Каждый раз, когда он сталкивался с людьми, в которых воплощалась «застарелая порча» века, перед ним вставал образ Чацкого — Грибоедова — этих, по его выражению, «вестников» нового миросозерцания, новой жизни. И они, казалось, звали и его быть судьей старой, отживающей жизни.
С юных лет Гончаров видел в Чацком своего героя, который «лучом света рассеял тьму». Пройдет много десятилетий, и Гончаров снова взволнованно и горячо заговорит о Чацком в «Мильоне терзаний».
Вначале у Гончарова создалось впечатление, что губернатор неподкупно честный и благородный человек, что он чист от пороков, присущих чиновничьему кругу, и готов вступить с ними в борьбу. Сам он, его жена и дочь, весь его быт отличались подчеркнутой светскостью, аристократизмом, изяществом. Жил он на широкую барскую ногу, что требовало больших денег. Но у него ничего не было, кроме жалованья и… долгов. Никто не мог сказать, что он имел «доходы» от службы. Но и он, конечно, имел таковые, только в деликатной форме. За всякие потворства по откупам крупные откупщики давали губернатору и другим властям ежегодные «субсидии». Умел получить «доход» Загряжский — Углицкий и посредством игры в карты с теми же откупщиками или купцами. И всегда случалось так, что губернатору везло, а те «проигрывали».
Губернатор вечно был в долгах. Но долги он покрывал, беря снова в долг. Он был виртуозом этого дела, хотя, по свидетельству Гончарова, деланье долгов тогда не считалось вовсе в какой-либо мере безнравственным поступком. Только ленивый, по пословице, не делал в то время долгов. Занять и не отдать для этих «джентльменов» не считалось позором.
Очень скоро Гончаров понял, что губернатор вовсе не был намерен всерьез начать борьбу со взяточничеством. Все дело кончилось небольшим шумом и некоторым испугом среди чиновничьей братии. Заявив, что он хочет прекратить «нештатные» доходы, губернатор для острастки вызвал к себе двух-трех «оглашенных» — уличенных в мелких взятках чиновников — и пригрозил им судом. А далее все пошло своим прежним порядком.
Анекдотична история служебного возвышения Загряжского. Поведал миру об этом не кто иной, как сам симбирский жандармский полковник Стогов. «Кто такой губернатор Z. (Загряжский. — А. Р.)? — писал он. — Он был в отставке капитаном Преображенского полка. 14 декабря он явился к дворцу. Государь несколько раз посылал Якубовича образумить бунтовщиков и убедить их, чтоб покорились. Якубович шел к мятежникам, и Z. за ним. Якубович вместо убеждения говорил: «Ребята, держись, наша берет, трусят, ура! Константин!» И бунтовщики кричат: «Ура, Константин и супруга его Конституция!» Якубович возвращался и докладывал: «Изволите слышать, они с ума сошли, хотели в меня стрелять».
Так было несколько раз, и Z. всякий раз ходил и один раз перевязывал ногу платком, прихрамывая, будто ударили его по ноге.
Государь не забывал усердия и сказал в. к. Михаилу Павловичу: «Я видел усердие Z., спроси его, чего он хочет!» В. к. Михаил спросил Z.: «Чего ты хочешь?» Z., не задумавшись, отвечал: желаю быть губернатором.
— Не много ли это будет?
— Для государя все возможно!
И вот Z. чрез разные метаморфозы — губернатор в Симбирске»[52].
Загряжский был очень недурен собою, щеголь и женолюб. Избалованный дешевыми победами, он затеял интригу с дочерью князя Баратаева. Ходил к ней на свидание, нарядившись старухой. Он так хорошо загримировался и играл свою роль, что сам отец указал, как пройти к дочери. Загряжский похвастался и опозорил имя девушки. Дворянство ополчилось против него, стали грозить скандалом и даже кулачною расправой. Когда Загряжского спросили, что побудило его хвастаться, он ответил: «Иметь успех у женщины и не рассказать, все равно, что, имея андреевскую звезду, носить ее в кармане». И в конце концов Загряжский вынужден был удалиться из Симбирска отнюдь не почетно.
Затхлая, обломовская атмосфера родного города тяготила юношу. Его отталкивала эта «бесцельная канитель жизни, без идей, без убеждений», «без заглядывания в будущее». «Над всем царила пустота и праздность». «Не было ни одного кружка, который бы интересовался каким-нибудь общественным, ученым, эстетическим вопросом». Когда-то в городе существовала неплохая сцена, но ее в 1820 году приказал «убрать» пресловутый попечитель Казанского округа Магницкий, который предлагал закрыть Казанский университет, а стены его разрушить. Жалкое существование влачил любительский театр, помещавшийся в деревянном, похожем на сарай, здании где-то на углу Бараньей слободки.
Невольно Гончарову приходилось «плыть по течению местной жизни», ездить на балы «отплясывать ноги» и развлекаться «кадрильным ухаживаньем» за губернскими барышнями. Все это, конечно, совершалось под строгим контролем маменек и тетушек, которые «пуще всякой полиции» следили за каждым взглядом и движением танцующих молодых людей. Не дай бог протанцевать с одной из барышень подряд два-три раза, — уже прочили в женихи. Приключилась такая история и с Иваном Гончаровым, который тогда, конечно, не имел «охоты узы брака несть» и от сплетен прятался дома или уходил на высокий берег Волги.
Он иногда до поздней ночиСидит, печален, над горой,Недвижно в даль уставя очи,Опершись на руки главой.
(«Тазит»)
Гончаров почувствовал, что постепенно и незаметно начинает «врастать в губернскую почву». Неизвестно, чем бы кончилось все это, как вдруг губернатор был отстранен от должности. У Гончарова появилась радостная для него возможность оставить службу и уехать в Петербург.
Пребывание в Симбирске в 1834–1835 годах оставило глубокий след в жизни молодого Гончарова. Сближение с действительностью открыло ему глаза на страшные пороки и гниль чиновно-бюрократической машины, укоренило в нем прогрессивные антикрепостнические настроения и еще более возбудило стремление к живой, творческой деятельности, к труду «на благо родины».
Не раз потом побывал еще в Симбирске Гончаров, пополнил и обогатил, юношеские впечатления. Многие из своих симбирских наблюдений писатель творчески обобщил и воспроизвел в типических образах и картинах.
Не по душе пришлась молодому Гончарову жизнь родного города. Но у сердца свои законы, и было грустно прощаться с матерью, родным домом, Волгой, со всем, что было дорогим и незабываемым.
Из души просились слова любимого поэта:
Простите, мирные долины,И вы, знакомых гор вершины,И вы, знакомые леса;Прости, небесная краса,Прости, веселая природа,Куда, зачем стремлюся я?Что мне сулит судьба моя?[53]
Глава пятая
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
