Во взгляде парня отразилось замешательство.
Лида обвела комнату взглядом.
— Сюда? — Она указала на светильник. — Правильно выбрал ракурс!
Поняв, что влип, как первоклашка, Алексей вскочил с кровати и заметался по комнате — от неожиданности забыв, что оставил одежду на пуфике рядом с местом, где сейчас стояла Лида.
Она брезгливо подняла ее и швырнула в гостиную.
— Вон отсюда! Только полный подонок может спорить на женщину! Недаром называют вас «мажоры». Хозяева жизни…
Леха, весь красный, едва не плача, пытался попасть в штанину и не мог. Он нелепо прыгал на одной ноге и от этого бесился еще больше.
— Картина «Неудача» кисти Алексея Ковалева! — рассмеялась Лида.
Наконец одевшись, не глядя на нее, он выбежал в прихожую. Но вдруг встал как вкопанный. И тут же ринулся назад.
— Какой прыткий! — Лида показала ему ключ от только что запертой спальни. — Камера останется у меня. И я еще подумаю, что с ней делать.
Она уверенно подошла к входной двери и распахнула ее:
— Пшёл!
Парень пулей вылетел вон. Вслед Лида бросила сумку, куда пихнула цветы и коробку конфет, так и не открытую.
Алексей гнал машину, вцепившись в руль.
Кинула, как лоха! Смеялась! Морали читала! А он — заметался, как щенок! И ничего не смог сделать!
По щекам текли злые слезы.
Было уже совсем поздно. Дождь превратился в ливень. Дворники не успевали сгонять воду с лобового стекла.
Проскочил на красный свет. Какофония сигналов, визг чужих тормозов, свистки гаишника. Приехали…
К счастью, никого не задел.
Подбежавший мент грубо-вежливо предложил выйти. Посмотрел права. Принюхался.
— Да вы пьяны, молодой человек!
Алексей по опыту своего родителя знал, что с ментами лучше не спорить. А конфликты гасить — бабками. Достал сто долларов:
— Извините, сержант! Виноват! Не в себе! У меня любимая девушка умерла! Сегодня!
Он вдруг разрыдался: ему представилось, как Лидия лежит мертвая, и слезы злости разом стали слезами счастья и мести.
Сержант посмотрел на него с сочувствием:
— Понимаю! Но и ты пойми! Я не могу позволить тебе сесть в таком состоянии за руль! — Деньги он уже спрятал в карман. — Давай так. Здесь рядом стоянка. Я еду с тобой. Ставим машину, а завтра ты ее заберешь.
— Давай иначе! Я позвоню другу. Он приедет и сядет за руль.
Гаишник согласился.
Пашка приехал быстро — сразу понял: что-то случилось.
Они молчали до самого дома Лехи. Родители уехали на два дня, в доме была только прислуга. Войдя к себе, Ковалев первым делом налил по стакану коньяка. Свой выпил залпом. Но не опьянел — душила злость.
Пашка знал его и молча ждал.
Наконец Леха с силой двинул по висевшей в углу боксерской груше:
— Развела, сука! Развела, как последнего лоха! Как пацана сопливого!
— Да кто развел? — Пашка ничего не мог понять.
— Кто? Лидка!
И он рассказал обо всем, что было в квартире учительницы. Говорил зло, грязно, не выбирая слов. И вдруг замолчал, как на что-то наткнувшись:
— Паш… А как она узнала? О споре знали только мы! А? — И вдруг озверел: — Это ты, падла?! — Он схватил друга за грудки: — Позавидовал, что Светка даст мне первому! Из-за какой-то целки — сдал!
— Совсем съехал?! — Пашка с силой оттолкнул его: — Мне зачем это? Со Светкой мы просто друзья! А девок — полная школа. Сам знаешь. Трахнуться — проблем нет.
Леха сник. И задумался.
— Тогда, получается, Светка?.. Точно! «Бомбы» захотелось, ё-моё! — Он снова налил и выпил.
— Да нет. Ревнует она тебя. Ты ей без балды нравишься. Но ей же — как принцессе — служить надо. А ты — просто так ее трахнуть. А тут еще эта училка. Вот у Светки крышу и снесло.
— Служить, блин! — У Лехи скулы свело от злости. — Я ей покажу «служить»! Иметь буду, как последнюю… — Он саданул кулаком по столу. — А в школу теперь — как?! Как Лидка будет на меня смотреть? А куда камеру денет, запись?! Это ж компромат! И не только на меня! Это — и на отца! — Ему стало уже по-настоящему плохо. — Помнишь того перца, с которым она на фестиваль намылилась? Кто он?
— Хрен знает.
— Вот именно! А если к нему попадет?! Пипец!
Леха заметался по комнате.
— Надо что-то придумать! Что делать, блин? Что делать?
— Слушай. Я думаю, с ней можно поговорить. Она ведь неплохая баба. Поговорить надо и извиниться. Ну, придумай бурду какую-нибудь. Хотел типа выпендриться перед любимой девушкой. Ну, доказать что-то. Ты — мастер на байки. Но Лиду надо развести на жалость. Может, отдаст камеру. А тогда — и доказательств нет!
