Зевнув, она взглянула через залив; сумерки расползались по морской глади, как тонкая окисная пленка по ртутному пузырю.
— Я устала, но это приятная усталость.
— Тогда ступай в постель пораньше, — ответил он.
* * *
Тем вечером она выпила почти все вино, много смеялась и стянула одежду, а потом неожиданно уснула на кровати. Кэрни прикрыл ее одеялом, задернул занавески из клетчатой ткани и подключил камеру к телевизору. Выключив свет, он некоторое время бесцельно просматривал отснятые на пляже кадры. Потер глаза рукой. Анна вдруг всхлипнула во сне и проговорила что-то неразборчивое. Последние снимки с камеры, зернистые из-за недостаточного освещения, демонстрировали Анну в углу комнаты. Она успела расстегнуть пуговицу на джинсах. Груди уже оголила, полуобернулась, словно услышав что-то от Кэрни; глаза широко раскрыты, губы влажные, но устало-покорные, будто она уже знала, какая участь ей сегодня уготована.
Он остановил прокрутку, отыскал ножницы и отрезал два-три витка проволоки из купленного нынче утром мотка. Он положил их рядом с собой на столик. Разделся, вынул кухонный нож из пластиковой упаковки, отдернул одеяло и взглянул на нее. Анна лежала, свернувшись клубочком и обхватив рукой колени. Спина и плечи у нее были тонкие, как у девочки, совсем без мускулатуры, позвонки выпирали, придавая ей уязвимый вид. Лицо в профиль казалось заостренным, изможденным, будто даже во сне Анна не могла отрешиться от основополагающей загадки собственного бытия. Кэрни встал над ней, с шумом выдохнул через стиснутые зубы, испытав прилив гнева на все то, что его — и ее — сюда привело. Он уже собирался взяться за дело, но подумал, что лучше подбросить кости Шрэндер, просто для надежности.
Она, верно, услыхала, как они катятся по столику у кровати: когда он обернулся, она лежала с открытыми глазами и смотрела на него, вялая после сна, с капризным выражением на лице, а дыхание кисло отдавало вином. Глаза ее обежали нож, проволоку и восставший член Кэрни. Не сообразив спросонья, что происходит, она притянула его к себе одной рукой и попыталась повалить на себя.
— Ты меня сейчас трахнешь? — шепнула она.
Кэрни со вздохом покачал головой.
— Анна, Анна, — протянул он, пытаясь вырваться.
— Знаю, — ответила та изменившимся тоном. — Я всегда знала, что ты так со мной поступишь рано или поздно.
Кэрни осторожно высвободился и положил нож обратно на столик.
— Встань на колени, — прошептал он. — На колени.
Она неловко приподнялась и встала на колени. Вид у нее был сконфуженный.
— Я панталоны не сняла.
— Тсс.
Кэрни привлек ее к себе. Она шевельнулась в его объятиях, что-то пробормотала, у нее между ног тут же повлажнело.
— Войди в меня! — требовательно произнесла она. — Я хочу, чтоб ты тоже кончил!
Кэрни помотал головой. Он продержал ее в этой позе, в тихой ночи, до тех пор, пока Анна не зарылась лицом в подушку, устав сдерживаться. Потом откупорил бутылку вина, налил ей половину бокала и лег рядом посмотреть телевизор. Сначала Анна на пляже, потом Анна раздевается, а камера медленно ползет вдоль ее тела — вниз по одной стороне, вверх по другой; затем она заскучала, и включились новости Си-эн-эн. Кэрни включил звук как раз вовремя, чтобы услышать:
— …Тракт Кефаучи, названный в честь первооткрывателя.
По экрану пронеслись изображения космического объекта непонятной природы в неестественной палитре цветов. На вид ничего особенного. Вуаль розоватого газа с игольным ушком ослепительного света посредине.
— Как красиво! — В голосе Анны слышалось близкое к шоку изумление.
Кэрни, внезапно облившись потом, выключил звук.
— Порой я думаю, что все это чепуха на постном масле, — сказал он.
— Но как красиво! — повторила она протестующе.
— Оно на самом деле не так выглядит, — пояснил Кэрни. — Оно вообще никак не выглядит. Это не более чем картинка с рентгеновского телескопа. Набор чисел переведен в визуальный канал. Ты оглянись, — продолжил он уже тише, — в мире все так. Нет ничего, кроме статистики.
Он начал было лекцию по квантовой теории, но изумление с Анны согнать не смог.
— Ладно, забудь, — сказал он. — Суть в том, что там на самом деле ничего такого нет. Некоторые считают, что мир таков, каким мы его видим, благодаря декогеренции; но люди вроде Брайана Тэйта намерены дознаться, где математика кладет этому конец. В любой день может оказаться, что мы просто обошли область декогеренции, следуя математическими тропами, и все это… — он жестом обвел телевизор и полную теней комнату, — будет с того дня не важнее для нас, чем для фотона.
