Згурский досадливо поморщился. Он крайне не любил вопросов без ответов. С ночи его мучила неопределенность. Он готов был предположить, что Шведов и впрямь до конца искренен — во всяком случае, в том, что касалось покушения на Троцкого и дальнейшего пути боевиков. Но ситуация продолжала оставаться в высшей мере подозрительной.
«Очень может быть, что неведомый Орлов — Орлинский на самом деле не член таинственной брусиловской организации. Возможно, он хитрая ищейка ГПУ, один из тех, продавших первородство за чечевичную похлебку».
Згурский не спеша, постукивая по брусчатке тяжелой, залитой свинцом тростью, подошел к перекрестку, где возле старинной аптеки скалило клыки изваяние льва. Он погладил каменного царя зверей по роскошной гриве и покачал головой. Столько загадок без ответа. А ответы так нужны! Сейчас, как никогда, Згурский жалел, что прежде ему не довелось познакомиться с Брусиловым. Он видел его лицо на плакатах, газетных фотографиях и даже в синематографе — в семнадцатом году принимающего награду из рук французского посла Мориса Палеолога.
Но сейчас, здесь, важно было личное знакомство. Увы, ни в Москве, ни в Петербурге, ни в Китае, ни на Дальнем Востоке, ни на Кавказе, ни во Франции их путям не суждено было пересечься. Згурский раздраженно пристукнул тростью.
«А вот с великим князем Михаилом Александровичем как — то раз встретиться пришлось. На Кавказе, на даче у шефа Мингрельского гренадерского полка великого князя Дмитрия Константиновича…»
Тогда он как командир первого, шефского батальона прибыл поздравить великого князя с Пасхой. Рядом с болезненно худым Дмитрием Константиновичем высокий, атлетически сложенный Михаил казался настоящим русским витязем.
Очень живо представлялось, что вместо конногвардейского мундира на младшем брате императора — богатый цареградский доспех с сияющим зерцалом и шлем с острым шпилем, вместо увенчанной двуглавым орлом каски. Как рассказывали, великий князь без особого труда гнул кочергу и складывал пальцами серебряный рубль. Впрочем, не только в этом, но и во всех личных качествах родственники смотрелись очень разно: довольно холодный, нервически — резкий Дмитрий и мягкий, добрый и обходительный Михаил. Первый — чурающийся дамского общества пуще огня, второй — центр громких любовных историй, сотрясающих устои царского дома.
Впоследствии Згурский искренне жалел Михаила, когда за женитьбу на дважды разведенной бывшей супруге однополчанина Михаил был лишен всех прав и, почти бедствуя, жил с любимой вдали от Отечества. Згурский радовался, когда вначале Великой войны Михаилу позволено было вернуться на родину и встать в строй. Предводительствуемая великим князем Дикая туземная дивизия, составленная из свирепых кавказских горцев, снискала заслуженную славу беспримерной храбростью и удалью, и среди них командир слыл отъявленным смельчаком.
Когда в восемнадцатом году прошел слух, что содержащийся в Перми под гласным надзором Михаил сбежал вместе с секретарем, Згурский ликовал, надеясь вскоре увидеть любимого армией и народом великого князя во главе белого движения. Но этого не произошло. Позже стали всплывать крайне неприятные известия, свидетельствующие об убийстве брата
государя большевиками. Правда, собранные колчаковской военной прокуратурой сведения отличались разнородностью показаний участников преступления, которые сильно противоречили друг другу. Но о самом Михаиле Александровиче по — прежнему не было ни слуху ни духу. Это заставляло мириться с достоверностью факта гибели великого князя. И вот теперь сообщение Шведова…
«Неужели он действительно жив и скрывается в России? — размышлял Згурский. — Это очень многое меняет: Михаилу император передал власть, отрекшись от престола. Михаил и в прежние времена был известен своим мягким либеральным характером. Он не отрекался от трона, как о том любят врать большевики, а лишь издал манифест об отложении принятия им власти до Учредительного собрания, которое было созвано и разогнано большевиками. Стало быть, Михаил имеет неоспоримое право вернуть себе державу и скипетр. Но его положение в России…»
При этой мысли у Згурского заныло сердце. Образ великого князя растворился сам собой, уступая место другому — милому до боли и любимому.
«Она там, она жива, но ей плохо… Я чувствую, ей очень плохо!»
Генерал ухватился за спину льва, чтобы не упасть от внезапно нахлынувшей дурноты. Он ощутил, как земля уходит из — под ног.
— Не сейчас, — послышалось за спиной.
Згурский через силу повернулся — перед ним стояла дама в черном траурном платье с лицом, закрытым вуалью.
— Это скоро пройдет, — продолжала она по — немецки. — Род твой идет через реку крови, молнией начертан его путь. И ты пойдешь в тех молниях, чтобы найти свой ландыш, обернувшийся девочкой.
— Кто вы? — прошептал Згурский.
Ему хотелось сказать громко, но горло точно обложили ватой.
Дама, не говоря ни слова более, отрицательно покачала головой и вознамерилась уйти.
