установил связи с социалистами и эсерами, вступил в соглашение с «социалистическим блоком» – своего рода координационным центром эсеров, меньшевиков и анархистов Петрограда. Таганцев, по сути, создал подпольную организацию нового типа – открытую. Ядро организации действительно имело некую структуру – управляющий комитет, профессорская группа и офицерская, наиболее закрытая и структурированная. Это об участниках этих групп говорил председатель Петроградской ЧК Б. Семенов на пленуме Петроградского совета: «Из более чем 200 человек, причастных к ПБО, 90 процентов составляли потомственные дворяне, князья, графы, бароны, почетные граждане, духовенство и бывшие жандармы».
В профессорской группе состояли люди известные: авторитетный финансист князь Д. Шаховской; профессора Петроградского университета Н. Лазаревский и М. Тихвинский; бывший царский министр юстиции С. Манухин. Они готовили проекты государственного и хозяйственного переустройства России, которые должны были вступить в силу после свержения советской власти в Петрограде. А это свержение обеспечивала офицерская группа.
Но уже в профессорской группе не было четкой структуры, деления на какие-то пятерки, не было жесткой конспирации. Что же касается вовлечения в работу организации сотен других людей, не состоящих в упомянутых группах, то это происходило на уровне знакомств по определенной линии в уверенности, что этот человек принадлежит к твоему кругу, что ему можно доверять и он поможет в выполнении какого-либо поручения или станет авторитетным советником. А он в свою очередь может положиться еще на кого-либо, но неизвестного тебе. Никаких списков, никаких руководителей, только личные контакты, схожие убеждения, «растворимость» среди людей. Вот, например, как у Таганцева появился советник по делам армии: когда Владимир Николаевич приезжал в Москву, то останавливался на квартире генерала Андрея Зайончковского, который работал на большевиков, консультировал военные операции по разгрому белых армий; с ним Таганцев обсуждал вопросы реформирования Красной армии в будущем, после падения большевистской диктатуры. Люди, подобные Зайончковскому, были своего рода «агентами» влияния, «агентами»-советниками, «агентами»-помощниками. А ведь таких «агентов» Таганцевым и его людьми было найдено немало как среди новой большевистской элиты, так и среди бывших офицеров, чиновников, интеллигенции. Стоит назвать здесь и Николая Гумилева – бывшего офицера и талантливейшего русского поэта, у которого однажды бывший офицер Шведов тоже попросил совета и помощи для организации, и понимание между этими двумя держалось на схожести позиций и офицерской солидарности.
Но откуда у Таганцева такой талант в создании столь необычной организации? Сын Николая Степановича Таганцева, выдающегося ученого-правоведа, основоположника государственного права в России, профессора Петербургского университета, – Владимир Николаевич Таганцев пошел отнюдь не по отцовской стезе правоведа, а по тернистой тропе естествоиспытателя. Любимый ребенок, он рос в той среде, что культивировал отец. Среду во многом определяла атмосфера дома, куда с удовольствием приходили гости, часто на так называемые «четверговые обеды». А гости те заметными были: глава правительства граф Коковцов, известный адвокат Кони, художник Кустодиев, поэт Александр Блок, писатели Короленко и Гаршин и другие известные в то время персонажи. Владимир Таганцев рос открытым, впечатлительным, эмоциональным юношей, и тем не менее ему доставляли удовольствие точные науки. Он закончил физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета и посвятил себя географии. Некоторое время учился за границей. Возвращение его в университет совпало с началом Первой мировой войны. Хотя и не отличался здоровьем, добровольцем ушел в армию. Должность у него тогда была – начальник Кавказского передового вьючного отряда Красного Креста. Потом уж командовал кавказским вьючным транспортом. При этой деятельности он еще исследовал кавказские и азиатские ледники, пустыни, составил карту почв Кокандского уезда Ферганской области. В университете он появился только в сентябре 1917 года и сразу с головой ушел в науку на кафедре географии и антропологии. Смотришь на его фотографию того времени: открытое, доброе, располагающее лицо русского интеллигента. В делах-то он и был таким. Ну а когда пришла Октябрьская революция, он категорически ее не принял. И это неприятие привело его добровольно в члены петроградского «Национального центра». Но научная жизнь продолжалась. По своей исследовательской программе он создает (привычное для него дело – создавать) Опытную сапропелевую станцию, это в Залучье, под Вышним Волочком, в бывшем имении Таганцевых. Сапропелевая станция – это станция по изучению и применению органических илов, таких отложений водоемов суши, которые используются как удобрения в сельскохозяйственном производстве. И в это же время его назначают ученым секретарем Сапропелевого комитета КЕПС Российской академии наук. Это очень важный поворот в его судьбе. Он им не воспользовался и в итоге проиграл жизнь.
Что такое КЕПС? Это Комиссия по изучению естественных производительных сил России. Еще в начале 1915 года, на седьмом месяце мировой войны, выдающийся русский ученый, академик Владимир Иванович Вернадский подготовил специальную записку об организации в составе Академии наук Комиссии по исследованию производительных сил России. В записке отмечалось, что из 61 химического элемента, которые используются человечеством, в России добывается 31, остальные ввозятся. Это самым неблагоприятным образом сказывается на развитии промышленности и экономики страны. И далее предлагались меры, что нужно сделать. В мае 1915 года записку одобрили, как и план действий. Комиссию по изучению естественных производительных сил (КЕПС) Академии наук возглавил Вернадский. Началась работа по районированию сырьевой базы страны. После Октябрьской революции секретарь Академии наук С. Ф. Ольденбург попросил Горького, чтобы тот посодействовал попасть к Ленину для решения вопроса о дальнейшей работе Комиссии. Ленин тогда незамедлительно принял Ольденбурга. Когда они расстались, Ленин сказал Горькому: «Вот профессора ясно понимают, что нам надо».
Уже на пятом месяце революции, в апреле 1918 года, Совет Народных Комиссаров обсудил предложения ученых по исследованию естественных богатств страны и принял решение: «Пойти навстречу этому предложению, принципиально признать необходимость финансирования соответственных работ Академии и указать ей как особенно важную и неотложную задачу систематическое разрешение проблем правильного распределения в стране промышленности и наиболее рациональное использование ею хозяйственных сил». И в том же апреле Ленин пишет «Набросок плана научно-технических работ», выражающий основные директивы Академии наук. При этом Ленин в сноске к плану подчеркивает: «Надо ускорить издание этих материалов изо всех сил, послать об этом бумажку и в Комиссариат народного просвещения, и в союз типографских рабочих, и в Комиссариат труда»[58].
Вот эти решения Совнаркома, да еще директивы Академии наук и ленинский план, сказались на том, что Таганцева утвердили ученым секретарем Сапропелевого комитета Комиссии по изучению естественных производительных сил Российской академии наук. Можно было менять жизнь, строить планы, ибо власть давала понять, что ей не безразлично развитие науки, сырьевой базы, промышленности. Власть давала нить, ухватившись за которую можно было выжить. Ученая мысль оказывалась востребованной. Даже Горький, с которым Таганцев встречался у него на квартире на Кронверкском проспекте, советовал, уговаривал бросить подпольные дела и заняться наукой. Но ненависть к этой власти пересилила. Как можно было верить ей, если она, на его взгляд, узурпировала человеческое достоинство, свободу слова, мысли, веры, собственность
