Я прошу, компаньерос, пусть скажет ученый сеньор Марти. Он с Кубы, где сейчас война за республику. Он был на каторге и знает, что к чему.
— Уважаемые сеньоры организаторы и делегаты конгресса! — привычно начал Марти. И тут же остановился. Здесь ждали не такого начала. — Друзья! — решительно сказал он, и причесанные, как на праздник, головы одобрительно закивали.
Друзья! Пусть вас не удивляет, что я, кубинец, решился выступить как делегат мексиканцев. Человеческая совесть не является достоянием одного какого-то народа, у нее гражданство вселенной.
Я знаю, вы собрались, чтоб обсудить пути продуманной, разумной борьбы. Что же, в борьбе за правду и справедливость нет противодействия законам, а правда лучше видна бедному и тому, кто страдал.
Эта борьба потребует от вас героизма. Но у простых людей, более чем у кого-либо другого, более чем у тех, кто по воле обстоятельств получает большие деньги и громкие имена, есть великолепная способность посвящать себя героическому. Требуйте достойной человека платы за ваш честный труд! Требуйте новых школ и земли для всех! И пусть каждый из нас тем самым заботится о благе других, ибо это и есть лучшая форма собственного блага.
Не говорите мне, что сегодня вас мало, что вы и ваши братья разрознены. Все в мире начинается со слабости, растет в страданиях, но, выжив, завершается расцветом. Упорство создает людей, обладающих всем.
Простой камень становится драгоценным после десятков жестоких ударов, придающих ему нужную форму. Путь к лучшей жизни тоже принесет вам удары, но в них родятся братство и счастье всех людей. Так объединимся же во имя этого и победим!..
Он еще долго потом вспоминал, как взметнулась пыль под копытами коней, умчавших на далекий север шестерых из штата Чиуауа. И на всю жизнь он запомнил метиса со шрамом через лицо. Не из-за этого страшного шрама, полученного в боях с французами, нет. Из-за слов:
— Спасибо, брат. Ты сказал за всех нас. Придет время, и мы победим.
Конец весны принес с собой болезнь. Грыжа, полученная в «Сан-Ласаро», снова дала о себе знать. Каждый шаг стоил Марти огромных усилий.
Кармен навестила его, и донья Леонора, не отходившая от постели сына, вдруг вспомнила о целой куче неотложных дел.
— Почему ты грустишь, Пепе, что беспокоит тебя? — спрашивала Кармен, нежно гладя тонкие пальцы Марти.
И вздыхала с недоумением и обидой, услышав:
— Пусть простит меня бог, дорогая, но из-за сладкого рабства любви я не делаю ничего для Кубы…
Франсиско Сайяс Басан, напротив, считал, что молодой Марти делает для Кубы слишком много. Разворачивая газеты и до и после болезни юноши, дон Франсиско первым делом искал на страницах его имя. Если оно стояло под отзывом о театральной премьере или отчетом о дебатах в конгрессе, дон Франсиско одобрительно оттопыривал губу, поправлял очки и прочитывал все до последней строчки.
Но если Марти писал о Кубе, почтенный плантатор врывался к дочери:
— Скажи своему кавалеру, девчонка, чтоб он кончил эти штучки! Ты думаешь, я не вижу, что он хочет на тебе жениться? Я не против, он мне нравится, но если он будет писать всякую ерунду, испанцы и после войны не позволят нам вернуться на остров!
Кармен опускала голову. Она-то знала, что Пепе будет писать о Кубе столько, сколько даст ему места в «Ла Ревиста Универсаль» ставший очень несговорчивым полковник Вильяда.
Положение в Мексике снова становилось тревожным. Порфирио Диас снова собрал отряды, и над правительством либералов нависла реальная угроза.
Марти призывал Лердо к спокойным и обдуманным шагам:
«Вы должны предугадывать, предусматривать и создавать во имя свободы. Вы должны овладеть искусством, которое называется — бытие американского либерала».
Но Лердо было не до искусства. Мятежники рвались к столице, и никто уже не верил успокаивающим правительственным манифестам.
1876 год подходил к концу под гром новеньких американских пушек «Армии революции». На сторону Диаса перешел даже председатель верховного суда Иглесиас — второе лицо республики. 21 ноября Лердо бежал. Под звон колоколов Диас вступил в Мехико, чтобы отныне единолично править страной тридцать четыре года — больше, чем любой другой диктатор в Латинской Америке.
Политический водоворот поднял на гребень волны любителей расправ и реквизиций. Нагло зазвучали их голоса, требовавшие покончить с «предателями народа» и устроить «Варфоломеевскую ночь» защитникам сбежавшего президента.
Друзья настойчиво просили Марти скрыться. Слишком много угроз раздавалось в адрес «горластого кубинца». Ранним утром 24 ноября Хосе переселился в квартиру Домингеса Кована.
У Кована его посетил Мануэль Гутьеррес Нахера, Они встречались и раньше и знали друг друга, как знают собратьев поэты, живущие в одном городе.
— Я не понимаю тебя, Марти, — говорил Нахера. — Ты мог бы стать певцом новой эпохи…
— Я не хочу даже думать об этом, Нахера.
— Дорогой Марти, зачем думать? Еще француз Малларме говорил, что стихи создаются из слов, а не из мыслей!
— Что же, быть может, стихи и можно сделать из величественных слов — ведь кирпичам безразлично, что из них строят, тюрьму или школу. Но поэзия создается только из мыслей. Я думаю, что уеду из Мексики…
Марти обсудил план отъезда с Кармен: он поедет в Гавану под чужим именем, познакомится с обстановкой, а оттуда отправится в либеральную Гватемалу, расцветающую страну, где они смогут устроить свой семейный очаг, избежав гнетущей атмосферы диктатуры. Кармен обещала ждать.
Но в глубине души Марти не был уверен, что, попав на Кубу, покинет ее. Он знал, что использует любую возможность уйти к повстанцам. И, чувствуя себя не вправе покинуть Мексику, не высказав вслух всего, что накипело у него в груди за последние месяцы, он написал статью под названием «Жребий брошен».
«Необходима еще одна революция, но не та, которая лишь делает президентом своего вожака. Нужна революция, направленная против всех переворотов; восстание всех миролюбивых людей, которые единожды станут солдатами для того, чтобы ни им и никому другому никогда больше не приходилось браться за оружие…»
С помощью Торроэльи ему удалось напечатать статью в «Эль Федералиста», одной из немногих газет времен Лердо, продолжавших выходить при новом режиме. Сразу после рождества он выехал из столицы на побережье.
Как и два года назад, в Вера-Крусе было жарко, рубашка прилипала к мокрой спине. Рыбачьи сети блестели на солнце серебряной паутиной. Все было, как прежде, и вместе с тем совсем не так, ибо сам Марти был другим.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
