— Не смей играть с оборванцами, слышишь! — закричала госпожа Англар, когда Амели однажды утром попыталась заговорить с обоими Лартигами, Обеном и Катрин.
Теперь Катрин не знала, как убить время. Оставаться на кухне с Франсуа ей не хотелось. Уйдя из дому, она бесцельно слонялась по улицам предместья, зажав в руке черствую горбушку черного хлеба, от которой время от времени откусывала кусочек, чтобы заглушить голод.
В четверг, когда она медленно брела вверх по улочке, грызя свой хлеб, перед ней вырос, словно из-под земли, Орельен. Наверное, он скрывался где-нибудь в проулке и подстерегал ее. Левую руку Орельен держал за спиной, а правую вдруг протянул к Катрин и, не говоря ни слова, вырвал у нее ломоть хлеба. — Мой хлеб! — закричала девочка. — Отдай мой хлеб!
Но Орельен быстро отступил и, по всем признакам, совсем не собирался возвращать отнятое у нее добро. Как же он жесток! Это открытие потрясло ее.
С тех пор как она узнала, что Орельен не верит в бога и дьявола, он внушал ей безотчетный страх, но нынешняя жестокая проделка повергла девочку в отчаяние. На глазах у нее навернулись слезы. Мимо пробегала тощая бродячая собака.
— На, возьми! — крикнул собаке Орельен и бросил хлеб на землю.
Собака обнюхала ломоть и, не притронувшись к нему, затрусила дальше.
— Видишь, — сказал Орельен, — даже голодные псы не хотят его есть.
Катрин хотелось обругать его, оскорбить, но горло перехватила судорога, и она не могла вымолвить ни слова. А Орельен медленно вытащил левую руку из-за спины и показал девочке великолепную, поджаристую, золотистую баранку.
«Он сейчас съест ее! — тоскливо подумала Катрин. — Святоша верно говорит: Ианду — воплощение дьявола, и этот изверг Орельен тоже».
И вдруг, словно пробуждаясь от кошмарного сна, она услышала:
— Кати!
Кто зовет ее так ласково?
— Кати! Ты, случаем, не спишь ли, Кати?
Ну да, это голос Орельена, который окликает ее, зовет.
— Возьми, Кати, съешь. Да ешь же, это тебе! Я купил ее для тебя. Разве ты не любишь баранки?
Катрин взяла баранку, которую протягивал ей Орельен, поднесла к губам, почувствовала ее чудесный запах — и вдруг расплакалась. Она плакала и ела, ела и плакала. Соль ее слез примешивалась к сладости сдобного теста, крошки падали с губ на землю. Она была счастлива, о, она была так счастлива, что готова была закричать от радости! Значит, Орельен не дьявол, да и самого дьявола, может, и вправду не существует!
Покончив с баранкой, Катрин принялась вытирать рот и мокрые глаза тыльной стороной ладони. Орельен, грустно улыбаясь, глядел на нее. Тогда Катрин бросилась к нему на шею и поцеловала в обе щеки. Отступив, она случайно взглянула вверх и увидела, что они стоят как раз под окном домика дорожного смотрителя и Амели Англар, вся бледная, пристально смотрит на них сквозь стекло. Катрин почувствовала вдруг жгучий стыд: значит, Амели все видела!
— Пошли отсюда, — сказала она Орельену.
— Хочешь, пойдем посмотрим, как пекут баранки?
— Пойдем.
Они двинулись вверх по улочке в город.
— Видела? — спросил Орельен, отойдя на несколько шагов от дома Англаров.
— Нет… А что?
— Когда мы уходили, дочка дорожного смотрителя…
— Ну?
— …послала нам вслед воздушный поцелуй…
Клочок неба, видневшийся в просвете между крышами, никогда не казался Катрин таким ослепительно синим. Они шли быстро и скоро вышли на Лиможскую улицу. Это была главная торговая улица Ла Ноайли, но здесь, в самом ее начале, примыкавшем к предместью, ютились лишь захудалые торговые заведения: темная и тесная бакалейная лавчонка, кабачок с некогда коричневым, наполовину облупившимся фасадом, жалкая скобяная лавка с полупустыми полками. В этом убогом окружении лавка булочника выгодно выделялась своими желтыми, свежевыкрашенными витринами и широкими полками, уставленными стройными рядами буханок и караваев. Шумная стайка детей толпилась у входа.
Орельен и Катрин с трудом протиснулись поближе к витрине.
— Влезай на мои сабо, — предложил Орельен, — так лучше будет видно.
Катрин проворно разулась и встала на его сабо.
