— Таким образом, у вас был этот комплекс вины к тому времени, когда вы обнаружили, что Рейнер был любителем эротических сцен, — сказал я. — А как вы это выяснили?
— Как? Однажды, когда я был у него в кабинете, — смущенно заговорил Сулливан, и на щеках у него выступили красные пятна, — он сказал мне, что у него есть нечто крайне занимательное и он хотел бы, чтобы я это послушал. Потом он поставил одну из лент. Полагаю, мне следовало бы его остановить, но…
— Но в каждом из нас имеется что-то от любителя эротики, в том числе и в вас? — пришел я ему на выручку.
— Ну, нечто в этом роде, — согласился он. — Я вам солгал, конечно же он никогда не консультировался со мной, но я подумал, что должен каким-то образом объяснить вам, откуда мне известно содержание этих записей.
— Он всё дал вам прослушать?
— Не знаю… — Он пожал плечами. — Полагаю, к тому времени он уже отобрал несколько самых… смачных… с записями исповедей четырех своих клиентов.
Я почувствовал, что у меня отвисла челюсть.
— Четырех?
— Ну да, четырех. Барбары Дун, Сюзанны Фабер, Харвея Маунтфорта и Эдгара Ларсена.
— Маунтфорта тоже? А что было на его ленте?
— Всякая грязь, как у них всех, — поморщился Сулливан. — Лично я считаю, что Рейнер редактировал свои трофеи, — выбирал наиболее сенсационные кусочки из исповедей каждого.
— В таком случае расскажите-ка мне про скабрезные признания Харвея Маунтфорта.
— Ну, описание времени, проводимого им с Сюзанной Фабер, когда он был женат на Барбаре Дун. У него было кое-какое оправдание, его жена была холодной и, как он сильно подозревал, имела лесбийскую связь со своей секретаршей.
— Он ничего не сообщил о его собственных взаимоотношениях с этой особой?
Сулливан нахмурился и задумался на несколько минут.
— Что-то не припоминаю. Хотя обождите минуточку. Он что-то сказал о том, что уже после развода сообразил, какую совершил колоссальную ошибку, что единственная женщина, которую он по-настоящему любил, была Барбара Дун. Но он не надеется уговорить ее вернуться к нему, поскольку ее секретарша находится при ней постоянно.
— Что-нибудь еще?
Он твердо покачал головой:
— Нет, я в этом уверен. Большая часть его ленты посвящена описанию его свиданий с Сюзанной Фабер, оргий по субботам и воскресеньям в ее доме, ну и тому подобным вещам.
— Ладно, — сказал я ему, — вы больше ничего не забыли мне рассказать про Рейнера?
— Нет, это все. — На лбу у него опять выступили капельки пота, и руки сильно дрожали, когда он их обтирал. — Что теперь будет, Холман?
— Убийство Карен Рейнер на моей совести, — сказал я, — я, можно сказать, подставил ее под удар. Не вызвал полицию, потому что теперь ей уже ничем не помочь, а копы только помешают мне отыскать ее убийцу.
— Если вы не против выслушать меня, Холман, — Сулливан неуверенно посмотрел на меня, на его лбу снова появились бусинки пота, — мне кажется, что вы не правы. Полицию надо поставить в известность, и немедленно. Вы во всем вините себя, а возможно, вы ни при чем.
— Я уже сказал вам, что подставил ее под удар, а то, что я не предвидел, что ее партнер поднимет на нее руку, не умаляет моей вины. И кроме того, вы не представляете, что я пережил, обнаружив ее. Это надо было видеть самому. Она лежала в ванне с размозженной головой. Тело у нее окаменело, оно было холоднее воды, в которой она находилась, и когда я…
— Постойте! — неожиданно выкрикнул он.
— Что такое?
К нему явно вернулась профессиональная уверенность, он почувствовал себя снова врачом, в этом не было никакого сомнения.
— Вы настолько упиваетесь собственными чувствами и переживаниями в связи с этой сценой, Холман, что игнорируете факты. — Теперь он говорил деловито-спокойным тоном. — В котором часу вы мне звонили? Около половины десятого?
— Примерно, но какое…
— А в котором часу вы обнаружили тело Карен?
— Приблизительно в полночь.
— И оно было холодным как лед, говорите вы? Вам показалось, что даже холоднее воды, в которой она лежала?
— Точно, но…
— Я имею все основания уверять, что Карен никогда не принимала холодных ванн, — заговорил он вкрадчивым голосом. — Температура тела начинает снижаться сразу же после смерти, но, если опустить тело в горячую воду, процесс замедляется. Однако, по вашему мнению, убийцу вынудило действовать ваше сообщение о том, что будто вы имеете сведения о том, что автором записок шантажирующего содержания является Карен. Мне вы об этом заявили в четверть десятого. А когда остальным двоим?
