Этот картезианский монах, друг ордена, говорит то же самое, что говорят и его враги. Около того же времени епископ познанский обвиняет рыцарей, что они оставляют две трети пруссов в заблуждениях язычества и посылают этих варваров на войну против своих христианских соседей. Действительно, орден постоянно брал пруссов в солдаты, м наборы не меньше, чем рабство, способствовали вымиранию туземного население. Надо прибавить к этому, что пруссы, как всегда бывает в подобных случаях, сохранив все свои варварские пороки, очень скоро переняли и многие пороки победителей. Под влиянием этих разлагающих начал, к которым в XV в., присоединились еще опустошительные войны, главною своею тяжестью падавшие как раз на туземцев, народ прусский начал очень быстро таять. Кажется, что вплоть до XVI в. в некоторых деревнях священники еще нуждались в толмачах для перевода своих проповедей на народный язык; мало того, мы в эту эпоху застаем еще остатки язычества: мы слышим о ночных собраниях, на которых языческие жрецы приносили козлов в жертву древним божествам. Но в XVI в. прусский язык совершенно исчез: то, что теперь от него осталось, представляет собой такой же предмет ученых филологических изысканий, как и остатки древнегреческих наречий. Целый народ был уничтожен, чтобы очистить место немецкой колонии.
ЭПОХА МОГУЩЕСТВА ТЕВТОНСКОГО ОРДЕНА
Гроссмейстер в Мариенбурге.
Весь прусский город Маринбург — это один сплошной памятник былого величия рыцарей, но поразительнее всего в нем два замка Тевтонского ордена. Древнейший из них образует прямоугольник в 60 метров длины и 53 ширины; его высокие стены были некогда прорезаны двумя рядами стрельчатых аркад, но, к несчастью, их замуровали, приспособляя старый дворец к его новому назначению — служить хлебным амбаром. Не менее пострадала и церковь замка: иезуиты разукрасили ее деревянной вычурной резьбой с факелами, пылающими сердцами и разными другими католическими нелепостями. Среди этого распущенного рококо сохранились на хорах дубовые кресла рыцарей; одно из них, принадлежавшее гроссмейстеру, прикрыто дубовым навесом. Снаружи церковь, чистый готический стиль которой остался неприкосновенным, представляется гигантскою ракою, врезанной в здание дворца. За алтарем огромная, ослепительных красок мозаика, в 8 метров вышины, изображает Деву Марию с Младенцем Иисусом, которого она держит шутя, как перышко, на левой руке: это — мощная женщина, дышащая не милосердием, а грозной силой, как и подобает покровительнице тех Тевтонов, от которых она приняла в жертву целый народ, не пролив капли милости в их сердца.
Второй замок образует собою трапецию, раскрытую в сторону первого, к которому он примыкает большим своим флигелем, имеющим 96 метров длины; противоположный флигель заканчивается павильоном гроссмейстера, построенным очень причудливо: над тяжелым нижним этажом из каменных плит с шестью контрфорсами и всего одной очень низкой дверью поднимаются шесть легких аркад на колонках; во всей этой верхней части вплоть до городчатых краев огромной черепичной крыши темный кирпич оживляется украшениями из белого камня, которые входят в вырезки крыши и ее окаймляют. Образец постройки был взят из Венеции: это настоящая венецианская архитектура, которая чарует своею прелестью даже тогда, когда дает несообразное соединение хрупкого с массивным. Новому замку более посчастливилось, чем старому: его реставрировали. В нем есть три дивные залы: в двух меньших весь свод спускается в виде сталактитов на один приземистый гранитный столб, и чудится, будто этот столб кидает струю воды, которая летит вверх, раскидывается сводом и скатывается по стенам правильными завитками. Три более стройные колонны, увенчанные лепными капителями, поддерживают свод большой залы, которая освещается с одной стороны четырнадцатью высокими стрельчатыми окнами.
