Добирался туда через Сызрань. Иду по станционным путям, а навстречу небольшая группа военных, которые еще имели старые знаки отличия. Поравнявшись со мной и увидев погоны, они все, как один, повернули головы в мою сторону и разом поприветствовали, приложив руку к головному убору. Видимо, увидев мои новые хромовые сапоги и погоны, приняли меня за командира.
У капитана Сухих спросили, когда нам присвоят воинские звания. Он снова повторил ранее сказанное: «Мы не знаем, почему вам их ранее не присвоили, а в полку присвоим на фронте. Как себя там покажете, такое и получите». А на вопрос «Какое?» не ответил. Летчики, не принимавшие участия в перегонке самолетов, ехали в Тулу поездом через Москву. В дороге не обошлось без приключений. В переполненном общем вагоне, где ехал я, родился мальчик. Для роженицы с большим трудом освободили небольшой уголок. Как только послышался голос новорожденного, кто-то из пассажиров пустил остроту: «Одним защитником Родины стало больше».
Неприятный осадок остался у меня после остановки на одной станции, названия которой не помню. Проснулся я от выстрелов из пистолета в тамбуре вагона. Пассажиры нашего и без того переполненного вагона, находившиеся в тамбуре, не захотели открывать входную дверь и пустить в него пассажиров со станции. Понимая, что сесть им вряд ли удастся, они попытались пролезть силой. Пистолетом разбили стекла двери, отодрали оградительную решетку оконного проема и стали лезть в тамбур, стреляя для большей острастки из пистолета. С трудом пробравшись в вагон, они растворились среди пассажиров, но незамеченными не остались. Те, кому они угрожали, решили отомстить им. Как только поезд набрал ход, обиженные по одному выводили их в тамбур и выбрасывали из вагона. Время было ночное, и никто не видел, куда они падали. Утром об этом случае не вспоминали, будто ничего не произошло.
Чуть не закончился трагедией случай, происшедший с пилотом 1-й эскадрильи Сашей Ойкиным на станции Ряжск. Увидев, что поезд тронулся, Саша догнал вагон, прыгнул на подножку, но, не сумев ухватиться за ручку, тут же сорвался и упал на шпалы рядом с колесами, чудом не угодив под них. Как выскочил, считай, из-под вагона, и сам не понял, настолько быстро все это произошло. В вагон он все же сумел запрыгнуть.
Чем ближе мы подъезжали к Москве, тем больше бросались в глаза всевозможные оборонительные сооружения: щели, закопанные в землю заостренные в верхней части столбы на открытых площадках и т. д. Видели много батарей зенитной артиллерии. В Москве я не был почти три года. Теперь она была не такой. На улицах стояли противотанковые заграждения. Было малолюдно. Вечерами над городом поднимали аэростаты заграждения. Улицы затемнены. В магазинах все только по карточкам. Повсюду военные. Вспомнилась родная Кашира. Хотелось повидать отца, которого давно не видел. Проситься не стал, понимал, что не отпустят.
С наступлением весенней распутицы активные боевые действия приостановились. Как сообщали сводки Информбюро, на отдельных участках фронта велись бои местного значения, в основном разведывательного характера. Линия боевого соприкосновения воюющих сторон стабилизировалась. Войска закреплялись на занятых рубежах, строилась оборона. Зимние бои наши войска вели не менее успешно, чем при контрнаступлении под Москвой. Наступательные операции показали возросшую мощь нашей армии. О том, что в войсках стало больше техники, мы не раз слышали от фронтовиков. Армия уже не чувствовала того голода в техническом оснащении и боеприпасах, который особенно ощущался в первый год войны. Общеизвестно, как отразилась победа наших войск под Сталинградом на ходе войны и на моральном состоянии армий обеих сторон.
Такой же высокий подъем был и у нас в полку. Хотелось быстрее принять участие в боях. Единственное, что нас не удовлетворяло, – это недостаточная подготовка летного состава к боевой работе. В Чапаевске, как уже упоминал, летчики не выполнили ни одного бомбометания, ни одной стрельбы, ни одного самостоятельного полета по маршруту. Правда, в школе мне удалось один раз слетать по маршруту на Р-5. Конечно, немного, но некоторые и этого не имели. Фактически мы еще не были настоящими летчиками и прекрасно это понимали. В то же время было известно, что и другие полки находились в подобном положении и, попав на фронт, набирались опыта непосредственно в боевой обстановке.
