Он придержал меня за рукав.
— Не туда. Пойдем сразу в зал, где готовится пир.
— Сядем первыми, — предложил я, — и все пожрем? Он захохотал.
— Все не пожрем…
— Так понадкусываем, — сказал я твердо. — Противнику нужно наносить ущерб везде, особенно в экономике.
В зал не пустили, там только накрывают столы, а то в самом деле понадкусываем, это в Уламрии люди как люди, а везде дикари какие-то, зато мы, побродив по соседним залам, смогли еще точнее оценить уровень могущества короля Антриаса.
И снова я с неохотой ощутил странную правоту этого свирепого короля. Да, постройка такого дивного дворца обошлась в ограбление половины населения, а все украшения и богатства, свезенные в залы и размещенные где в нишах, где на стенах, а где и прямо на колоннах — потрясают воображение изяществом, выдумкой и мастерством исполнения.
В королевстве Нижних Долин, я бы сказал, демократия, то есть у всех есть права, в которые не позволено лезть даже королеве. Потому и глерды в своих высоких замках чувствуют себя мелкими королями, и старосты в деревнях, и даже крестьяне, потому что твердо знают: старосту как выбрали, так и снимут, у благородных глердов тоже связаны руки обычаями и законами, и даже королева не может распоряжаться в королевстве, как в своем огороде, потому что огород этот общий и у всех есть на него права.
Все великие произведения искусства, напомнил я себе, создавались именно в эпохи жестокого единовластия и подавления свобод. Если для расцвета искусств и науки так уж важна железная хватка короля на горле демократии… то я в затруднении. Все-таки я демократ до мозга костей, как бы ни ржал над вывихами демократии, но когда вот такое зияющее противоречие, то даже не знаю, что выбрал бы…
Хотя, конечно, знаю. Если я простолюдин, то я за демократию, а если знатный глерд, даже очень знатный, то я, естественно, за расцвет искусства и науки, непонятных тупому простолюдинству, хотя среди них, говорят, тоже попадаются люди, но редко, настолько редко, что в государственных интересах этой ничтожной величиной можно пренебречь. Лес рубят… и так далее. А лес рубить нужно!.
Фицрой ткнул меня в бок.
— Что ходишь, как сыч?.. Тут такие женщины… Я вздохнул.
— Кто о чем.
— А ты о чем? — спросил он заинтересованно. — Что-то еще интересное?
— Я из медвежьего угла, — напомнил я. — Мне здесь все интересно и волнительно. Я потрясен и вздрогнут!.. Такая красотища!.. Хотя да, я согласен с тобой, главное — человек.
Он посмотрел с подозрением.
— Как-то не так говоришь.
— В чем?
— Выражение не то.
— Слишком честное? — спросил я. — Да, я такой. Главное — человек!.. Все так говорят, потому что так говорить принято в правильном и скучном обществе. Главное — человек! Хотя мы все знаем, что это не совсем так, а даже совсем не так…
— Смотря какой человек? — спросил Фицрой.
— И хто он за, — уточнил я. — Как бы вот. Ты посмотри вон туда, ну разве не прекрасно…
Он посмотрел, облизнулся.
— Ты прав. Особенно вон та, с вот такими… Пойдем! А то сам пойду и тебе сосватаю. Обеих.
— Ни за что, — сказал я решительно. — Иди-иди. А я намерен умереть девственником. Вообще-то я указывал на статуи вон тех странных зверей…
Он переспросил:
— Странных? Что в геглогах странного?
— Да позы какие-то, — ответил я поспешно. — Надо бы поестественнее.
— У геральдики свои законы, — ответил он и, дотащив меня к намеченным женщинам, сказал бодро:
—Леди, это мой лучший друг, но он такой застенчивый, что если не схватите его крепко, тут же убежит от несвойственной мне робости…
Женщины посмотрели на него с интересом.
— О, — сказала одна, — тогда я лучше схвачу вас, хорошо?
— И я, — проворковала другая, — тоже схвачу… так схвачу.
Я пробормотал с облегчением:
— Ну вот, Фицрой, доигрался. Так тебе и надо. А я пошел, пошел, отвергнутый и печальный.
Одна из женщин сказала весело:
— Мы вас не отвергаем.
— Нет, — сказал я твердо, — я поэт, а нам, поэтам, нужно быть отвергнутыми, чтобы рождались божественные строки, рожденные скорбью и талантом нежно ранимого сердца. А поэзия, она тоже, знаете ли, женщина, и ревнива…
Не слушая, что скажут, женщин никому переговорить еще не удавалось, я поклонился и пошел рассеянно и печально, поэт все-таки, на всякий случай взор поднял, чтобы не замечать людей, а любоваться красотой залов.
Прикидываться не приходится, король Антриас в самом деле меценат, архитекторов и художников собрал. Думаю, не только со всей Уламрии, но из соседних королевств тоже понаехали всякие гении, прослышав о щедрой плате.
Придворные на меня поглядывают с любопытством, я не особенно нижнедолинец, но в то же время видно, что и не уламриец, а такое замечаемо и привлекает внимание.
За все время увидел только одно знакомое лицо, лорд Краутхаммер идет собранный и деловой, сопровождает его некто из лордов помельче, даже не лорд, а так, лордик, но все же из благородных, лорд такого уровня, как Краутхаммер не может позволить себе держать в помощниках простолюдина, а это помощник, а не спец. Я теперь такие вещи замечаю, сам почти спец, а то и спец, расту не по дням…
Краутхаммер, оказывается, все видит и замечает, хотя я остановился, он скользнул по мне взглядом, коротко улыбнулся и, резко изменив траекторию движения, подошел, уставился в меня очень живыми глазами из-под толстых набрякших век.
— Глерд Юджин?..
— Да, — ответил я настороженно и уже пугливо, есть чего пугаться в этом королевстве, — да, ваше лордство…
— Капитан Тревор, — сказал он доброжелательнейшим голосом, — обронил о вас пару лестных слов, а я, сами понимаете, по своей должности просто не могу быть слабо заинтересованным… или незаинтересованным… Дженкинз, вы идите, я вам уже рассказал подробно, что делать и как делать.
Его помощник поклонился, мазнув по мне недружелюбным взглядом, отступил, а Краутхаммер взял меня под локоть и настойчиво повел через зал, потом еще через зальчик поуже, следом совсем узкий коридор и, собственноручно открыв дверь просторного кабинета, завел меня вовнутрь.
— Здесь я иногда отдыхаю, — сообщил он. — Но иногда работаю. Когда как.
Я огляделся, сказал вежливо:
— Здесь уютно.
В кабинете в самом деле уютно, мебели минимум, а та, что есть, диван, стол и полдюжины кресел с мягкими сиденьями, располагает к расслабленной мирной беседе.
— Вон там на полке, — сказал он, — кувшин с великолепным вином из Опалоссы!.. Достаньте пару кубков, а я пока сяду, что-то уставать начал часто.
