Недалеко от станции в условленном месте их действительно ожидал Серж Валли. Лена сразу узнала его в невысоком загорелом человеке, стоящем по-военному ровно рядом с темно-синим автомобилем с открытым верхом. На ветровом стекле этого кабриолета был прикреплен специальный пропуск. Мари шла рядом с ней спокойно и скромно, но, когда после знакомства с Сержем Мари свободно стала говорить с ним на его родном языке, Лена поняла, что ей лучше молчать.
Валли, как истинный француз, был галантен с ними обеими. Он заботливо усадил их на заднее сиденье своей машины, сам занял место водителя, и они помчались. Приятно было ехать с ним через все запрещенные места, кордоны и заграждения, туда, куда нельзя было проезжать другим машинам! Благодаря спецпропуску их беспрепятственно пропустили и на сам аэродром. Солнце уже поднялось высоко. Веял теплый ветер. Мари повязала голову голубой косынкой, надела солнечные очки. Лена сидела рядом с ней, как пришпиленная.
Обогнув летное поле, Серж подвез обеих дам к трибуне для гостей, указал их места и стал прощаться.
– Я оставляю вас до конца полетов. Хоть я сегодня и не летаю, работают мои друзья – я должен быть с ними. – Он неопределенно махнул рукой в даль летного поля.
– Мы еще увидимся? – вежливо спросила Мари, подавая ему руку на прощание.
– Конечно, мадам.
– Тогда я не говорю «до свидания». – Мари казалась Лене дамой высшего света. Рядом с ней Серж Валли был вполне гармоничен. Лена с досадой подумала, что это она оказалась здесь сбоку припеку, хотя благодаря Валерию должна бы играть главную роль. Лена и не подозревала, что со стороны, в моей черной куртке и пестрой косынке на пушистых волосах, она производит впечатление миндального деревца, еще только готовящегося расцвести: нежная молодость дорого стоит. Валли повернулся и прямо посмотрел Лене в глаза.
– Мадемуазель, я хорошо помню, как мы познакомились с вами в Москве. – Лена смутилась.
– Какая красивая у вас машина! – Про машину она сказала потому, что не знала, что вообще сказать, хотя машина в самом деле была очень красивая.
– Это машина моей жены, моя – гораздо меньше, – ответил Валли. – Я снимаю квартиру в Париже, а жена с детьми живут постоянно в Блуа, это на Луаре. – И, улыбнувшись, добавил: – В Париже проще иметь маленькую машину.
– Вы в Париже работаете?
– Учусь. В Сан-Сир. Это военная академия. Раз в неделю приезжаю домой, – он улыбнулся, видимо, вспомнив о доме. – Катрин сама предложила мне взять ее машину, чтобы вас встретить.
– Передайте ей привет от нас! – сказала Мари. Лена же промолчала.
– До встречи! – улыбнулся он еще раз, и Лена повторила за ним, как эхо: «До встречи…»
Когда он ушел, Лена переспросила Мари:
– Что он сказал насчет машины?
Мари в это время протирала платочком стекла театрального бинокля.
– Он сказал, что это машина его жены. А что?
– Ничего, – ответила Лена. – Вполне естественно, что у человека есть жена, а у жены – отличная машина. Можно только порадоваться за их семью. – Она не захотела продолжать разговор и отвернулась, глядя в толпу. – Сейчас начнется!
– Волнуешься за Валерия? – Мари коснулась ее руки. Лене почему-то стал неприятен ее жест.
– Естественно.
– По-моему, твой жених стоит того, чтобы за него волноваться. – Мари поднесла к глазам бинокль и приготовилась смотреть шоу. Лена искоса взглянула на тетку. В своей светло-голубой шелковой косынке, развевающейся на ветру, в темных очках, с биноклем, Мари была похожа на красивую актрису из какого-то зарубежного детектива. Лена критически подумала про свои джинсы и кожаную курточку с чужого плеча. Ей вдруг сделалось очень и очень грустно среди беспредельной толпы, солнца и светлого неба. Вдруг откуда-то сверху полилась бравурная музыка, и женщина-диктор мурлыкающим голосом сделала объявление. Раздался рев. Полеты начались.* * *
В это время я в гостинице за завтраком наслаждалась тающими во рту круассанами и горячим кофе, который заботливо подливала мне толстущая негритянка в белом переднике – как я поняла, одновременно и буфетчица и кастелянша. За соседним столиком с аппетитом поедали йогурты и вареные яйца два толстых немца. Третий в их компании – по моим понятиям, совершенно на немца не похожий – меланхоличного вида брюнет в их оживленном разговоре участия не принимал и с грустным видом пил один чай.