Однако при таком методе ввода в строй полки несли большие потери в летном составе и самолетах. На фронт недостаточно подготовленные части отправлялись вынужденно. Обстановка требовала пребывания над полем боя штурмовиков. Их требовала пехота. Ее необходимо было прикрыть с воздуха нашими краснозвездными машинами, опознавательные знаки которых при полетах на малых высотах были хорошо видны.
Из Москвы нашу группу, состоявшую из молодых летчиков, ошибочно привезли не в Тулу, а на полевой аэродром Пахомово, на котором никто не базировался, и, конечно, нас там никто не ждал. Не было организовано размещение и питание. Этим же поездом в Пахомово вместо Обертышева прибыл новый заместитель командира полка по политчасти майор А.М. Лагутин. Он сразу же представился нам. Мы быстро поняли, что нас не туда направили. Лагутин установил контакт с местными властями, организовал питание и размещение по частным домам всех прибывших и сделал все возможное, чтобы быстрее отправить нас в свой полк. Через несколько дней вся группа во главе с ним прибыла в Тулу. Нашего приезда там ждали уже несколько дней.
Вначале Лагутин не произвел на нас того впечатления, что его предшественник. В первые дни создалось впечатление, что с новой должностью он еще не освоился, и для него было бы значительно приятнее снова оказаться на летной работе. За три с лишним года пребывания в полку он нам так и не рассказал о своей прежней работе. Мы так и не узнали, на каких самолетах он летал, как воевал, за какие заслуги был награжден орденом Красной Звезды.
Нам почему-то казалось, что в нем присутствует какая-то робость, несмелость, не позволявшая развернуться в полную силу. Сравнивая его с политработниками школы или с Обертышевым, бросались в глаза недостающие ему качества как к политработнику. Это, пожалуй, объяснялось отсутствием у него природных данных. Не видели мы у него хватки политработника в работе с людьми, не мог он дать соответствующий настрой личному составу в выполнении поставленных задач, быть заметной личностью, уметь говорить, поднять дух.
В Туле нас встретил тучноватый, полнолицый, среднего роста подполковник. На вид ему было лет за сорок. По тому, как он стал с нами говорить, поняли – это наш новый командир полка. Как стало известно позже, Крешков, как и Обертышев, остался в Чапаевске. Поговаривали, что у него фурункулез. Может быть, и так. Я по себе знаю, что это такое. Но только я с ним не отсиживался на земле, а летал на боевые задания. Был случай, когда я с ним летал даже на параде над Красной площадью.
Не ошибусь, если скажу прямо, да простит он меня за откровенность, но, судя по его «рвению», он использовал любую зацепку, чтобы не попасть на фронт. В конце войны знакомые летчики рассказали, что Крешков на фронт так и не попал. До конца войны он находился в тылу и командовал полком, занимавшимся перегонкой самолетов с заводов-изготовителей на фронт. Так и не удалось нам увидеть этого «коршуна» в деле. По сравнению с Крешковым Хромов показался нам более солидным командиром. Он не был словоохотливым болтуном, стремившимся показать всем свое «я». Чувствовалось, что в авиации он не случайный человек и командиром полка стал вполне заслуженно.
У него не было той напускной никчемной строгости по отношению к личному составу, которой отличался Крешков, хотя и не был добродушным простачком, оставлявшим без последствия нарушение дисциплины или халатное отношение к работе. Летать любил. Несмотря на возраст, летал много, наравне с молодыми летчиками. О себе и своей службе в авиации нам не рассказывал. Отдельные отрывочные сведения о его прежней службе доходили до нас от тех, кто знал его ранее. Говорили, например, что в бытность его командиром звена у него в подчинении находился наш нынешний командир дивизии полковник А.В. Кожемякин.
В Туле полк был полностью укомплектован личным составом и материальной частью. Наконец временно исполнявший обязанности начальника штаба капитан Юстратов дождался своего начальника. Им стал майор Шарихин. Вместо погибшего Юдина к нам в АЭ прибыл новый командир капитан Сеничкин, участник боев на Халхин-Голе, носивший ордена Красного Знамени и Красной Звезды. Там он летал на тяжелом бомбардировщике ТБ-З. Своей боевой работой не кичился, в отличие от многих других, которые любили поговорить о своих ратных делах. Может, помалкивал от скромности, а может, не считал нужным говорить об этом. Было лишь известно, что летал он там ночью. Сами мы ночью не летали, но понимали – в такое время суток поле боя не видно, поэтому и рассказывать ему нам было не о чем. В отношении самолета Ил-2 он сетовал, что на нем нет штурмана, а одному летчику вести ориентировку трудновато.