— Одному тогда же, потому что он присутствовал при моем телефонном разговоре с вами, — медленно произнес я, — третьему чуть позже.
— В таком случае, если один из этой троицы убил ее, это не могло быть сделано задолго до десяти, — продолжил он уже совершенно спокойно, — а тело Карен не могло стать на ощупь холодным как лед всего за пару часов, не так ли? Я даже сомневаюсь, что за два часа смогла бы полностью остыть вода в ванне!
— Вы имеете в виду, что Карен была мертва еще до того, как я позвонил вам из квартиры Ларсена? — пробормотал я.
— Я получил свой врачебный диплом задолго до того, как стал специализироваться на психиатрии, — сообщил он бодрым голосом. — Даю вам слово, Холман, что раз тело было холодным как лед, значит, Карен умерла не за два часа до этого, а гораздо раньше.
— Спасибо! — сказал я ему без особой радости. — Вы сняли меня с крючка.
— Надеюсь, что и себя тоже.
Его бледное лицо довольно скоро стало приобретать естественную окраску.
— А теперь не считаете ли вы, что лучше вызвать полицию?
— Пожалуй, но с этим можно подождать еще пару минут… Если Карен не была убита из-за моей неосмотрительности, то почему же ее убили?
— Разве не дело полиции в этом разобраться?
— Либо ее партнер перестал ей доверять, опасаясь, что она все разболтает, либо…
— Либо? — поторопил меня Сулливан через пяток секунд.
— …либо у нее вообще не было никакого партнера, — неожиданно сообразил я. — Возможно, ей было известно что-то такое, что могло установить личность шантажиста.
— Так почему же она вам об этом не сказала раньше?
Голос у него звучал слегка раздраженно, как будто он утомился от рассуждений со мной.
— Может быть, она сама не представляла, что знает шантажиста. Но зато этот человек опасался, что она сообразит?
— Я считаю, что вам нужно вызвать полицию, затем лечь в постель и проспать часов десять подряд. Вы не сможете логически рассуждать, пока не остынете в эмоциональном плане, Холман, можете мне поверить!
— Возможно, вы и правы, — неохотно согласился я.
— Я хочу, чтобы и вы, и полиция имели ясные головы, из чисто эгоистических соображений. Я до сих пор убежден, что Рейнер погиб случайно, это был самый настоящий несчастный случай. Но теперь, когда Карен убили аналогичным образом из такого же оружия, уже кажется, что и то был не несчастный случай, и я становлюсь подозреваемым номер один в обоих убийствах.
Я вернулся в дом в Бел-Эйр, чтобы вызвать полицию. Ничего не менялось оттого, что они не знали о том, что труп я обнаружил еще за час до этого, но зато я, умолчав об этом, избежал необходимости отвечать на массу каверзных вопросов. Мне казалось, что и без того их будет достаточно. В тот день Билл Карлин, мой приятель, дежурил. Возможно, это несколько упростит дело, возможно, и нет. Как только он пообещал мне прибыть через двадцать минут, я положил трубку и стал бесцельно бродить по дому.
Ванна притягивала меня, как магнит, и хотя не хотелось вновь увидеть тело Карен, я все же решил туда заглянуть, чтобы убедиться, что оно по-прежнему там и что мне все это не пригрезилось. Разумеется, оно было на месте, ничего не изменилось с того момента, когда я его увидел впервые. Ее голова по-прежнему покоилась на краю ванны, безжизненные глаза были широко раскрыты, и мне так и казалось, будто она ждет, чтобы кто-то ответил на ее вопрос. И тут я заметил кое-что, что я упустил из виду в прошлый раз, когда впервые взглянул на тело. Внутренняя поверхность ее бедра была усеяна множеством следов от ожогов, как будто кто-то снова и снова прижимал к ее телу горящий конец сигареты.
Я все еще разглядывал эти зловещие следы, ясно говорящие о произведенной пытке, когда услышал, как официальные колеса зашуршали по гравию подъездной дорожки перед домом.
Объяснение с Биллом Карлином продолжалось два часа. Я сообщил ему все, что мне было известно, за исключением содержания магнитных лент, использованных для шантажа. Барбара Дун оставалась моей клиенткой, и я посчитал себя обязанным молчать про все эти сенсационные подробности как можно дольше. Карлин, который был гораздо больше лейтенантом, чем просто Биллом, в конце концов отпустил меня с миром, напутствовав обычными словами о том, что теперь это уже «забота криминальной полиции», так что мне следует держаться подальше. Домой я вернулся лишь к четырем часам, последовал совету доктора и сразу же лег спать. Я проспал без задних ног целых шесть часов, спал бы, наверное, и дольше, но меня разбудил телефон.
