будет тебя, летящего вперед сквозь тени и бросающего сердитые взгляды на прохожих, мы с Магдаленой сможем беседовать, неторопливо прогуливаясь по скользким после дождя улицам. На прошлой неделе Венецию захватил карнавал, и улицы захлестнула волна празднеств. Мир за нашей дверью наполнился целым сонмом звуков и красок, Венеция выглядела как никогда свирепой и прекрасной.
– Только капелет накину, – сказала я, стараясь скрыть волнение в голосе. Не хотелось бы, чтобы ты в последнюю минуту передумал и решил, что нам, как и всегда, необходим твой надзор.
Но в конце концов чаша весов, на которой лежали твои исследования, перевесила, и мы с Магдаленой получили разрешение путешествовать одним при условии, что пообещаем вернуться до первых лучей рассвета. Ты обожал подобные отеческие правила, и эти законы всегда незаметно ограничивали нашу свободу.
Мы с Магдаленой надели свои лучшие платья и вышли в ночь, шурша шелком и лентами, оставляя на булыжниках мокрые следы.
Всю дорогу до оперного театра мы то и дело посмеивались, безмерно счастливые возможности свободно дышать наедине друг с другом. Магдалена переплела свои укрытые перчатками пальцы с моими, ведя меня за собой по переулкам и мостам, и мое сердце отбивало радостный барабанный бой. Казалось, этим вечером все усеянное звездами небо сияло особенно ярко – для нас. Сегодня мы были одни, и весь мир лежал у наших ног. Мы могли сделать все, что захотим. Сесть на пароход до Марокко, выдать себя за принцесс на карнавальном приеме у какого-нибудь лорда или вместе выпить досуха прекрасную молодую девушку в темнейшем из переулков, где нас никто не найдет. Одна только возможность подобного опьяняла.
Однако мы не отказались от своего плана: Магдалена была преданной поклонницей театра, а я еще не набралась храбрости, чтобы совершить поступок, который может навлечь на нас твой гнев. Небольшое озорство – это одно, а полная зависимость – совсем другое. Я не хотела, чтобы по возвращении домой твой буйный нрав испортил нам такой прекрасный вечер.
Поэтому, невзирая на то что Магдалена жадно смотрела на завсегдатаев приемов в масках, шляпах с плюмажами и летящих парчовых платьях, я потянула ее прочь, из гущи веселья к месту нашего назначения.
Мы никогда раньше не видели подобной оперы: в новом, более серьезном стиле, который понемногу заменял популярные в том регионе комедии. Значимость и влияние оперы росли, она разлеталась по всей Европе, и композиторы начали экспериментировать – что было принято с большим теплом. Мы с Магдаленой услышали столько опер, что их названия почти стерлись из моей памяти, но эту я помню. Это была интерпретация библейской истории о Юдифи. Хорошо мне известная: я, несмотря на твои насмешки, все еще читала Библию для отдыха и чтобы поразмыслить над ней, – но для Магдалены, которая никогда особенно не интересовалась проповедями, этот сюжет был в новинку.
– Зря они не дали ей сражаться, – прошептала мне Магдалена, прикрывшись веером. Прекрасная Юдифь на сцене жаловалась на свое положение в израильском обществе, полная стремления вместе с братьями дать отпор ордам захватчиков. Тронутая бедственным положением своих страдающих соотечественников, она поклялась отомстить ассирийцам. – Будь я главной, я бы позволила ей сразиться.
Я улыбнулась. Трудно было не улыбаться, когда решительно настроенная Магдалена заявляла о своей воле, как истинная высокородная дама.
– Она отомстила, – сказал я. – Смотри.
Магдалена протянула руку в темноте нашей оперной ложи и сжала мою ладонь, когда Юдифь приветствовала в своем доме главу ассирийцев Олоферна. Она сладко пела ему, пока тот полулежал у нее на коленях, уверенный, что в объятиях женщины ему ничего не грозит. Затем, как только Олоферн погрузился в пьяный сон, Юдифь велела служанке принести меч.
Магдалена резко выдохнула, ее горло затрепетало. Я наклонилась к ней, чтобы сполна насладиться ее удовольствием. Я заново проживала эту историю ее глазами. Когда Юдифь пропела свою триумфальную арию и взмахнула мечом, мое сердце подпрыгнуло к горлу. Опустившийся на шею Олоферна меч извлек из него такой поток искусственной крови, что у меня потекли слюнки. Магдалена слегка подскочила на стуле и энергично хлопнула в ладоши, а я рассмеялась и прижалась щекой к ее щеке. Ее радость пронзила меня, как молния, и разгорелась огнем в груди.
– Кто эта девушка рядом с ней? – прошептала она, когда две женщины, удерживая корчащееся тело Олоферна, завершили обезглавливание.
– Полагаю, ее служанка.
– Может быть, они были как мы, – произнесла она бархатным мягким голосом. Мы все еще прижимались друг к другу в темноте, ее губы застыли у моего уха, а глаза были прикованы к сцене.
– А как это, Магдалена? – спросила я. Вопрос слетел с губ прежде, чем я успела его обдумать. Мы провели вместе, втроем, уже много лет, но возникшей между мной и Магдаленой привязанности все еще не находилось названия. Почему-то казалось, что слова «любовницы» или «подруги» описывали ее не полностью.
Она повернула ко мне лицо и потерлась своим носом о мой.
– Только не говори, что считаешь нас соперницами, дорогая Констанца. Разве ты до сих пор не поняла, что его хватит на нас обеих?
– Я говорю не о нем, – сказала я и, к своему удивлению, поняла, что не лгу. Мои мысли всегда были полны тобой: когда мы были вместе, ты был центральным звеном всех разговоров, а когда расставались, я до тошноты по тебе скучала. Но теперь моим вниманием полностью завладела Магдалена. – Я говорю о нас, о тебе и обо мне. Давай хоть раз будем честны друг с другом.
Магдалене было не свойственно подолгу пребывать в мрачном настроении, и именно мой нрав привел к расколу между нами. Она с удовольствием проскальзывала в мою постель и убегала из нее, чтобы безжалостно подразнить меня денек, а на следующий уже обвивала руками мою шею и называла любимой – и никогда не видела в своих действиях противоречия. Я, однако, относилась к любви гораздо серьезнее. Для меня она была не ребяческой игрой. Это было железное ярмо, выкованное в пламени и тяжелое в носке. Наверное, я хотела раз и навсегда узнать, действительно ли Магдалена меня любит, пусть и в своей манере.
Магдалена смерила меня долгим взглядом, а затем начала демонстративно снимать перчатку со свободной руки. Она делала это зубами, чтобы не пришлось отпускать мою ладонь. Как только серый шелк оказался у нее на коленях, она поднесла запястье к моему рту. Сидя в надежном, стирающем имена полумраке оперной ложи, я прижалась губами к томно бьющемуся пульсу под ее благоухающей кожей.
– Ты – половина моего сердца,