Леха перестал метаться. Налил себе и Пашке еще. Выпил.
И впал в ступор. Посидел молча. И вдруг заскрипел зубами.
— Ты чего?
— А? — Леха опомнился. — Ничего. Представил себе… Слушай… Мои вернутся послезавтра утром. Если отец узнает, он мне башку снесет. У него правило: «Взялся — доведи до конца. Не можешь — не берись! Не можешь, но взялся и завалил — расплатись по полной!» Вот я и расплачусь. Он мне всю жизнь это помнить будет!.. В общем, так. Завтра я в школу не пойду А решить все надо завтра. Ты подойди к Лидке, поговори. Может, и выгорит. А нет… — Леха скрипнул зубами, — я с ней по-другому поговорю.
Весь следующий день он просидел у себя в комнате. Ничего не ел. Но пил коньяк и, когда позвонил Пашка, был уже хорошо пьян.
— Ничего не вышло, — сообщил Пашка. — Но сегодня педсовет, Лида будет в школе до вечера. Можно подловить ее по дороге домой.
Они договорились встретиться недалеко от школы ближе к вечеру.
* * *
Лида пришла домой, легла отдохнуть и подумала, что ее уход из школы оказался только к лучшему.
Действительно в последнее время на сайте ее все чаще заказывали российские мужчины. И не было гарантии, что среди них не окажутся отцы ее учеников. Что тогда?
И вообще надоело притворяться. Вести двойную жизнь. Ради чего? Ради престижа профессии? Эта профессия уже давно потеряла свой престиж. Это в элитных школах учителя еще получают приличное жалованье. А в других, «народных»? Вот и берут — чем придется, да и просто деньгами. А ученики, зная это, ни во что их не ставят.
Так что жалеть особенно не о чем. В конце концов, у нее есть работа, за которую совсем неплохо платят. И Воробьев о ее занятии знает, так что все — честно. Он предложил ей очень приличное содержание. Ну и что, что не брак? Мужиков богатых да холостых на всех не хватит. Так что если она захочет бросить свой сайт, то просто примет его предложение…
Ее даже передернуло — вспомнила, как возмущался у себя в кабинете Антон Савельевич. Какие слова говорил о растлении молодежи, о моральном облике преподавателя…
Не отдала тогда Лида мальчишкам камеру. Они сначала нахрапом полезли, но она как-то сразу уловила, что от страха и отчаяния это все. И рявкнула на них. Куда весь их кураж подевался! Особенно у Ковалева. Эта жалкость ее тогда еще больше разозлила. До полного к ним презрения. Вспомнила их в первый свой школьный день — лощеных, уверенных. А тут — медузы какие-то…
Через день ее вызвал к себе директор. У него — двое респектабельных мужиков. Они все ей подробно объяснили. С «примерами из жизни». Камеру приходилось отдавать. Старшие Ковалев и Сизов пытались получить гарантии, что Лида не оставила себе копию. Ей было противно и страшно, но она съязвила: «По себе судите…» И применила последнее «женское средство» — разрыдалась прямо в кабинете. Тогда Антон Савельевич всполошился — понимал, что в его школу неспроста ее рекомендовали, значит, есть кому и за нее заступиться. Забегал вокруг мужиков, объяснял что-то. Те отстали.
Заявление об уходе она написала на следующий же день после разговора с пацанами — как почувствовала, что кончилось здесь ее время. И, уходя от директора, выложила заяву на стол. Как гвоздь вбила.
Коллектив? А что коллектив! Она ведь едва месяц отработала! Всем — чужая. В общем, всё.
За окном тихо падал снег. Зима, похоже, приходила настоящая, не слякотная.
Лида включила компьютер.
Сегодня ее выбрали шесть человек.
Прочла заявку первого клиента и даже рассмеялась от неожиданности: «сексапильная учительница».
«Нет, это уж слишком! Последнее время просто каждый третий хочет учительницу! Это что, эпидемия такая?»
Уже привычно она надела строгий парик, строгое платье, очки. Подведенные губы придали ей еще большую сексуальность.
Оглядела себя в зеркале, подключилась к клиенту и…
Перед камерой своего компьютера, удобно устроившись в кресле, сидел… директор оставленной ею школы.
Лида едва не расхохоталась.
Потом решительно сняла парик, очки, извлекла контактные линзы. И глубоким, возбуждающим голосом произнесла:
— Good evening, Anton Savelievich!..
Александр Прокопович. Стукачок
Наша школа во дворе. Четырехэтажное кирпичное здание без намека на то, что кто-то получил деньги за ее проект. Коробка. Кубик. Перед школьным крыльцом — полоса асфальта, за ней — узкая полоска земли, в которую воткнуты четыре дерева. Это как бы школьный сад. Кажется, эти деревья не растут. Я помню, какие они были, когда я пришел в первый класс; прошло семь лет, а они — все те же палки, слегка покрытые листвой.
