отпускается определенный срок, однако при этой — по-другому. Он может скончаться в любой момент. Однажды я купила компакт-диск в медицинском книжном магазине (где все сотрудники считали меня студенткой, ведь я взяла на себя смелость осторожно заявить об этом) под названием «Шумы в сердце». Ничто и никогда не приносило мне столько счастья. Кажется, это то же самое чувство, какое вызывает у нормальных мужчин и женщин стоны удовольствия от секса. Но у меня его вызвало биение больных сердец. Столько разнообразия! Так много разных звуков, означающих различные вещи, но все они прекрасны! А вот другие заболевания неслышимы. Более того, некоторые издавали запахи, что мне не по нраву. Когда я выходила с плеером покататься на велосипеде и послушать диск, то мне приходилось останавливаться, потому что я слишком возбуждалась. Так что слушала его дома по ночам, тревожась, потому что
меня не интересовал подлинный секс. А звуковые дорожки с сердцебиением компенсировали все. Надев наушники, я могла часами мастурбировать, у меня текло между ног, рука уставала от трения, а клитор увеличивался до размера крупной виноградины.
Через некоторое время я решила избавиться от этих записей, ибо боялась сойти с ума. С той поры на свиданиях с мужчинами я первым делом клала голову им на грудь, замечала нарушение сердцебиения или шумы, отсутствие ритма, третий тон, галоп или еще что-то. Мне было интересно, когда же я встречу кого-то, кто совмещает непревзойденную комбинацию всех этих элементов. Теперь, вспоминая то стремление, я горько улыбаюсь.
Могу точно назвать момент, когда потеряла контроль. После многих лет бесплодных поисков я нашла сайт, где другие фанаты сердцебиений делились своими записями. Они делали это вживую, в чатах, но у них был еще и обширный звуковой архив, который можно было скачать и классифицировать на нормальные и ненормальные ритмы во время упражнений, дыхательной гимнастики… Я никогда не вмешивалась в чаты, а всего лишь копировала звуки и ложилась, чтобы послушать их. Ускоренный, регулярный ритм и внезапно один опережающий удар, другой — с задержкой (экстрасистолия, или сокращения желудочков). Я полагала, что мои прежние мастурбации были слишком грубыми! Ведь я понятия не имела, не знала пределов допустимого. Мой средний палец терся до кости, пока не появлялась боль, иногда даже кровь, и оргазмы следовали один за другим, безжалостные, мощные, долгие. Мокрые простыни, струящийся между грудей пот, ощетинившаяся кожа и ощущение набухшего клитора, сокращений влагалища и матки. Наджелудочковая тахикардия, приятный шум аортального стеноза, нарушение сердечного ритма, вызванное чрезмерной вентиляцией легких или маневром Вальсальвы[13], вещи, на которые отваживались только смелые. Иногда — скрытое сердце, бьющееся едва слышно и бешено за ребрами, звук, достигаемый задержкой дыхания, а когда кислород, наконец, возвращается, сердце трясется, словно в банке с помидорами, растерянно, иногда слишком медленно, как будто на грани остановки.
Я не отвечала на телефонные звонки, всюду опаздывала. Делала передышку, только когда боль раздраженной и ранимой вульвы лишала меня удовольствия. Темнота с наушниками и бьющимися сердцами — вот что стало моей жизнью, и больше никакого секса с людьми. Зачем!
До тех пор, пока я не выделила одно из сердец. Его сердцебиение никогда меня не подводило. Я прекрасно его отличала, даже не зная владельца под ником HCM1. Записи были очень четкие, а удары сердца — всегда разные и опасные, как при мерцательной аритмии и весьма длительных тахикардиях, в ритме галопа. Это был мужчина. Время от времени слышались его дыхание и звуки голоса. Когда я обнаружила файл с его стоном, потому что, как сообщается в тексте, сопровождавшем этот трек, он ощущал боль в груди во время сеанса, то решила войти в чат, чтобы пообщаться с ним.
Какое-то время он был неуловим — слишком долго для меня, но если объективно, то, видимо, не так уж и долго. Через месяц после первого контакта он согласился меня навестить. Как ни странно, мы жили в одном городе. Статистически такое маловероятно или даже невозможно, потому что встретились мы в международном сообществе фетишистов. Но мы решили не придавать этому значения, не поддаваться знакам судьбы или всяким таким теориям. Мы бросились наслаждаться. Ему понравилось, что к его сердцу прислушиваются. Он был очень болен и поэтому нередко отвергаем в чатах и сетевых сообществах. Собеседникам казалось, что это чересчур, что зашло слишком далеко, это мешало их представлению об игре и удовольствии.
Вскоре мы оба отказались от виртуальной жизни и заперлись в моей комнате, в компании со звукозаписывающей аппаратурой, стетоскопом, лекарствами и веществами, которые помогали изменить его сердечный ритм. Мы знали, каким может быть финал, но это не имело значения.
Он был темноволос, как один из моих знакомых, когда я была ребенком. И у него была такая же улыбка. Однако у него оказалось три шрама, а не один. Ему вскрывали грудину, и случайный наблюдатель мог бы заметить лишь один шрам, но я-то видела все. Первый — прозрачный и узкий, почти полностью скрытый вторым, розово-опалового оттенка, который сиял, будто прочерченный эмалью. Последний, более широкий и брутальный, был темнее кожи. Шрам на спине (он подробно поведал о его болезненном появлении) — огромный, неумелый. И на животе — хаотично расположенные маленькие незаметные шрамы. Кожа на внутренней стороне руки покрыта пятнами, как у наркомана. И еще один короткий шрам — темная впадина на правой стороне шеи. Так много меток. И затрудненное дыхание, и толстые губы, становившиеся порой синими под цвет его глаз.
Болезнь его слышалась, когда он внезапно задыхался во время разговора, в ночных приступах кашля, от которых он бледнел и дрожал. Постоянно позволял мне класть голову ему на грудь, чтобы слушать сердце. Нормальное биение состояло из двух шумов, открытия и закрытия. Но у него было четыре звука — галоп, отчаянное усилие, отличавшееся, противоестественное. Ему становилось хуже даже от чашки кофе. Он пугал меня после крошечной дозы кокаина. Часто терял сознание, а я продолжала слушать его стетоскопом, в испуге и волнении, пока он не очнется и не придет в норму. Я могла часами держать голову у него на груди, а потом под напором эмоций целовать его и обнимать почти яростно. Его смешки и самоотверженность вызывали у меня тревогу, поскольку иногда, а потом, по мере нашего сближения, все чаще у меня крепла уверенность, что если бы я слушала его хоть секундой дольше, то растерзала бы еще сильнее сама. Избить, разодрать ногтями, добавить ему меток и тем самым стать ближе к нему, сделать его
