На качественное выполнение полетного задания влияет, как я упоминал, психологическое состояние летчика, от которого зависит его напряженность. Чем больше он напряжен, тем быстрее утомляется, утрачивается быстрота реакции, становятся более скованными действия. А этого у летчика не должно быть. Не знаю, какое настроение было у погибшего, но на некоторых, особенно молодых, при овладении новым типом самолета психологическое настроение на выполнении полета сказывается. В какой степени это касалось лично меня?
Я всегда настраивался так, что полет выполню нормально. Старался не обращать внимания на разные слухи, которые нередко пускали отдельные летуны, побаивавшиеся вылетать на новом типе самолета. Слухи обычно бывали преувеличенными. Наговорят, бывало, такого, что хоть в самолет не садись. А потом, когда уже освоится, смотрит на него, как на простую машину, будто она никогда не казалась строгой и серьезной.
Ил-2 стал четвертой машиной, на которой мне предстояло учиться летать. Первый ознакомительный полет на спарке со мной выполнил командир звена Балашов, но его пришлось завершить раньше времени. В пилотажной зоне застучал мотор. Причиной стука явился обрыв выхлопного клапана правого блока цилиндров. Этот полет был для меня первым после окончания учебы в школе и последним в Обшаровке. За четырехмесячное пребывание там только один день оказался полностью летным и несколько ограниченно летных, во время которых мне по разным причинам полетать не удалось. Длительное пребывание в Обшаровке оказалось пустым времяпровождением. В начале марта 1943 года полк снова перебазировался на аэродром Зорька под Чапаевском. Там мы разместились всем составом в одной большой землянке. До нас в ней находился другой полк. После переучивания и получения новой техники он улетел на фронт. Нам предстояло то же самое.
На память о своем пребывании они оставили нам несчетное количество блох. Все хорошо понимали: борьба с ними – бесполезное дело. Единственное спасение – холод, но его тоже нелегко переносить. Ночью приходилось терпеть, а утром я делал так: уходил куда-нибудь в укромное место, раздевался догола, вытряхивал блох на снег, снова одевался и уже до отбоя в помещения, кроме столовой и аэродромных каптерок, старался не заходить.
С питанием на аэродроме Зорька обстояло несколько лучше, чем в Обшаровке, но все равно постоянно хотелось есть.
В марте наконец установилась хорошая солнечная погода. Начались интенсивные ежедневные полеты без выходных. Быстро, с отличной оценкой, вылетел самостоятельно. Программу переучивания закончил в сжатые сроки. Самолет мне понравился. Научился на нем пикировать, ходить в строю. Для полка переучивание прошло не так гладко – было два летных происшествия. Первое случилось не по вине летчика. В.И. Ершов совершил вынужденную посадку в поле на фюзеляж из-за самопроизвольной раскрутки винта. Мягкая посадка на снежный покров спасла самолет. Через несколько дней он снова стал летать. А вот второй случай оказался более тяжелым.
Произошел он по вине летчика 2-й эскадрильи ст. сержанта М. Шутенко, допустившего при посадке высокое выравнивание. Самолет с высоты не менее четырех метров, парашютируя, грубо ударился о землю. От удара сломались стойки шасси, лопнули узлы крепления центроплана с плоскостями. Ремонту такой самолет не подлежал. Еще один случай в нашей эскадрилье произошел уже после переучивания, как раз перед тем, как улетать на фронт. Командир эскадрильи капитан Юдин стал облетывать самолет. Не овладев хорошо полетами на малых высотах, стал в воздухе хулиганить. Пикируя под углом 35–40 градусов в центр стоянки своей эскадрильи, он не успел своевременно вывести машину и врезался в землю между самолетами.
По счастливой случайности пикировал он поперек стоянки в сторону летного поля, поэтому при катастрофе, кроме экипажа, никто не пострадал. От Юдина и его мотористки, находившейся в кабине воздушного стрелка, собрали несколько килограммов мяса. Собранные останки положили в общий мешок. Ночью этот мешок лежал на стоянке эскадрильи, в том месте, где их самолет находился до рокового вылета. Мне пришлось караулить его, чтобы не утащили собаки. Во время полета Юдина я шел полем из Чапаевска на аэродром и видел, как над ним летает самолет. Обратил внимание на ухарское пикирование в сторону наших стоянок.