— Постойте! Вы что — то знаете, говорите немедленно!
— Уж сказала.
— Черт возьми, кто вы?!
Дама медленно приподняла вуаль. Незнакомое старушечье лицо, светлые и глубокие, точно неживые, глаза. Вдруг, будто под действием лучей утреннего солнца, глаза потемнели, разрез их стал по — китайски раскосым, а вместо сжатого, изрезанного морщинами рта проступила неизменная глумливая ухмылка Лун Вана.
— Ты?! — В глазах Згурского вспыхнула и померкла картина горящей улицы Бейджина. Он начал падать и вдруг почувствовал, как его подхватывают чьи — то сильные руки.
— Владимир Игнатьевич, да что же это…
ГЛАВА 8
«Горе тому, кто не способен подкрепить мораль силой».
Эдуард Скобелев
Май 1924Бывший штабс — капитан, бывший комиссар почтамта, бывший сотрудник уголовного розыска литератор Зощенко тряс руку датчанина, позабыв, зачем, собственно, пришел в дом на Гороховой.
«Вот так — так, — наблюдая за происходящим, удивился Болеслав Орлинский. — Бывают же случаи… Выходит, датчанин — то — никакой не датчанин. А документы безукоризненные — эмигрантские шпионы — любители о таких и мечтать не могут!»
— Вы обознались, — с ощутимым акцентом возразил Нильс Кристенсен.
— Да? Бывает же такое сходство!.. — смутился Зощенко. — У нас в гренадерском доктор очень на вас был похож. Простите, ради бога.
— Окажите любезность, голубчик, проходите к столу, присаживайтесь. Я сейчас вернусь, и мы займемся вашим делом. — Орлов взял Виконта под локоть. — Господин Кристенсен, — закрывая поплотнее дверь, негромко сказал начальник Уголовно — следственной комиссии, — до официального завершения дела мы вас разместим в одном очень уютном местечке.
— Но…
— «Но» не принимаются. Поверьте, это наилучший выход из сложившегося положения. Скажу вам сразу — дом хорошо охраняется. Я, признаюсь, впечатлен нынешней демонстрацией приемов жиу — жицу, но весьма, весьма не рекомендую использовать их против наших сотрудников. Если, конечно, вы не умеете сбивать в полете револьверные пули. Доверьтесь мне, и все будет замечательно.
«Попался, рысачок крашеный! — мысленно ликовал он. — Тебя бог послал в ответ на мои неслышные молитвы. Ты — то вьючной лошадью и поработаешь».
«Это ж надо так вляпаться! — думал Джокер–3. — Что можно сделать? Ладно, как учил Вальдар: «Если не можешь изменить ситуацию, подожди, пока она изменится сама. И вот тогда действуй быстро и решительно». Но до чего нелепо! Чувствовал же я, что затея с русским предком плохо закончится!»
— Я понял вас, — неторопливо, с достоинством кивнул доктор Кристенсен. — Надеюсь, вы быстро во всем разберетесь.
— Будьте покойны, Сергей Владиславович. Будьте покойны. Подождите в коридоре, вас проводят. Я только проинструктирую товарища.
Нильс вышел из приемной, а Болеслав Орлинский быстро повернулся к секретарю.
— Так. Звони в комендатуру — пусть выделят взвод китайцев из интернациональной бригады. Отвезешь господина Кристенсена в Особняк. Ты знаешь куда. Разместишь со всеми удобствами. Охранять как зеницу ока, наблюдать безотлучно!
— Слушаюсь! — вытянулся секретарь. — Может, в ГПУ сообщить?
— Я сам доложу. А ты выполняй, что сказано! — Он приоткрыл дверь в коридор, где под охраной двух бдительных церберов с невозмутимым видом ожидал своей участи датчанин. — Не прощаюсь с вами. До скорой встречи!
Орлинский вернулся в кабинет, внутренне продолжая ликовать и напевая про себя «Гром победы, раздавайся».
— Нуте — с, товарищ Зощенко. Чем я могу быть вам полезен?
Он не обратил внимания, как тихо закрылась дверь кабинета, и уж подавно не мог видеть, как его секретарь, вытащив из кармана вечное перо, начал писать ровным бисерным почерком: «Председателю ОГПУ, председателю Комиссии при Совете труда и обороны по борьбе со взяточничеством Ф.Э. Дзержинскому. Сообщаю, что сегодня к начальнику Уголовно — следственной комиссии Ленинграда тов. Б.Я. Орлинскому был доставлен некто, судя по документам Красного Креста — датский врач Нильс Кристенсен. Этот доктор был опознан бывшим сотрудником уголовного розыска М.М. Зощенко как его сослуживец по Мингрельскому гренадерскому полку. По распоряжению тов. Орлинского арестованный размещен в спецобъекте Особняк. На предложение сообщить о столь явном шпионском деле в местное управление ГПУ тов. Б.Я. Орлинский заявил, что самолично доложит куда следует. Однако же, по всему было видно, что давать этому делу законный ход тов. Орлинский не намерен, о чем я вам по своей партийной совести и докладываю. Число, подпись».