Реставрация этого замка является делом почитателей родной старины. Упрекнуть их можно, пожалуй, в том, что они через чур уже не щадили замазки и краски; нельзя не пожалеть также, что на стеклах окон красуются имена и гербы вкладчиков, принимавших участие в расходах: исторические памятники не на то созданы, чтобы служить счетной книжкой пожертвований в пользу истории. Нужно было бы также убрать со стен развешанные на них литографии и фотографические карточки разных господ в сюртуках. Маленький походный алтарь гроссмейстеров в этом дворце у себя дома, но как не идут к нему ковровые кресла или вышитый прусской принцессой платок, который сторож вынимает из шкафа и с знаками глубокого уважение показываешь посетителям. Может быть, со временем в этом замке устроят собрание всех предметов, дошедших до нас от рыцарских времен: это стоило бы труда. С какой стороны ни взгляни на замок — со двора ли, с набережной ли Ногата, откуда павильон гроссмейстера кажется высокой и мрачной зубчатой крепостью, увенчанной башнями, или от подножия статуи Фридриха, перед которой развертывается главный фасад, — он производит глубокое впечатление, заставляя изумляться тому, как дух человеческий может преобразовывать камень. Ибо Тевтонские рыцари, эти странники, остановившиеся, наконец, у берегов Вислы, соединили в своем дворце, представляющем смешение сарацинской, итальянской и немецкой архитектуры, отголоски Палестины, Германии и Италии: историей этих монахов, вооружившихся на защиту церкви и превратившихся в властителей, дышит весь этот гигантский памятник — монастырь, крепость и дворец сразу.
В этот самый Мариенбургский замок и перенес свою резиденцию Тевтонский гроссмейстер в первые годы XIV столетие.[13] Неверные отняли у христиан в Св. Земле все владения до последней пяди, и рыцарским орденам приходилось покинуть край, где они возникли. Какая участь ожидала их? Породили их крестовые походы, т.е. война, предпринятая против неверных обладателей Св. Гроба всем христианским миром без различие народностей по призыву главы церкви, который был тогда могущественнее императора и королей. Эти монахи, которые являются то больничными служителями, то солдатами, то ухаживают за больными и ранеными, то лихо рубят сарацинов, были истинными сынами милостивой и воинствующей церкви средних веков, каким был и Людовик Святой, умывавший ноги беднякам и находивший, что при спор с неверными нет лучше довода, чем хороший удар шпагою. Духовно-рыцарские ордена были проникнуты универсальным духом церкви: по крайней мере Иоанниты и Храмовники не принадлежали ни к какой стран, и если у них было отечество, то это была Святая Земля!
После потери Св. Земли у них не было недостатка в местах убежища, так как им принадлежали бесчисленные владения в Европе. Но как Европа изменилась! В то время, когда зарождались военные ордена, королевская власть во Франции скромно начинала свое поприще. Филиппу I, королю грабителю купцов, наследовал Людовик VI, мировой судья и жандарм, вечно рыскавший по горам и долам, потевший под своей броней перед крепостями и возбуждавший восторги Сугерия, который с гордостью сообщает нам, что короля его боялись даже в глубине Берри. В то время, когда стала закатываться звезда рыцарей, торжество королевской власти во Франции было делом почти законченными Филипп Красивый занят был тем, что отбирал у англичан захваченные ими королевские земли и у феодалов захваченный ими королевский авторитет; его советники и он сам питали холодную ненависть к прошлому и презирали его представителей. Германский император вздумал заявить свои старинные права на бургундские лены и города; на тяжкие разглагольствование германской канцелярии Филипп отвечает такими простыми словами — латинскими по звуку, французскими по духу: «Nimis germanice — это чересчур по-немецки». Папа вздумал присвоить себе некоторые права королевской власти; всем известно, что ответом на это явились неслыханные оскорбления и покушение на Бонифация VIII. Вверившись этому государю, алкавшему власти и денег, и поселившись среди мира легистов, этих «рыцарей закона», смертельных врагов истинных рыцарей, магистр Храмовников поступил крайне опрометчиво. Дух универсальности в европейском мире исчез; из двух верховных вождей христианства один, папа, был в плену, а другой, император, являлся просто князьком, занятым своими мелкими делишками; о крестовых походах говорили только на пирах и попойках. Но Храмовники постоянно продолжали думать о Св. Земле: инстинктивно чувствуя, что с прекращением крестовых походов рыцарские ордена должны погибнут, они обсуждали план экспедиции в Палестину, когда палач наложил на них свою руку. Судьба Тевтонов отнюдь не была столь трагична. Им принадлежали не только рассеянные по разным местам владения, но завоевание дало им родину. Основанный немцем для немцев, их орден никогда не был универсальным, как два другие, и дело, предпринятое Тевтонами в Пруссии, где их сотрудниками являлись немецкие купцы и переселенцы, было столько же немецким, сколько христианским. Даже после изгнания из Палестины их существование не утратило смысла, и все понимали, к чему красуется на их плаще крест, так как Литва, соседка их Пруссии, оставалась языческой, а, следовательно, подлежала завоеванию и обращению в христианство. Вот почему участь Тевтонов оказалась так не похожа на судьбу Храмовников: одни покинули Св. Землю, чтобы погибнуть, другие, чтобы царствовать, и Мариенбургский дворец поднялся к небу одновременно с костром Храмовников.
