не выдержав.
— Куда? — спросила Варя. — Я не знаю, где его искать.
В голосе ее звучало отчаяние.
— Пойдем, — настаивал я и стал спускаться по ступенькам. — Там подумаем.
Она колебалась. Потом нерешительно пошла за мной.
Не успели мы спуститься до следующей площадки, как в двери что-то звякнуло. Мы остановились. Дверь чуть-чуть приотворилась.
— Это ты, Варя?
Варя стремительно бросилась к двери.
— Он дома?
— Нет. С третьего дня не приходил.
— Отчего вы не открывали? Отчего вы впотьмах?
— Тсс!
Стоя на пороге, мать Левы Кравеца недоверчиво разглядывала меня. И не узнавала. В сумраке она видела мою винтовку.
— Да это Коля, — сказала Варя. — Помните, приходил со мной?
— А! Входите.
Мы вошли в кухню, и мать Левы Кравеца заперла дверь. Здесь по-прежнему пахло ванилью.
— Они были здесь! — сказала она.
— Кто?
— Из Чека.
— Да ну! Давно?
— Недавно. Часу нет, как ушли. Четверо. Один молодой, в форме, и трое рабочих. Рабочие — старики.
— Это ошибка! — сказала Варя убежденно. — Не его они искали. Не могли они его искать.
— Они про него спрашивали… Почему нет дома, куда ушел… А я разве знаю? Он мне ничего не рассказывает…
— Долго они были?
— Часа полтора. Все перерыли. Думали найти оружие. А какое у нас может быть оружие? У нас в доме один нож, да и тот такой тупой, что картошки не очистишь.
— Глупость. Одна глупость! — сказала Варя. — Не стоит и вспоминать. Сейчас всюду идут обыски, по всему городу. В городе полно бывших, они ждали белых и хотели ударить нам в спину. Теперь рабочие ходят по квартирам, вылавливают… Вот и к вам зашли… Видно, ходят наугад… А надо бы им знать!.. Неужели они не понимают, какое наносят ему оскорбление!..
Она проговорила это гордо и уверенно. Потом, в темноте, усадила Левину маму на табуретку, и села с ней рядом, и стала утешать ее, и успокаивать, и убеждать, что нечего бояться. Из их разговора я понял, что они уже очень хорошо знакомы, что их объединяет и крепко связывает общая любовь к Леве Кравецу. Они с общей тревогой говорили о том, что он плохо питается, и нервничает, и худеет, и на фоне чуть светлевшего в темноте окна я видел, как пожилая женщина гладила Варю ладонью по щеке. И хотя я не любил Левы Кравеца, я был тронут их любовью, заботливой, доверчивой и бескорыстной.
Узнав, что Лева завтра уйдет на фронт, его мать опять завздыхала.
— Он обязан, это его долг, — объясняла ей Варя. — Там он будет со мной, — успокаивала она ее.
И мать умоляла Варю следить за ним, чтобы он ел и не простужался, не уставал, не мок, не спал где попало… Но Варя уже очень торопилась, ей нужно было найти его во что бы то ни стало, они поцеловались, и мы ушли.
За воротами, на набережной Фонтанки, Варя остановилась. Где искать его? Она знала два-три места, где он иногда бывал, но понимала, что у нее очень мало шансов застать его там сейчас. Да и с чего начать? Она стояла колеблясь и раздумывая.
Вдруг из темноты кто-то подошел к нам. Луч, падавший из одинокого тускло освещенного окна, блеснул на мокрой кожаной куртке. Лева Кравец.
Мне пришло в голову, что он, вероятно, все время стоял где-то тут возле ворот, потому что я не слышал шагов. Он, видимо, внимательно нас осмотрел, прежде чем подойти. Мне он вяло протянул мокрую от дождя руку. С Варей не поздоровался.
— Ну как? — угрюмо спросил он ее.
— Мы с тобой должны сейчас же явиться к комиссару отряда.
— Возьмут?
— Обещают. Вот Коля тебе все расскажет…
Но он не собирался меня слушать.
— Когда уходим из города? — спросил он Варю.
— Завтра утром.
Он оживился и явно обрадовался.
— Пошли! — сказал он. — Скорей!
— А ты не зайдешь на минуту к маме?
— Нет, — ответил он резко.
— Знаешь, у вас там по ошибке сделали обыск…
— Пойдем, пойдем! — перебил он ее.
14
Отряд шагал по мокрой грязной земле, по жидкой глине, сквозь топкие осенние леса, уже почти голые. Ночи были длинны, рассветало всего на несколько часов. И постоянно шел дождь, и мы зябли даже у костров, потому что мокрые сучья едва тлели.
Все время впереди мы слышали грохот боя, но сколько мы ни шагали, он не становился ближе. Враг отходил, отползал от города. Он отползал медленно, но и отряд наш двигался медленно: мы шли пешком, и нас то и дело задерживали в пути. Несколько суток мы грузили в железнодорожный состав дрова, которые необходимо было доставить в город. Потом помогали восстанавливать сожженный белыми железнодорожный мост. Когда мы сложным кружным путем дошли наконец до Гатчины, она была уже освобождена и бой гремел где-то впереди, за лесом.
В Гатчине нам выдали шинели с захваченного у белых склада. Это была моя первая шинель в жизни и моя первая война. Впоследствии, в иные годы и в ином возрасте, мне, как всем русским людям моего поколения, пришлось участвовать и в других войнах. В тех, других, более поздних войнах мы были по-другому одеты и по-другому вооружены, много разных боевых машин служило нам, и воевали мы по-другому. Но то, за что мы воевали, оставалось тем же самым: революция, родина. И та же любовь воодушевляла нас, и та же ненависть, и враг был, по существу, тот же, и та же партия вела нас к победе.
Комсомольский отряд наш с каждым днем менялся, он вошел в состав Седьмой армии и был уже не отрядом, а батальоном одного из красноармейских полков. Постепенно в него влилось много новых бойцов, и совсем не комсомольского возраста. Но я, по правде сказать, не знал ни армии, ни полка, ни даже батальона, а знал один только свой взвод, которым теперь командовал Алеша Воскобойников. Во взводе этом были и Гриша Смуров, и Вася Наседкин, и Варя, и Лева Кравец.
Мы не разлучались никогда, в одних и тех же ямах прятались от ветра, грелись у одного костра. Варя была единственной девушкой во взводе и жила такой же жизнью, как и мы: носила такую же шинель, тащила такую же винтовку, шагала по той же грязи. Длинную косу свою, скрутив на затылке, прятала она под суконный красноармейский шлем. Ко мне она по-прежнему относилась приветливо и дружелюбно. Так же ровна и дружелюбна была она и со всеми во взводе. Только одного человека она выделяла — Леву Кравеца. И все