«А я-то принимала его за дьявола!» — радостно удивлялась она про себя, чувствуя на своем затылке дыхание Орельена. Но скоро девочка забыла обо всем на свете, поглощенная необычным зрелищем, которое каждый четверг привлекало сюда ребятишек со всей Ла Ноайли. Сквозь стекло витрины, в глубине помещения, виден был сам булочник. Обнаженный до пояса, с обсыпанными мукой руками и волосатой грудью, он стоял у большого стола и раскатывал скалкой круглые кусочки теста. Раскатав тесто в лепешку, он вырезал в нем стаканом круглую дырку, ловко подцеплял шумовкой белые мягкие кольца и бросал их в кастрюлю с кипятком. Через минуту он так же ловко выхватывал эти кольца из воды и относил к небольшой печи, красная пасть которой на мгновение приоткрывалась, чтобы проглотить очередную порцию колец. Время от времени булочник прерывал свою работу и доставал из печи дюжину румяных баранок, которые тут же нанизывал на веревку.
Внезапно в толпе детей произошло движение. Катрин толкнули так, что она, потеряв равновесие, едва не упала.
— Дайте пройти! — послышался раздраженный голос.
Кучка детей расступилась, давая дорогу высокой девушке в зеленом платье с пышными оборками. За ней шел бледный мальчик в широкополой соломенной шляпе. Они вошли в лавку, и девушка повелительным жестом указала на баранки.
Жена булочника засуетилась, наполнила баранками два больших бумажных пакета и вручила их мальчику. Девушка вынула из складок своей широкой юбки черный с золотом кошелек и расплатилась с булочницей. Потом повернулась и вместе с мальчуганом двинулась к выходу. На пороге она остановилась и окинула презрительным взглядом оборванных ребятишек, сгрудившихся у входа в булочную; они безмолвно освободили проход.
Катрин с восхищением смотрела на девушку в зеленом платье. Но разве это девушка? Да нет, скорее девочка, которая быстро выросла. У нее было овальное матовое лицо, капризные полные губы и продолговатые черные глаза, прикрытые пушистыми ресницами. В лице и во всем ее облике было что-то заносчивое и вызывающее.
— А сама небось трусит! — шепнул Орельен. — Трусит?
— Ну да. Перед нами трусит.
— Кто?
Девушка откинула голову назад, тряхнув длинными каштановыми локонами, обрамлявшими ее щеки.
— Ксавье, держись прямее, — сказала она звучным грудным голосом.
Мальчик послушно выпрямился.
— Разве ты их не знаешь? — удивился Орельен.
Девушка с мальчиком вышли на середину улицы; столпившиеся у витрины ребятишки обернулись и, оживленно переговариваясь, глядели им вслед.
— Эй, держись прямей! — крикнул кто-то из ребят, передразнивая незнакомку.
Мальчик, нагруженный пакетами, только пожал плечами, но девушка остановилась и, резко повернувшись, быстро двинулась обратно.
Ребятишки на тротуаре примолкли. Зеленая девушка стояла в нескольких шагах и смотрела на них в упор; губы ее вздрагивали от еле сдерживаемого гнева. Но ни единого слова не сорвалось с этих презрительно сжатых губ.
Передернув плечами, девушка повернулась на каблуках и зашагала за мальчиком.
Кто-то неуверенно рассмеялся.
— Проучить бы их обоих хорошенько — и братца и сестрицу, — сказал тот, кто передразнивал девушку.
— Правильно… Верно… Хорошую взбучку… Отлупить как следует…
Все говорили разом.
— Какая она красивая! — задумчиво сказала Катрин.
— Они, конечно, боятся нас, но не показывают виду, — повторил Орельен.
— Вот и неправда! Он, может, и боится, но она — нет! Не сердись, Кати.
А то еще подумают, что ты заодно с ними… Знала бы ты, что случилось в этом году на вербное воскресенье! Тогда наши ребята из Ла Ганны и из предместья Трех Каштанов собрались на паперти, как раз когда из церкви вышли Дезаррижи.
Эмильенна высоко несла свою освященную ветвь. Вся ветвь была увешана меренгами, конфетами, сладостями. Ксавье шел рядом и тоже нес ветвь, такую же большую и богатую. И тут мы палками и камнями принялись сбивать с их ветвей украшения. Бах! Трах! — и все их меренги, сладкие рожки, конфеты полетели на землю. Ксавье, тот бросил свою ветку и удрал, а она только выпрямилась и шла, будто ничего и не случилось. Наверное, ей достался не один удар камнем или палкой, но она так и не остановилась и несла перед собой, как знамя, свою ободранную ветку. Барыньки пищали и ахали, а их мужья отгоняли нас тростями и палками. Как и все, я получил свою порцию по спине и по ногам, но зато, когда мы дали тягу, у каждого карманы были набиты сладостями…
— И это очень гадко! — возмущенно сказала Катрин.
Орельен удивленно взглянул на нее, и радость, переполнявшая его с той самой минуты, когда Катрин, смеясь и плача, съела баранку, вдруг улетучилась.
