Он продолжал:
– У тебя славное тело.
– Спасибо.
– Ты любишь заниматься сексом?
– Ну, да.
– Очень любишь?
– Да. Люблю.
– Когда ты находишься в постели с мужчиной, есть что-нибудь, что ты ни за что ему не позволишь?
– Да. По-гречески.
– То есть не хочешь, чтобы он это делал в задний проход?
Она покраснела и шепнула:
– Да.
– Если бы я захотел, я бы мог овладеть тобой. – Она воззрилась на него. – Ведь мог бы?
– Да.
– Если бы я захотел, я мог бы сделать это прямо здесь, сейчас, вот на этой столешнице.
– – Да.
– Если бы я захотел сделать это по-гречески, я бы и это сделал.
Эта мысль ей явно не понравилась, но все-таки она произнесла:
– А тебе именно этого хочется?
– Если бы хотелось, ты бы мне это позволила.
– Да.
Теперь настала его очередь улыбаться. Он окинул взглядом кафе. Никто не смотрел в их сторону; никто не слушал.
– Ты замужем, Элис?
– Нет. В разводе.
– Почему вы разошлись?
– Он не мог удержаться на работе.
– Твой муж не мог?
– Да, вот именно.
– А в постели он был хорош?
– Да не очень.
Она была даже больше похожа на Мириам, чем он думал.
Даже спустя все эти годы, он все еще помнил, что говорила ему Мириам в тот день, когда бросила его. "Ты не просто плох в постели, Огден. Ты ужасающ. И ты ничему не способен выучиться. Но ты же знаешь, я и с этим могла бы смириться, если бы это хоть чем-нибудь компенсировалось. Если бы у тебя были деньги и ты бы покупал мне то, что я хочу, я бы уж как-нибудь сжилась с твоей тряпкой вместо члена. Когда я согласилась выйти за тебя замуж, я думала, что ты сумеешь заработать кучу денег. Господи Боже, ты был в Гарварде на пике своих возможностей! Когда ты получил степень, на тебя же все посягали. Если бы у тебя была хоть крупица честолюбия, ты бы ел на золоте. Знаешь ли ты это, Огден? Думаю, что ты такой же вялый и безынициативный в своих научных исследованиях, как и в постели. Ты никуда никогда не выбьешься. Ты, но не я. Поэтому я ухожу". Ну что за шлюха! Даже просто вспомнив о ней, он покрылся холодной испариной.
А Элис продолжала ему улыбаться.
– Прекрати, – мягко попросил он. – Не люблю улыбок.
Она послушалась.
– Кто я, Элис?
– Ты "ключ".
– А ты кто?
– "Замок".
– Раз я открыл тебя, ты должна делать то, что я прикажу. Правда?
– Да.
Он достал трехдолларовую бумажку из кошелька и положил ее поверх счета.
– Я хочу проверить тебя, Элис. Собираюсь посмотреть, достаточно ли ты послушна.
Она покорно ждала.
– Когда ты отойдешь от этого столика, – начал он, – ты отнесешь счет и деньги в кассу. Оставшуюся сдачу возьми себе. Это ясно?
– Да.
– Потом иди в кухню. Там кто-нибудь есть?
– Нет. Рэнди пошел в банк.
– Рэнди Альтмен?
– Да.
– Это хорошо, – заметил Салсбери. – Итак, когда придешь в кухню, возьми вилку для готовки, такую, с большими зубьями. Знаешь, такую здоровую, с двумя зубцами. Есть такая на кухне?
– Да. Несколько.
– Вот одной из них проколи себе руку. Проткни свою левую руку насквозь. Она даже не моргнула.
– Это понятно, Элис?
– Да, понятно.
– Когда ты отвернешься от этого столика, ты немедленно забудешь все, о чем мы здесь говорили.
Поняла?
– Да.
– А когда проткнешь вилкой руку, то подумаешь, что это случайность. Несчастный случай.
– Конечно. Случай.
– Тогда иди.
Она повернулась и пошла к двери в конце стойки; ее бедра соблазнительно покачивались.
Когда она дошла до кассы, Салсбери выскользнул из кабинки и направился к выходу.
Она опустила чаевые в кармашек своей формы, заперла кассовый аппарат и пошла на кухню. У выхода Салсбери приостановился и опустил монетку в газетный автомат.
Боб Торп громко рассмеялся какой-то шутке, а пожилая официантка Бесс захихикала, как молоденькая девчонка.
Салсбери вытащил номер местной газеты, свернул, засунул под мышку и открыл ведущую в фойе дверь. Шагая к порогу, слушая, как скрипит, закрываясь за ним, дверь, он мучительно думал: "Ну же, ты, шлюха, ну!" Сердце его колотилось, его лихорадило.
Элис начала кричать.
Салсбери с улыбкой закрыл входную дверь, спустился по ступенькам и направился по главной улице, как будто не знал, какой переполох поднялся в кафе.