Еще подумал, как бы этот лихач не вмазал в стоянку, уж очень низко выводит машину из угла. Вот очередное пикирование под таким же крутым углом. Пора выводить. Не выводит – лихач. Неужели пронесет и в этот раз? Из-за большого расстояния звука не услышал, но отлично видел удар самолета о землю, взрыв, клубы черного дыма. Все! Долетался.
Кто же это мог быть? Наверняка из нашего полка. Не мог же кто-то чужой пикировать на нашу стоянку. С неприятным чувством подхожу к своей землянке. Кладу на лежавший у входа небольшой деревянный контейнер принесенный со склада бортпаек, который должны были уложить в наши самолеты перед отлетом на фронт. Вижу, подходят со стоянки несколько наших. «Кто там грохнулся?» – спрашиваю их. «Да ваш комэск со своей мотористкой». Только этого не хватало, подумал я. «Везет» же нашей эскадрилье!
Погиб Юдин по своей вине да еще угробил мотористку. Кто-то пытался его защитить, сваливая часть вины на преломление стекол фонаря. На отдельных машинах стекла действительно имели преломление, но хулиганил-то Юдин, не думая о последствиях. Так недисциплинированность одного, невнимательность и недоученность другого сократили число боевых самолетов на две единицы. И это перед самой отправкой на фронт.
Подготовка к боевым действиям в полку сводилась в основном к пилотированию самолета и умению эксплуатировать материальную часть. Тому, как надо воевать, какие делать маневры при отражении атак истребителей, как выполнять противозенитный маневр, как лучше атаковать ту или иную цель и тому подобное, нас никто не учил. Командный состав, за исключением капитана Сухих, никакого участия в ней не принимал. После Обшаровки командир полка Крешков редко появлялся в части, и на полетах его не видели. Все еще не было в полку начальника штаба. Его обязанности исполнял начальник оперативного отдела капитан Юстратов. Весенняя распутица вывела аэродром из строя. Работать с него стало небезопасно. Полеты прекратились. Выполнить программу переучивания в полном объеме полк не успел. Она прервалась на отработке полета в паре. Не было ни одного полета на бомбометание и воздушную стрельбу. Упорно стали ходить слухи о перебазировании полка на прифронтовой аэродром. Только что полученные с завода самолеты готовились к перегонке на новое место базирования.
В первых числах апреля поступил приказ о перебазировании полка в район Тулы. Перегонкой самолетов занимались перегонщики и руководящий состав. Нам, молодым летчикам, это не доверили, считая, что мы с такой ответственной задачей не справимся и побьем машины. На маршруте перелета предусматривались посадки на незнакомых промежуточных аэродромах. Перегонка самолетов молодыми летчиками в других частях показала, что наибольшее количество летных происшествий приходилось именно на них. Чаще всего билась молодежь, не имевшая опыта.
Один из промежуточных аэродромов находился близ Пензы, о котором летчики сочинили вульгарную песенку. В ней были такие слова: «…прилетели в Мертовшину, топай, топай – три машины разложили кверху жопой».
После перебазирования на Зорьку ни командира полка Крешкова, ни комиссара Обертышева в полку не видели. Единственными командирами, постоянно находившимися в полку, были капитан Сухих и неизменный начопера капитан Юстратов. Перед самой отправкой на фронт всем летчикам выдали отличные хромовые сапоги, о которых мы и не мечтали. Ботинки, в которые я успел «врасти», решил на склад не сдавать: мало ли что еще может быть впереди. Чего доброго, опять, как в прошлом году, придется снова ходить босиком.
Мы, бывшие балашовцы, продолжали оставаться рядовыми красноармейцами. Во второй половине марта всем нам выдали погоны. Поначалу ходить с ними было непривычно. Казалось, что мы как бы окунулись в старую царскую армию. В связи с этим появилось много всевозможных острот. Как только мы не называли друг друга: то «пскопскими», словом, заимствованным из кинофильма «Мы из Кронштадта», то «золотопогонниками». Как-то со мной произошел забавный случай, когда я ездил в Обшаровку получать на почте посылку от тетки, которую она сумела каким-то образом собрать в тяжелые годы войны.
Добирался туда через Сызрань. Иду по станционным путям, а навстречу небольшая группа военных, которые еще имели старые знаки отличия. Поравнявшись со мной и увидев погоны, они все, как один, повернули головы в мою сторону и разом поприветствовали, приложив руку к головному убору. Видимо, увидев мои новые хромовые сапоги и погоны, приняли меня за командира.
