Затем Таусен погрузился в воспоминания и, не глядя на своих слушателей, рассказывал, словно сам перед собой воскрешал прожитые годы. В его приглушенном голосе чувствовалась грусть.
- Я добился серьезных результатов в этом направлении. Я работал над опытными животными, как скульптор. Это было особенно увлекательно, потому что моим материалом были не глина и камень, а живое, чувствующее, подвижное тело...
И мне удалось сделать для лечения больных людей кое-что полезное.
В то же время я занимался и другими физиологическими, в частности эндокринологическими, проблемами.
Конечно, работы вашего великого Павлова - по физиологии головного мозга, по вопросам сна - произвели на меня огромное впечатление. Я изучил русский язык, чтобы читать его труды в подлиннике. Я даже поехал к Павлову в Колтуши и некоторое время работал там как один из его внимательнейших учеников. Я многому у него научился. Меня всегда поражали своеобразие и смелость его исследовательских методов. Весь мир это должен признать: без Сеченова, без Павлова разве возможно было бы современное развитие физиологии? Вы, наверное, не хуже меня знаете, какое значение имеют русские физиологи. В Колтушах я научился уважать вашу науку и ценить ваших людей.
Он задумался и, казалось, все глубже погружался в воспоминания.
- Я забыл сказать... По окончании биологического факультета я женился. У меня был сын...
Последнее слово он произнес внезапно изменившимся голосом - глухим и хриплым. Потом опять задумался и молчал очень долго.
- Когда отец мой умер, я остался единственным наследником его большого состояния, - снова начал он. - Мать умерла раньше, еще совсем молодой, а больше детей у них не было. В моем распоряжении оказалось крупное, хорошо поставленное предприятие. Но я вовсе не чувствовал призвания к промышленной деятельности. Я продал завод. Часть капитала я употребил на покупку загородного имения и на устройство в нем лаборатории. Остальную, довольно значительную сумму я превратил в золото и хранил его у себя дома. В дальнейшем я убедился, что был прав, не доверив свой капитал банку. Эти средства дали мне возможность уехать сюда.
Жена моя была... да, была хорошей подругой. Она не стремилась к светской жизни. Ее вполне устраивали мирная сельская жизнь, научные труды. Я забыл сказать, что она тоже была физиологом, и под некоторыми опубликованными моими работами заслуженно стоит и ее имя.
Вскоре меня избрали действительным членом Норвежской Академии наук.
Это был долгий период моей интенсивной работы. Между прочим, к тому периоду относятся мои труды о химическом составе гормонов.
Я не принадлежал к числу тех ученых, которые ничем не интересуются, кроме своей специальности. Я немало читал по технике, интересовался географией. Кое-что мне здесь пригодилось.
Страшным ударом для меня была смерть жены. Она умерла всего пятидесяти лет. От рака желудка. Меня возмущает бессилие, с каким мы до сих пор стоим перед этой болезнью.
- Это уже не так, - спокойно сказал Цветков.
Таусен встал, подошел к двери, включил свет. Гост поразились тому, как изменилось сразу выражение его лица. Медленно, с заметно усилившимся акцентом, Таусен переспросил:
- Вы хотите сказать, что рак желудка научились лечить?
- А вы не знаете? - спросил Цветков. - Впрочем, конечно, вы не можете знать. Да, мы теперь уже не считаем рак страшной болезнью. У нас в Советском Союзе его лечат теперь очень успешно.
Все замолчали.
- Расскажите... - начал снова Таусен, - или нет, не рассказывайте. Потом. Вам придется многое мне рассказать. Сначала я окончу свою историю... если вам не наскучило.
Глава 9
Продолжение истории Таусена
- Ну вот, - говорил Таусен, глядя на черный прямоугольник окна, за которым мерцали звезды, - я все-таки этот удар перенес. Продолжал работать. У меня был большой запас жизненной энергии.
В 1933 году Гитлер захватил власть в Германии. Были у нас такие люди, которые говорили, что Норвегии это не касается. Я считал этих людей очень недальновидными. С тех пор я с большой тревогой следил за международным положением.
В 1938 году немцы, с согласия западноевропейских политиков, захватили Австрию, в 1939 - Чехословакию и Клайпедскую область.
В сентябре 1939 года Германия напала на Польшу. Польскую армию гитлеровская военная машина разбила в десять дней. И я решил, что машина эта в самый короткий срок покорит весь мир.
- Не все у вас так думали! - возразил Гущин.
Таусен помолчал, но затем продолжал рассказывать - по-прежнему неторопливо.
- Омерзительнее Гитлера, с его расистскими законами, уничтожением всего светлого и прогрессивного, еврейскими погромами, для меня ничего не было. И постепенно во мне назрела мысль - уйти из жизни.
Впрочем, умирать не хотелось. Но и жить было невыносимо тяжело.
Простите... Я рассказываю не совсем связно - как приходит на память...
Был у меня друг, товарищ по гимназии, Петер Рольфсен. Интересы у нас были разные. Я ушел в науку, он занялся китобойным промыслом. Его влекли путешествия, приключения, но вместе с тем он был энергичный и удачливый предприниматель. Не знаю, что с ним сейчас... Из него мог бы выйти незаурядный исследователь полярных стран, но его влекла практическая деятельность. Может быть, именно различие профессий, как это нередко бывает, способствовало нашей дружбе. Он с интересом слушал рассказы о моих научных занятиях, любил бывать у меня в лаборатории. Я увлекался рассказами о его путешествиях. Находчивый, пренебрегающий опасностью, он подчас попадал в такие места, где до него никто не бывал. Он мог бы претендовать на серьезные географические открытия, но всегда был беспечен на этот счет. На своем китобойном судне он больше всего плавал в Тихом океане, у берегов Антарктики, так как в Арктике киты уже сильно истреблены. Но и в Северном Ледовитом океане он путешествовал немало, и не всегда это вызывалось только практическими соображениями: его гонял по морям беспокойный исследовательский дух. В своих плаваниях он и наткнулся на этот остров, никому до тех пор не известный.
Гольфстрим - эта мощная магистраль теплофикации Европы - разделяется на несколько ветвей. Под именем норвежского Атлантического течения он огибает Нордкап... Впрочем, это все вы знаете и сами.
Таусен встал, снял с этажерки атлас в прочном черном переплете, нашел нужную карту.
- Видите, по карте нагляднее, - говорил он, ведя сухим длинным пальцем с тщательно подрезанным ногтем. - У северного побережья Скандинавского полуострова - это у нас, в Норвегии - остров Магерейя. А вот на нем мыс Нордкап, или Нуркап. Я там однажды побывал с Рольфсеном - вскоре после того, как умерла моя жена. Он уговорил меня поплавать, рассеяться. Но это мрачное место. Страшно высокая скала - местами до трехсот метров, темная, безжизненная, почти отвесная. Однако хотя это один из самых северных пунктов Европы - он несколько севернее семьдесят первой параллели - море здесь никогда не замерзает: здесь проходит Гольфстрим. Теперь, - палец его скользнул резко вверх и чуть налево, - видите: здесь остров Медвежий. Вот сюда к востоку, между этим островом и Норвегией, течение отделяет ветвь. Здесь она обозначена красными линиями, она называется Нордкапским течением. Другая ветвь идет к северу и направляется к Шпицбергену, к заливу Сторфьёрд. Нордкапское течение идет до кольского меридиана и здесь разделяется на несколько ветвей. Южная идет вдоль берега Мурмана, километрах в шестидесяти от него. И там гавани не замерзают. Вот видите: к северо-западу от города Мурманска - Семь Островов. Сюда доходит южная ветвь и отсюда идет к востоку. Видите мыс Канин? Теплое течение не достигает этого мыса километров на сто и поворачивает к северо-востоку, к Гусиной Земле, а оттуда на север, идет вдоль западного берега Новой Земли и там уже где-то пропадает в холодных водах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