День был теплым и ярким. По небу бежали облачка.
За всю свою жизнь он не был счастливее.
***Оттеснив плечом Боба Торпа, Пол вбежал в кухню. Молоденькая официантка стояла у разделочного стола между двумя холодильниками. Ее левая рука была распростерта на деревянной доске для резки. В правой руке она сжимала вилку с зубцами длиною в восемнадцать дюймов. Оба заостренных зубца вилки, проткнув насквозь руку девушки, даже вонзились в доску. Кровь залила ее голубую форменную блузку, блестела на доске и капала с края разделочного стола. Официантка кричала и в паузах захлебывалась, глотая ртом воздух, извиваясь всем телом и пытаясь вытащить вилку.
Повернувшись к Бобу Торпу, застывшему в дверях, Пол велел:
– Звоните доктору Трутмену.
Повторять было не нужно. Торп кинулся к телефону.
Взяв женщину за локоть правой руки. Пол сказал:
– Давай-ка оставим вилку в покое. Ты ее теребишь, а от этого только хуже.
Она подняла голову, но смотрела куда-то сквозь него. Из-за темных волос и глаз ее лицо казалось особенно бледным. Она не переставала кричать, издавая завывание, скорее похожее на звериное, чем на человеческое; и даже вряд ли понимала, где она и кто рядом.
Он попытался освободить из ее пальцев черенок вилки.
Стоявшая рядом Дженни проговорила:
– О Господи!
– Попридержи ее, – попросил он. – Не позволяй ей ухватиться снова за вилку.
Дженни схватила девушку за кисть правой руки и сказала:
– Боюсь, мне станет плохо.
Если бы она упала в обморок. Пол не упрекнул бы ее за слабость. В крошечной кухонке ресторана, с потолком, нависавшим всего в нескольких дюймах у них над головой, вопли становились все нестерпимее. Вид этой тоненькой руки, пригвожденной острой вилкой к столу, был ужасен, словно из ночных кошмаров. Мутило от смеси сильных запахов – ветчины, ростбифов, жареного лука, кипящего сала – и свежего, металлического привкуса крови. Тут любого бы вывернуло. Но он ответил:
– Тебе не может быть плохо. Ты же сильная девочка.
Она закусила нижнюю губу и кивнула.
Быстро, словно всегда ожидал чего-то подобного, Пол схватил висевшее на крючке полотенце и прижал его к ранам. Оторвав от него кусок, с помощью деревянной ложки соорудил подпорку для левой руки официантки. Он прикрутил деревянную ложку к своей правой руке и положил левую на черенок вилки. Дженни он велел:
– Иди, поддержи подпорку.
Как только ее правая рука освободилась, официантка снова попыталась добраться до вилки. Она вцепилась в кулак Пола.
Дженни держалась за черенок ложки.
Нажав на раненую руку девушки. Пол резко дернул за вилку, которая вошла не только в плоть официантки, но и почти на полдюйма в дерево, и одним точным быстрым движением вытащил зубцы вилки из руки. Потом бросил вилку и придержал девушку, чтобы она не упала. Колени ее стали подгибаться; еще бы, подумал он.
Пока он укладывал молодую женщину на пол, Дженни заметила:
– Бедняжка, должно быть, ужасно страдает. Казалось, именно эти слова и прекратили истерику, в которой пребывала официантка. Она перестала издавать жуткие вопли и заплакала.
– Не понимаю, как такое можно было сотворить, – сказал Пол, успокаивающе поглаживая женщину. – Она воткнула в руку вилку с невероятной силой. Буквально пригвоздила себя к столу.
Дрожа, всхлипывая, официантка пролепетала:
– Случайность. – Она прерывисто вздохнула, и, застонав, покачала головой. – Ужасная.., случайность.
Глава 6
Четырнадцать месяцев назад:
Четверг, 10 июня 1976 года
Труп обнаженного мужчины лежал в центре чуть наклоненного стола для вскрытий, расцвеченный кровавыми надрезами во многих местах.
– Кто это? – спросил Клингер.
– Он работал на Леонарда, – отозвался Салсбери.
Комната, в которой находились они трое, освещалась лишь двумя лампами под колпаками, подвешенными в центре потолка над прозекторским столом. Три стены были заставлены компьютерным оборудованием: пультами управления, мониторами, блоками питания. Вспыхивающие и мерцающие огоньки работающей электроники зловеще мигали зеленым, голубым, желтым и бледно-красным в окружающей полутьме. Девять телевизионных дисплеев – большие кубы с лучевыми трубками – были закреплены высоко на трех стенах, а четыре экрана были установлены на потолке; и все они излучали слабое голубовато-зеленое свечение.
В этом жутком освещении распростертое тело было похоже не на тело обычного человека, а скорее на бутафорский манекен из фильма ужасов.
Кротко, почти преисполнившись благоговения, Даусон произнес:
