразы вроде бы получались неплохо, но фразы в рассказе должны сложиться в единое целое, а мои как-то не складывались. На следующий год наш учитель английского предложил мне редактировать школьную газету, и я «заболел» журналистикой. Болею ею до сих пор и вряд ли когда-нибудь излечусь. Я глубоко убежден, что когда ты находишь свое место в жизни, что-то щелкает у тебя в голове – даже не в голове, а в душе, – и ты понимаешь, что это оно. Можно, конечно, проигнорировать этот сигнал, но зачем?
Я начал быстро расти, и в одиннадцатом классе, когда я уверил Венди, что да, я позаботился о защите (на самом деле презервативы мне купил Ю-Бот), мы с ней расстались с девственностью. Школу я окончил неплохо, по оценкам был третьим в классе (всего 142 балла, но все равно хорошо), и папа купил мне «тойоту-короллу» (пусть и подержанную, но все же). Меня приняли в Эмерсон-колледж, один из лучших в стране частных университетов с очень сильной кафедрой журналистики, и мне бы наверняка дали хотя бы частичную стипендию, если бы я в ней нуждался. Но я не нуждался благодаря мистеру Харригану. Мне повезло.
С четырнадцати до восемнадцати лет у меня случались типичные подростковые гормональные взбрыки, но их было не так уж много – кошмар с Кенни Янко как будто заранее сгладил грядущие экзистенциальные тревоги моего переходного возраста. К тому же я любил папу, и, кроме него, у меня больше никого не было. Мне кажется, это имеет значение.
К тому времени, как я поступил в колледж, я почти перестал вспоминать Кенни Янко. Но по-прежнему много думал о мистере Харригане. Неудивительно, если учесть, что именно он открыл мне дорогу к высшему образованию. Но были определенные дни, когда я думал о нем еще чаще. Если в какой-то из этих дней я был дома, я всегда приносил цветы на его могилу. Если меня не было в Харлоу, Пит Боствик или миссис Гроган приносили цветы от моего имени.
В День святого Валентина. В День благодарения. На Рождество. И на мой день рождения.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
В каждый из этих дней я всегда покупал по билету моментальной долларовой лотереи. Иногда я выигрывал пару баксов, иногда – пять, один раз выиграл пятьдесят, но ни разу не взял главный приз. Впрочем, я не печалился. Если бы я выиграл много денег, то отдал бы их на благотворительность. Я покупал эти билеты в знак памяти. Благодаря мистеру Харригану я уже был богат.
Когда я поступил в Эмерсон, мистер Рафферти выдал мне щедрую сумму с моего доверительного счета, и уже на первом курсе я смог купить собственную квартиру. Всего две комнаты с ванной, зато она располагалась в Бэк-Бэе[6], где даже крошечные квартирки стоят недешево. К тому времени я устроился на работу в литературный журнал. «Плаушэрз» считается одним из лучших литературных журналов в стране, там работают матерые редакторы, но кто-то должен читать горы рукописей, приходящих в издательство, и этим «кем-то» был я. Мне нравилась эта работа, хотя качество большинства произведений, которые мне приходилось читать, оставалось на уровне достопамятного ужасного стихотворения под названием «10 причин, по которым я ненавижу свою мать». Меня очень бодрило, что подавляющее большинство начинающих авторов пишут еще хуже, чем я. Может быть, это звучит некрасиво. Может быть, так и есть.
Однажды вечером я как раз сел читать рукописи, с тарелкой «Орео» у левой руки и чашкой чая у правой, и тут зазвонил телефон. Это был папа. Он сказал, что у него плохие новости: умерла мисс Харгенсен.
Я на секунду утратил дар речи. Стопка глупых стихов и рассказов у меня на столе вдруг показалась мне чем-то не имеющим никакого значения.
– Крейг? – спросил папа. – Ты меня слышишь?
– Да. Что случилось?
Он рассказал все, что знал, а через пару дней, когда в Интернете опубликовали очередной номер еженедельной газеты «Гейтс-Фоллз энтерпрайз», я узнал дополнительные подробности. Заголовок гласил: «ВСЕМИ ЛЮБИМЫЕ УЧИТЕЛЯ ТРАГИЧЕСКИ ПОГИБЛИ В ВЕРМОНТЕ». Виктория Харгенсен-Корлис по-прежнему работала учительницей биологии в Гейтс-Фоллзе; ее муж преподавал математику в соседнем Касл-Роке. На весенних каникулах они решили проехаться на мотоцикле по Новой Англии, каждую ночь останавливаясь в новом мотеле. На обратном пути, в Вермонте, почти на границе с Нью-Хэмпширом, на шоссе номер 2 они попали в аварию, произошедшую по вине некоего Дина Уитмора (тридцати одного года от роду, проживающего в Уолтеме, штат Массачусетс), который выехал на встречную полосу и врезался в их мотоцикл. При лобовом столкновении Тэд Корлис, управлявший мотоциклом, погиб на месте. Виктория Корлис – женщина, что отвела меня в учительскую после того, как меня избил Кенни Янко, и дала мне запрещенный «Алив» из своих личных запасов, – скончалась по дороге в больницу.
Прошлым летом я стажировался в «Энтерпрайз». В основном выносил мусор, но также писал небольшие обзоры на тему спорта и кино. Я позвонил тамошнему главреду, Дэйву Гарденеру, и он рассказал мне подробности, которых не было в печати. Ранее Дина Уитмора уже четырежды арестовывали за вождение в нетрезвом виде, но его отец был большой шишкой в каком-то крупном хедж-фонде (как же люто мистер Харриган ненавидел этих наглых выскочек) и нанимал дорогих адвокатов, которые сумели «отмазать» Уитмора в первые три раза. В четвертый раз, когда он врезался в здание супермаркета в Хингеме, он избежал тюрьмы, но его лишили водительских прав. В тот день, когда Уитмор протаранил мотоцикл Корлисов, он ехал без прав и был очень-очень нетрезвым. «Пьяным в дугу», – как сказал Дэйв.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Его снова отпустят, – заметил он. – Погрозят пальчиком и отпустят. Папенька проследит. Вот увидишь.
– Не может быть. – От одной только мысли, что этот урод может отделаться легким испугом, мне стало дурно. – Если ваша информация верна, тут явный случай нарушения правил дорожного движения, повлекшего смерть потерпевшего.
