— Тогда… — Курт замялся, решая, стоит ли выдавать святому отцу свои выводы, и договорил: — Тогда я не могу понять, что они делали невдалеке от замка. Если там не служат их родичи, если не было никого, к кому на встречу они могли прийти, если даже между собою они не знались — тогда почему они совместно очутились неподалеку от замка Курценхальма?
— Вот уж этого я вам сказать не могу, — с искренним сокрушением ответил отец Андреас, — и рад бы, да в голову ничего не идет.
Курт вздохнул — тяжко и уныло; разумеется, он и ожидал услышать нечто подобное, хотя не спросить было нельзя.
— Послушайте, — уже ни на что не надеясь, попытался он снова, — отец Андреас, не может быть, чтобы в таком небольшом сообществе они не пересекались ни с кем вовсе. Ну, хоть что-нибудь. Клятвенно заверяю, что того, о ком вы скажете, я не потащу на костер сиюминутно.
— Ну, простите, Бога ради, за то, что вырвалось в сердцах! — с прежним замешательством попросил священник. — Я не хотел обидеть вас или обвинить в нерадивости. Но я вправду просто не воображаю, кто… А хотя, — вдруг перебил он самого себя, — нет, постойте. Если вы хотите, можете побеседовать с Карлом, трактирщиком — он единственный, в чьем жилище эти двое собирались вместе, вместе с остальными и вместе с друг другом. Да еще Каспар — помните, вы видели его? Дом, первый от закраины. К нему каждый житель Таннендорфа заходит время от времени, включая меня; причина — его вкуснейшее пиво, о котором я уже упоминал. Быть может с ним, пока ожидали, могли говорить о чем-то, что прольет свет на все ваши вопросы. Большего я придумать не могу.
— Спасибо, — искренне поблагодарил Курт; тот нахмурился:
— Брат Игнациус, можно и мне задать вам вопрос?.. Итак, — продолжал он, получив согласный кивок, — по вашим словам мне кажется, что в произошедшем вы видите не действие потусторонних сил, а руку человека. Так ли?
— Хотите спросить, почему я сую нос в это дело, если должен передать его мирским властям? — уточнил Курт и, не дожидаясь ответа, пояснил: — В истории Конгрегации, отец Андреас, было слишком много ошибок, это ведь ни для кого не тайна. Потому и употребляется теперь, можно сказать, «презумпция естественности» в нашей работе — первым делом я должен отринуть все возможные причины и обстоятельства, подпадающие под природные, человеческие, да какие угодно объяснения, не имеющие касательства к вещам сверхобычным. Когда я исчерпаю все варианты, я начну перебирать и другие возможности.
— Значит, вы полностью не исключаете того, что… что это нечто потустороннее?
— Не исключаю, — подтвердил Курт, поднимаясь; отец Андреас тоже встал. — От этого что-то зависит, или — просто любопытство?
Тот улыбнулся.
— Праздное любопытство — грех, брат Игнациус… — и, посерьезнев, договорил: — Зависит? Не знаю. Я никогда не сталкивался ни с чем, что не укладывалось бы в рамки обыденности, а посему… просто страшно. Все необычное пугает. Признаюсь, если бы вы сказали, что ищете убийцу-человека, мне было бы спокойнее.
А уж мне-то, едва не произнес Курт вслух, но удержался.
— Извините, — развел руками он, — но успокоить вас пока не могу. Правда, и тревожиться тоже рано… Еще раз — благодарю за помощь, отец Андреас.
— Заходите ко мне, — предложил тот, кивая за спину, на свой дом, — просто так заходите. Если Карл доймет вас своими копченостями, с удовольствием разделю свою трапезу с вами. Никаких изысков у меня не бывает, но всегда возможно moderato cibo naturae desideria explere.[20]
— Спасибо. И до свидания, — кивнул Курт, уходя.
Слова священника напомнили желудку, что завтрака еще не было; к тому же, так или иначе предстояло воспользоваться данным ему советом и побеседовать с Карлом, а потому он двинулся прямиком к трактиру. Уже на подходе на глаза попался Бруно — в другой оконечности улицы; он шел, заложив руки за спину и глядя под ноги, в землю, и Курт многое бы отдал в эту минуту, чтобы узнать, о чем он думает…
В трактире, когда он вернулся, не было ни души — не было даже самого Карла. Прождав у стойки с минуту, Курт решительно прошагал к двери в кладовую, без стука распахнув ее, и окликнул трактирщика. В ответ прозвучала тишина, и мельком он подумал о том, что сейчас мог бы при желании обмотаться его пресловутыми колбасками с ног до головы, а потом втихомолку умять их наверху, в комнате.
Вернувшись в зал, он постоял в ожидании еще немного, а потом просто крикнул, как мог громко:
— Карл, чтоб тебя!
