После искреннего признания, покаяния и раскаяния мы чувствуем благодать освобождения, которая снисходит даже на тех, кто мучается от чувства вины. Благодать – это переживание чувства примирения с самим собой и другими, и это переживание никак не зависит от того, что человек натворил или чего не сделал. Пожалуй, лучшее определение благодати дал теолог Пауль Тиллих, который писал, что благодать требует принятия неприемлемого. Ее не купить за деньги, не заслужить ношением власяницы, ни добиться за счет компенсаторного поведения, но она есть дар, плод великодушия других.
Способность принять чувство вины, интегрировать свою тень парадоксальным образом позволяет нам обрести новые пути в этом мире. Идея не в том, чтобы целиком и полностью определяться со своим чувством вины и компенсаторным поведением, а в том, чтобы признать все раны и пороки нашего вида. И тогда человек начинает понимать, пишет Юнг,
что все неправомерное, совершающееся в мире, происходит в нем самом, и если только ему удается сосуществовать с собственной Тенью, то можно сказать, что он действительно сделал нечто для всего мира. Он сумел решить хотя бы бесконечно малую часть тех гигантских социальных проблем, которые характерны для нашего времени… Кому дано смотреть на них прямо, если он не видит даже себя самого, ту темноту, которую бессознательно привносит во все свои дела?[44]
Две тысячи лет назад римский драматург Теренций писал: «Ничто человеческое мне не чуждо». Как ни странно, этот обескураживающий инсайт является ключом к принятию самого себя, к признанию вины и признанию необходимости вернуться к жизни. Признав справедливость слов Теренция, я признаю, принимаю себя, несмотря на всю неприемлемость. Признать себя как человека значит пережить необходимость благодати, благодати для своих обидчиков, и – для себя.
Вина как контекстуальное сознание
Второй тип взаимоотношения с призраками прошлого можно было бы назвать контекстуальной виной. Мы – животные, обитающие на вращающейся планете, и, для того чтобы жить, мы должны убивать. И животные, и растения подчиняются этому парадоксу. И этот закон жизни мы оправдываем нашими рационализациями, притязаниями на божественное помазание и высший разум – для поддержания хрупкого Эго все сгодится. Можно сказать, что великая пульсация жизни выражена диалектикой жизни и смерти – и в этом не будет нарочитой сентиментальности. Наши предки описывали этот парадокс в многочисленных историях, наделяли властителей божественным правом и находили религиозные оправдания жертвам, в том числе и человеческим (об этом написано в моей книге «По следам богов: миф в жизни современного человека»). Таким образом, «благодать» и «милость» оправдывали убийство других людей. Сегодня мы пытаемся дистанцироваться от повсеместных убийств, не только нам подобных, но и всех форм жизни, обладающих пусть даже и примитивным сознанием. Так было, и так будет. Обычай закрывать глаза на эти факты – яркий пример нравственной тупости, так же как и постоянные попытки рационализировать и обвинять других в патологической чувствительности. Бывший вице-президент США стал объектом насмешек после того, как высказался от лица планеты, хотя всем очевидно, что на сегодняшний день экология Земли по нашей вине находится в критическом состоянии.
Более того, все мы, жители развитых стран, существуем за счет эксплуатации детей и взрослых из так называемых «стран третьего мира». Отправившись в XVII веке в свое волшебное путешествие, вольтеровский Кандид посетил в том числе и Карибы. Там, понаблюдав за адским трудом рабов на тростниковой плантации, он понял, чего на самом деле стоит кусочек сахара, который кладут в чай беспечные парижские барышни. Развив в себе такой уровень сознания, мы по-другому будем смотреть на нашу обувь, джинсы, рубашки, так как их производство тоже было чьим-то адским трудом. Вырастая и, надеюсь, приобретая хоть чуточку сознания и нравственной чувствительности, мы начинаем осознавать свою меру ответственности перед историей и другими живыми существами. Мы также начинаем понимать, что выбор никогда не делается между добром и злом, белым и черным, что выбирать всегда приходится один из оттенков серого.
