– Проконтролирую. Она иначе неделю может не просыхать. Она меня слушает… иногда. Если я сурово так…
– Ладно, посмотрим. С Богом!
К счастью, нам повезло. Лизина мама была трезва, хотя и с сильного похмелья. Она как раз пыталась навести в квартире порядок – влажная тряпка лежала посреди комнаты, хозяйка вытирала пот с лица. Меня она не помнила и была страшно удивлена и испугана моим визитом. С трудом удалось ей втолковать, что я не из инспекции по делам несовершеннолетних. Мы умастились кое-как на кухне, на неудобных колченогих табуретках и уставились друг на друга с одинаковой растерянностью. Хозяйка предложила поставить чайник на плиту, но видимо вспомнила, что нет ни чайника, ни чая и махнула рукой.
Я торжественно объявил, что готов взять ответственность за дальнейшую судьбу ее дочери в свои руки. Выслушала она мое вступление так, как будто ей зачитали первый пункт Конституции Российской Федерации – с покорным вниманием и полным равнодушием. Если и пробудились какие-то мысли в ее голове, то они были где-то рядом, похоже в буфете, потому что она вдруг потянулась к нему, открыла дверцу и заныла.
– Ведь было полбутылки, помню, что оставила. Где теперь? Лизка, ты не видела? Бутылку? Красненького?
– Мама! Ты слышишь? Я уеду! В Петербург! Насовсем! С Олегом… Олег Владимирович обещал устроить меня! На работу. Я бросаю школу. Все! Чао! Когда ты проспишься только, мама!
Доходило медленно. Предусмотрительно я захватил с собой крепкие белорусские сигареты и банку с немецким пивом. Пора, понял я. Алена Дмитриевна, закинув голову, с треском вдавила пиво себе в рот, отдышалась и закурила сигарету, благодарно кивнув головой. Миг просветления настал. Она встревоженно оглядела меня с ног до головы.
– Кто Вы?
Медленно, громко я повторил свою речь.
– Как же вы… как же я… Лизонька, рыбонька моя, ты на что же меня покидаешь, доченька моя…
Алена Дмитриевна плаксиво заныла, протягивая к Лизе руки. Случилось то, чего я боялся больше всего: начинался пьяный фарс.
– А ну заткнись! Заткнись, кому я сказала! – вдруг зазвенел с металлической твердостью голос Лизы. Она пылала от возмущения – Рот закрой свой и слушай, что тебе говорят. Я уезжаю учиться и работать в Петербург. Остальное не твое дело. А если будешь вмешиваться я такую заяву на тебя накатаю – мало не покажется. Тебя уже давно родительских прав хотели лишить, забыла?! Помалкивай теперь и не смей хныкать. Видеть не могу!
– Лиза…– я тронул ее за коленку.
– Нет уж, скажу… Десять лет терпела. Она свою жизнь угрохала, а теперь и меня с собой хочет утащить. Вот тебе моя жизнь! – Лиза выкинула руку с фигой – Обойдешься! Я теперь свободная, понятно?! А ты… ты подыхай тут…
Спазм перехватил ее горло, она закрыла лицо руками. Мать раскачивалась в немом отчаянье, из глаз ее текли слезы.
– Лизонька, Лизонька- бессмысленно бормотала она – Лизонька, доченька моя…
Тут уж не выдержал и закурил я. Крепких, белорусских. Распахнул окно. Во дворе ребятня со свирепыми криками гоняла мяч. Взревел, погружаясь в сизое облако вонючих газов, старый мотоцикл. Жизнь шла своим чередом и это привело меня в чувство.
– Кто Вы? – наконец, впервые, задала трезвый вопрос мама.
– Школьный инспектор – уверенно произнес я первое, что пришло в голову и заметил, как Лиза бросила на меня удивленный и благодарный взгляд. – Государство сейчас активно занимается неблагополучными семьями с критически низким материальным достатком. Наша задача помочь подрастающему поколению. Лиза может получить путевку в жизнь. Если Вы, конечно, не против. От Вас, собственно, ничего и не зависит.
Алена Дмитриевна вздохнула и перекрестилась.
– Когда я была против? Всю жизнь отдала… для доченьки ничего не жалко. Лишь бы ей счастье было. А государству спасибо большое. Лизонька, я постель твою убрала. В твоей комнате. Останешься ночевать, рыбонька?
– Нет! – отрубила Лиза.
– Алена Дмитриевна! – вмешался я – Вам плохо, я вижу. Давайте мы поможем Вам? И в магазин не мешало бы сходить, хорошо?
Пол дня мы провозились с уборкой. Хозяйка главным образом сидела в кресле и кивала головой, приговаривая:
– Вот спасибо, родные. Спасибо, милые. Рученьки-ножки меня совсем не слушают, а то бы я помогла.
Сбегал я и в магазин. Приволок две сумки продуктов, забив ими холодильник. Купил и чайник, взамен уже утерянному (или пропитому?) вместе с чаем. Лиза убирала свою комнату сама. Иногда она выходила из нее с заплаканными глазами и бросала в общую кучу какие-то бумаги и фотографии. Я не выдержал и спросил.
– Фотографии-то не жалко?
– Нет – сухо ответила Лиза – мне всю эту гребаную жизнь не жалко. Все. Точка.
После уборки Алена Дмитриевна прилегла в постель. Я поставил у изголовья тарелку с пирожными и накрыл хозяйку покрывалом.
– Вздремните, Алена Дмитриевна, Вам легче станет. А проснетесь – пирожное съешьте. В холодильнике молоко сметана, мясо, колбаса. Вам надолго хватит. Отлежитесь Поправляйтесь. Мы обязательно еще заедем. Ладно? И не пейте, пожалуйста, дайте себе отдых…
– Кто Вы? – опять спросила Алена Дмитриевна меня растерянно.
– Не важно. Спите.
Вечером мы сидели с Лизой на берегу реки. Она была непривычно спокойна и задумчива. Я бесцельно бросал мелкие камешки в воду. Жулька, как сфинкс, лежал, скрестив лапы и глядя на другой берег.
– Олег, – спросила она – а ты думаешь, что меня еще можно научить чему-нибудь?
– Конечно! Любого можно.
– Я знаешь, чего подумала? А вот если я научусь… всему-всему! Мне тогда уже восемнадцать исполнится… Ты возьмешь тогда меня замуж?
– Я уже старенький буду тогда совсем…
– Я серьезно. Я же вижу… Ты Университет кончил. Тебе скучно со мной? Но я тоже могу в Университет поступить? Могу? Мне главное, чтоб цель была. Я тогда много чего могу. Если ты мне поможешь. Могу даже матом не ругаться. Вот прямо сейчас. Курить могу бросить. Книжки читать. Я ведь в детстве много читала. У меня любимая книга была – про Чиполлино. Джани Родари, слыхал? Ты думаешь, мне этот Яшка больно нужен? Да пошел он!… Я жить хочу красиво. Бабушка говорит, что это грешно. А почему грешно? Вот мама моя, она что, правильно живет? Как свинья…
– Лиза, мы же говорили с тобой…
– Да, помню… Мама и все такое… Но ты же сам видел ее. Разве ее можно любить?
– Трудно. Но жалеть можно.
– А что ей в этой жалости?
– Не знаю. Но знаю, что жалеть – это самое близкое к слову любить…
– Как Жулика? Когда ему перебили лапку? Он тогда едва до дому доковылял, бедняга.
– Жулька, котенок