— А насколько это важно?
— Да не особенно.
— Это ужасно. Теряешь уверенность во всем. Такое ощущение, что все вокруг… — она тоже сделала широкий жест, — вот-вот вскипит и выплеснется с брызгами.
Кэрни глянул на нее.
— Это уже происходит, — ответил он. Приподнялся на локте и отпил вина. — Там, внизу, царит беспорядок, — нехотя признал он. — Пространство там вроде как ничего не значит, а раз так, то и время тоже.
Он рассмеялся.
— И это по-своему красиво.
— Ты меня трахнешь еще раз? — жалобно спросила Анна.
* * *
На следующий день он ухитрился дозвониться Брайану Тэйту и спросил:
— Ты эту чухню по ящику смотрел?
— А?
— Ну, про этот рентгеновский источник, чем бы он ни был. Я слышал, как в Кембридже кто-то болтает про Пенроуза и концепцию сингулярности без горизонта событий; бред собачий, конечно…
Голос Тэйта прозвучал скорее отстраненно.
— Не слышал я ни про какой источник, — сказал он. — Послушай, Майкл, мне надо с тобой поговорить…
Связь прервалась. Кэрни сердито уставился на телефон, размышляя про данное Пенроузом определение горизонта событий. Пенроуз считал, что там лежит не предел людских знаний, а защитный барьер, без которого нарушение законов физики выплеснулось бы во Вселенную. Он включил телевизор. По-прежнему Си-эн-эн. Ничего интересного.
— В чем дело? — спросила Анна.
— Не знаю, — пожал он плечами. — Слушай, ты не против, если мы вернемся домой?
Он отвез «понтиак» в международный аэропорт имени Логана. Тремя часами позже они уже были в полете, взбираясь в облака над побережьем Ньюфаундленда; остров с такой высоты казался плесневым наростом на глади морской. Пронзив облака, самолет вылетел к сияющему солнцу. Анна вроде бы отвлеклась от ночного происшествия. Сидела у иллюминатора, почти непрерывно глядя вниз на облака, и по лицу ее блуждала тонкая, почти ироническая усмешка; раз, впрочем, она ненадолго стиснула руку Кэрни и прошептала:
— А мне нравится здесь, наверху.
Но мысли Кэрни уже были далеко.
* * *
На втором своем году в Кембридже он работал по утрам, а после обеда запирался в комнате и раскладывал карты.
Себе он неизменно отводил карту Шута.
— Нами движет, — поясняла ему Инге, прежде чем найти себе более подходящего постельного партнера, — глубоко недооцениваемая жажда желания. Шут постоянно срывается со скалы в пространство; так и мы пытаемся заполнить собою отсутствие, которое нас привлекло.
Как обычно в ту пору, он понятия не имел, о чем она говорит. Он полагал, что девушка просто нахваталась всякой чухни, чтобы повысить к себе интерес. Но предложенная ею картинка закрепилась в сознании; и каждое путешествие во всех смыслах становилось трипом.
Он вынужден был изымать карту Шута из колоды, прежде чем толковать расклад. Поздним вечером, когда комната погружалась в полумрак, он размещал карту на подлокотнике кресла, откуда та сияла слабым флуоресцентным светом: скорее событие, чем изображение.
Простые правила позволяли проложить по картам маршрут путешествия. Например, если выпадала карта Жезла, Кэрни отправлялся на север только в том случае, когда стояла вторая половина года, или в случае, если следующей картой выпадал Рыцарь. Дальнейшие правила, чьи исключения и исключения из исключений он интуитивно определял с каждым новым раскладом, давали возможность выбрать направление на юг, запад или восток, конкретный пункт или даже одежду, в которую он должен был облачиться.
Отправляясь в путешествие, он всегда прятал колоду. Его занимало другое. Куда ни глянь, в пейзаже обязательно заметишь что-нибудь новое. Дрок устилает склон крутого холма, на чьей вершине торчит одинокая ферма. Заводские трубы теряются в солнечном сиянии, аж глаза слепит. Кто-то в вагоне вдруг раскрывает газету: сухой шелест страниц подобен стуку дождя по стеклам. В промежутках между этими событиями его одолевали мечты, совершенные, как золотистый мед. Он представлял себе погоду в Лидсе или Ньюкасле, тянулся за «Индепендент» почитать об этом и видел: Глобальная экономика предположительно останется в состоянии стагнации. Внезапно он замечал, какие часы на руке женщины через проход. Пластмассовые, с прозрачным циферблатом, так за мельтешением зеленовато подсвеченных зубчиков часового механизма не уследить за движениями рук!