К тому же все мы знаем, что в мире ежеминутно творится много зла. Мы принимаем участие, в большинстве случаев пассивное, в разного рода дискриминациях, а стоит только нашему телевизору показать все те ужасы, что творятся вокруг, мы тут же переключаем канал. Окружающие нас люди тоже поддерживают этот вирус; политики, которых мы избираем, руководствуются лишь своими нарциссическими интересами и квартальными отчетами, но они помогают нам не думать о голоде, царящем посреди всеобщего изобилия; эксплуатации людей в наш век демократии; миллионах, находящихся на грани выживания. Высокие технологии отвлекают нас, делают глухими и слепыми. У каждого из нас давно есть не просто хлеб и зрелища, но пища на любой вкус и электронные развлечения, способные удерживать и отвлекать нас двадцать четыре часа в сутки. Хотя бы немного осознав все это, мы ощущаем контекстуальную вину, а закрывая глаза, мы скрываем истину от самих себя.
Вина как способ справиться с тревогой
Чаще всего то состояние, которое мы называем виной, не подходит под две вышеописанные модели (отважное признание нанесенного другим вреда или теневого содействия сознательно отвергаемому злу). Этот тип вины, как мы отмечали ранее, чаще всего проявляется соматически, как тошнота, дрожь в конечностях и даже головокружение. Соматика – один из признаков активизации комплекса, и поэтому мы зачастую отвлекаемся на физиологические и энергетические состояния, забывая о его психологических корнях, его глубокой укорененности в нашей истории и архаических тревогах.
Именно это состояние мы и называем чувством вины, хотя по сути это – эпифеноменальная реакция на первичный феномен, своеобразная система оповещения, всегда следующая за изначальным звуком клаксона. Часто люди чувствуют вину, когда отказывают другим, произносят слово «нет», когда они злятся или отказываются от семейных ценностей и т. п. Вспомним, что наше элементарное ощущение собственного «Я», наша интернализированная программа себя и другого, наши защитные механизмы – все это происходит из неких мест и мгновений бессилия, сверхобобщающих императивов, которые получают силу за счет постоянного воспроизведения. Когда, будучи еще детьми, мы служим нашим нарциссическим интересам, то быстро начинаем ощущать границы собственных возможностей, присутствие различных сил вокруг нас, а также их способность наказывать или одобрять.
Изначально спонтанное и естественное состояние вдруг становится опасным, и мы отчуждаемся от самих себя. Один из моих пациентов рассказал, что в детстве любил громко и задорно петь, выходя на крыльцо дома. Но однажды мать накричала на него и приказала заткнуться. Он подумал тогда: «Я больше никогда не буду петь!» Глупая ситуация, необоснованная раздражительность – все это привело к тому, что в школе, когда учитель попросил его спеть, он не смог выдавить из себя никакого звука. Одноклассники подняли его на смех, а учитель воспринял это как акт неповиновения и наказал его (в то время телесные наказания еще практиковались). На первый взгляд этот эпизод не кажется чем-то особенным, но те из нас, кто научился глубже заглядывать в человеческую психику, знают, как подобные происшествия отражаются на всей последующей жизни.
Подобные встречи с принципом власти, неизбежные в процессе социализации, приводят к интернализации всякого рода ограничений, блокирующих естественное самовыражение. Человек может на долгие годы потерять связь с психикой, перестать прислушиваться к ней, отчуждаться от собственной эмоциональной жизни. Коль скоро чувства – это естественные спонтанные сообщения психики, то не мы их выбираем, а они нас. А значит, подавление и сдерживание чувств способствует отдалению от себя. И то, что называется виной, представляет собой выражение автономности этой защитной системы, которая охраняет нас от возвращения в бесплодные земли изоляции и страха. Таким образом, когда возникает естественный импульс к самовыражению, рука метафорически вытягивается и сдерживает движение, как бы защищая от необдуманности. Эпифеноменальное чувство огорчения представляет собой что-то вроде утечки элементарного чувства тревоги. Все эти схемы срабатывают за секунду, контейнируя действие, выражение или ценность. В результате мы получаем способность справляться с тревогой, но платим за это отчуждением от самих себя. Чувство вины за отказ другому человеку на самом деле является защитой от возможного неудовлетворения другого, которое приведет к наказанию и осуждению. Такой отказ от зрелой позиции в лучшем случае представляет собой сверхобобщение, а в худшем – постоянный паранойяльный страх. Но не стоит недооценивать силу этих архаичных чувств и разного рода защиты от архаичных чувств, которые позволяют взять текущее мгновение и наложить на него парадигму прошлого бессилия.