Худеет, что ли? Я вспомнила, как худела сама, и понимающе на него посмотрела. Он сначала ответил мне недоумевающим взгдядом, даже оглянулся – ему ли действительно адресована моя улыбка, и, убедившись, что за соседними столиками не было никого, кто еще мог бы привлечь мое внимание, заулыбался мне в ответ. Я доела круассан и раздумывала, не взять ли еще булочку. Негритянка вновь подплыла с фаянсовым кофейником.
Чтобы в Париже я отказывала себе в еде? Хватит, в Москве наголодалась. Я милостиво ей кивнула. Моя чашка наполнилась в третий раз. Круглая булочка на вкус была чуть солоновата, но это оказалось очень вкусно. Я разрезала ее вдоль и намазала маслом. С хрустом откусила сразу половину. Сбоку от меня раздался шум. Это тучные немцы, вставая, отодвигали стулья. Я взглянула в их сторону с набитым ртом. Третий в немецкой компании, извиняясь, мне улыбнулся – мол, прошу прощения за причиненные неудобства.
– Ты идешь, Михаэль? – загремел баритоном один из толстяков, тот, что сидел спиной ко мне. Я не понимала по-немецки, но интонация, действия и имя стали мне понятны.
– Идите, я скоро приду. – Михаэль посмотрел на меня, и я догадалась, что он ответил. Мне стало неудобно. Не поднимая глаз, я стала допивать свой кофе, торопясь уйти (третья чашка все-таки оказалась лишней), и вдруг услышала по-русски:
– Можно мне присесть?
Не знаю, что удивило меня больше: родной язык или то, что кто-то захотел присесть рядом со мной. Я оторопела и поперхнулась. Очевидно, Михаэль расценил это как знак согласия и, осторожно придвинув стул, сел. Я так растерялась, что булочка с маслом утратила для меня всякий вкус. Я осторожно положила ее, недоеденную, на тарелку. Негритянка с кофейником проплыла мимо моего столика, посмотрела на меня, но больше не остановилась. Я проводила ее взглядом. Михаэль молчал.
Я выразительно кивнула ему на негритянку.
– Ну да, сколько же можно кофе наливать? Вдруг посетительница лопнет?
Он вскинулся:
– Вы хотите еще кофе? Я сейчас ей скажу.
Я, протестуя, подняла в ответ обе верхние конечности.
– Ни в коем случае. Иначе я действительно лопну. – Видно, Париж все-таки здорово действовал на меня на ментальном уровне. Иначе с чего бы вдруг я, дама уже предбальзаковского возраста, вдруг изо всех сил надула обе щеки и со всего маху хлопнула ладонями по ним, как по воздушному шару. Звук раздался, я вам скажу, еще тот. Все, кто в этот момент завтракали вокруг нас, человек семь или восемь англичан, дружно повернули в мою сторону головы. Михаэль оторопел и вдруг прыснул со смеха.
– Я еще и не то умею, – с мрачным видом добавила я. – Хотите боевой клич индейцев? – И я в полной готовности продемонстрировать навыки, приобретенные в последние предперестроечные годы в пионерском лагере, открыла рот, вытянула губы трубочкой и уже поднесла к ним руку, собираясь быстро-быстро сложенными пальцами прошлепать по самому их краю.
– Хочу, но только не здесь! – Мы вышли из ресторана в холл, потом на улицу, и уже там, возле входной двери в отель Михаэль вдруг сам открыл точно так же рот и захлопал по своим губам, как только что собиралась сделать я. «У-у-у-уу!» – звук получился дребезжащий, не громкий. У меня бы получилось лучше. Но, впрочем, если в нем и недоставало силы, то техника была соблюдена полностью.
– В лагере научились? – спросила я.
– Да, – он посмотрел на меня, улыбаясь. – В пионерском.
– Под Москвой, – уточнила я.
– Под Москвой. – В его глазах читался вопрос.
– Год будем уточнять? – Я пыталась вспомнить лица десятилетних мальчишек, которые бегали за мной по территории моего лагеря, – и не могла вспомнить ни одного. Все они для меня теперешней слились в одно разгоряченное, грязное, с бешеными глазами лицо.
– Можно уточнить, – он не собирался сдаваться.
– А какой смысл? – я вдруг опомнилась. Зачем я стою здесь с этим человеком? – Ведь если даже вдруг выяснится, что по какому-то странному совпадению мы с вами отдыхали в одном и том же лагере, в один и тот же год и (подумать только!) в одну смену, то все равно я не смогу вспомнить вас, а вы меня. Удачного вам дня. – Я повернулась и вошла назад в отель. Там служащие за стойкой оформляли шумное семейство прибывших итальянцев, а из буфетной комнаты слышалось звяканье посуды – негритянка убирала со столов и заменяла после завтрака бумажные скатерти. Краем глаза я все-таки взглянула в широкое окно. Михаэль стоял, задумчиво подпинывая ногой маленький камушек. Мне почему-то стало жаль его оставлять. Не убудет же меня, если я все-таки спрошу его, в каком он был лагере…
