теле Освободительницы[48].
— А кха кха! — воскликнули монахи. — Что за бесстыдство! Этот Друкпа Кюнле и впрямь ненормальный!
— Поскольку женщина — это путь, которым появляется на свет всё хорошее и всё плохое, по природе своей она является матерью Мудрости, — объяснил им Лама. — Кроме того, приняв монашеское посвящение и обеты дисциплины у ног своего духовного наставника и, не тревожась о будущем, поднеся золото и серебро, вы вступили в мандалу между бёдрами женщины[49]. Вот почему эта девушка является таким же объектом моего почитания, как и ступа.
Стоявшие поблизости миряне засмеялись, но монахи, бросив на него сердитые взгляды, отвернулись.
— Мы стараемся блюсти несравненные правила дисциплины, а ты приходишь сюда, чтобы насмехаться над нами, — отругал Ламу страж дисциплины, берясь за палку, чтобы поколотить Друкпу Кюнле. Но тот запел:
Вы — как гордый жеребец из восточного Конгпо, непревзойдённый в выездке;
Я — как чёрный тибетский конь с белыми бабками, который только и может, что высоко поднимать свои ноги.
Когда по широким открытым равнинам они вместе скачут вдаль, —
Конюх Аку, будь свидетелем, смотри, кто первым достигнет цели!
Вы — как бенгальский павлин, несравненный по красоте своего радужного оперенья хвоста;
Я — как гриф, царь тибетских птиц, который только и может, что высоко топорщить крылья.
Когда они кружат высоко в необъятном пространстве небес,
Высоты снежных гор, будьте свидетелями, следите, кто выше других летит!
Вы — как сизая кукушка, сидящая в ветвях ивы, непревзойдённая в своём пении;
Я — как дворовый петух красногрудый, который только и может, что кукарекать высоким голосом.
Когда вновь и вновь раздаётся их клич, определяемый временем года,
Долгожители, будьте свидетелями, следите, кто время верно сообщает!
Вы — как белый лев на снежных вершинах, непревзойдённый в гордости и силе;
Я — как полосатый индийский тигр в джунглях Сенгденг[50], который только и может, что раздувать свою ярость.
Когда в джунглях Сенгденг разрешают они свои распри и пламя гнева пылает,
Гомчены и монахини, будьте свидетелями, — смотрите, кто поистине джунглями правит!
Вы — монахи и геше ступы в Палкхоре, несравненные учёные пандиты, облачённые в религиозные одежды.
А я — Друкпа Кюнле из Ралунга, который только и смог, что войти во Врата Дхармы.
Если скрупулёзно пересчитать, от каких пороков удалось вам и мне избавиться и какую добродетель приобрести,
Неоспоримая Истина Кармы, будь свидетелем,
Проследи, кто в конце концов достигнет состояния Будды!
Когда он закончил свою песню, его слушателей охватили доверие и преданность, и они просили Ламу принять их под спою защиту, в этой и в последующей жизни.
В монастыре Цечен, что под Гьянце, монахи исполняли ритуал очищения обетов. Лама поднёс горстку чая в цимбалах размером с глаз яка и громко сказал:
— Чаю всем монахам!
— Здесь не хватит чая для трёхсот монахов, — сказали ему. — Оставь нас в покое и уходи!
Ламе пришла в голову мысль необычным образом поучить монахов, и он стал дико носиться вокруг торы, перепрыгивая через большие валуны и описывая круги вокруг небольших камушков.
— Вы только посмотрите, как разбегался этот ненормальный, — смеялись над ним монахи.
— Моя беготня схожа с вашей практикой, — отвечал Лама.
— Тут нет ничего общего с нашей практикой! — воскликнули монахи. — Это только твоё сумасшедшее кривляние!
— Я скажу вам, в чём моё кривляние похоже на ваши методы, — пояснил Лама. — Будда учит в Винайе, что из четырёх основных обетов и четырёх дополнительных[51] четыре основных обета являются самыми важными, тогда как нарушения побочных обетов легко исправляются ритуалами. Вы, не уделяя внимания основным обетам, придаёте большое значение очищению малых проступков посредством всяких ритуалов. Задумайтесь над этим! — воскликнул Лама и удалился.
В монастыре Ганчен Чёнел в Цанге Лама сообщил монахам, что его чай оказался недостаточно хорош для их собратьев из Цечена и что он теперь здесь для того, чтобы поднести этот чай им.
— Для нас, твой чай тоже не пригоден, — ответили ему монахи, — уходи восвояси!
Тогда он пошёл в Таши Лхюнпо[52], где сказал стражу дисциплины о своём желании сделать подношение чая. Тот сначала справился у своего настоятеля, и, поскольку последний знал, что Кюнле является Мастером, он дал своё разрешение. Лишь тогда страж позволил Ламе войти. Вместе с куском масла, величиной с яйцо, Лама бросил свой чай в огромный медный котёл, закрыв его с указанием не снимать крышку до тех нор, пока он не вернётся. Затем он спустился к базару и отыскал пивную, где стал пить чанг и развлекаться с девицами.
Тем временем страж дисциплины задул в раковину, созывая монахов, и когда все собрались, повар извинился перед ними:
— Сегодня нам придётся пить кипячёную воду. Какой-то друкпа сделал нам скудное подношение и даже не вернулся, как обещал.
Однако, подняв крышку, он с удивлением обнаружил, что котёл был полон чудеснейшего чая. В этот момент вошёл Лама.
— Теперь чай уже не поднимется выше, — сказал он, — и в будущем котёл никогда не будет полон до краёв.
Пока монахам разливали чай, Лама говорил:
— Хочу вам сказать, что, поскольку у меня была лишь пригоршня чая да кусок масла с яйцо, а вас здесь собралось более шести тысяч, чай будет не таким крепким. Но — угощайтесь, и приятного аппетита!
То, что чай был первоклассным как по вкусу, так и по крепости, было принято как благоприятный знак, и говорят, что чай из Таши Лхюнпо сохранил эти качества и по сей день.
Затем Лама предложил угостить монахов ещё и чангом; чего, однако не допустил страж дисциплины, ссылаясь на то, что монахам запрещено пить алкоголь. Но Друкпа Кюнле настаивал:
— Даже если монахам это и не разрешено, я должен поднести нам чанг, потому что это является моей особенностью.
Для этого он вышел на середину зала собраний и выпустил газы, словно дракон.
— Вот ваш чанг, пожалуйста, — сказал он монахам, и весь зал наполнился приятным ароматом. Молодые послушники захихикали, а пожилые монахи заткнули нос и нахмурились. С тех пор последним рядам, где сидели послушники, был присущ аромат истинного постижения, в то время как передних рядов старших монахов он никогда не достигал.
Затем Друкпа Кюнле решил вернуться к себе на родину, в Ралунг. Поднявшись на возвышенность Палнашол, он повстречал восьмидесятилетнего старика по имени Сумдар. Тот нёс свиток с изображением Линии Передачи Кагью, очень красивую тханку, на которой, однако, недоставало окончательной золотой росписи.
— Куда ты идёшь? — спросил его Лама.