Трактирщик примчался через несколько мгновений сверху, топоча по лестнице тяжелыми башмаками, на ходу извиняясь и изловчаясь отвешивать поклоны; при мысли о предстоящей беседе с ним Курту стало тоскливо.
— Дверь не заперта, — перебил он Карла, — никого нет; да у тебя при большой охоте можно вынести полкладовки.
— Устал, прилег, да и уснул, — отозвался тот таким голосом, словно сознавался в немыслимом прегрешении, — а дверь — как же я закрою, ежели вы можете в любую минуту вернуться, майстер Гессе… Желаете завтрак?
— Неплохо бы.
Завтрак был принесен почти тут же — видно, толстяк Карл уже все приготовил и ожидал возвращения постояльца; что же, свои преимущества в создавшейся помимо его воли репутации все ж таки имелись.
Завтрак состоял из двух блюд, и оба были овощными на постном масле — вероятно, Карл решил, что майстеру инквизитору приличествует блюсти в пище монашеское правило; Курт ничего против не имел, ибо было и вкусно, и вполне достаточно, чтобы не ощущать себя голодным, а подобная забота в некотором роде даже трогала. Когда, установив перед гостем порядком тому поднадоевшее пиво, трактирщик собрался уходить, Курт окликнул его.
— Присядь-ка, — пояснил он, когда Карл, обернувшись, замер с услужливой улыбкой; улыбка растворилась в один миг, тот вздрогнул, не предчувствуя, видимо, ничего доброго, но все же сел, сложив руки под столом на коленях. — Хочу задать тебе пару вопросов, и постарайся перед ответами все припоминать точно. Мне нужны не домыслы, а факты.
— Да, майстер инквизитор, — закивал тот, — только я не знаю, чего я такого могу знать…
— Ты ведь держатель трактира, не так ли? Пусть изредка, пусть немногие, но у тебя собираются, посему — кто же еще в этом месте может знать более, чем ты?
— Отец Андреас, — не задумавшись ни на миг, ответил тот торопливо. — К нему-то почаще моего приходят.
— И все же, у меня вопросы как раз к тебе. И первый из них: ты знал убитых?
Уже спросив, Курт пожалел, что употребил это слово — выстроенная именно таким образом фраза прозвучала так, словно оное знакомство отдавало причастностью к произошедшему, а посему, когда трактирщик, замерев, стал подбирать верные слова для ответа, бледнея с каждой секундой все более, он поспешно вскинул руку:
— Карл, я тебя ни в чем не обвиняю. Мне просто надо знать кое-что об этих людях, а потому я ищу всякого, кто общался с ними хоть когда-то. Это — понятно?
— Да, майстер инк…
— Гессе, — перебил он; по тому, как трактирщик вдруг начал именовать его по должности, Курт видел, что тот напуган, и подобным к нему обращением продолжает запугивать сам себя еще больше.
— Майстер Гессе, — послушно поправился он.
— Итак. Ты знал их?
— Не так, чтоб очень, майстер Гессе, — все столь же торопливо и словно семеняще заговорил Карл. — Их тут никто не знал — не то, что вы имеете в виду, понимаете? Они, как бы сказать, одинокие… были, ни семьи, ни приятелей не было; нелюдимы…
— Это я знаю.
— Так вот я и говорю — не знал я их, и никто с ними не знался. Вы понимаете, майстер Гессе, я ведь что хочу сказать — ко мне сюда если и приходил кто, то зачем приходил? Поговорить, посплетничать, косточки друг другу перетереть, а им не с кем было…
— Почему? — прервал его Курт, стараясь говорить мягче, между делом поглощая завтрак. — Что в них было такого, что никто с ними не хотел общаться? Что не так?
— Да что вы, ничего такого, люди как люди, не горбатые, не кривые, в своем уме, а просто… неприятные они были, понимаете? — Карл засуетился, тщась подобрать правильные слова, потом почти обрадовано воскликнул: — Вот Бруно — Бруно помните? Вот как с ним говорить, с гаденышем? Ведь слова просто так не скажет, чтоб не задеть; только этот хоть шуточку какую отпустит иной раз, да и когда дело доходит до крайностей, когда видит, что перегнул палку, то утихает, обыкновенно говорит, хоть и недолго. А те — те вообще… Просто надутые, как сычи, бурчат чего-то, обзываются, слова доброго не услышишь.
Вот как, отметил Курт, проглатывая зажаренное до хруста луковое колечко. Убиты два мизантропа, ни один из которых не оставил о себе приятных воспоминаний среди соплеменников; случайно ли? Не погиб ребенок, не погибла какая-нибудь симпатичная девица, на худой конец — соседская старушка, тихая и всеми любимая… Конечно, бывает, случайности в жизни приключаются подчас такие, что никакие умыслы с ними не могут сравниться, но…
