Много времени ушло у меня, прежде чем я разыскал фиакр; было почти восемь часов, когда я прибыл наконец на Бройхаузгассе. Дом No 11 был хмурым пятиэтажным зданием казарменного вида. Кинематограф, лавка старого платья, парикмахерская и трактир занимали первый этаж. Лестница был плохо освещена, уже на площадке третьего этажа было совсем темно. Спичек я не захватил с собой и тщетно старался разобрать номера на дверях.
Послышались шаги, двое мужчин впотьмах поднимались по лестнице. Я остановился и прислушался. Вот они миновали второй этаж. Загорелся карманный фонарик, узкий луч света упал на одну из дверей, скользнул вдоль стены, направился влево и потом назад, остановился и осветил латунную дощечку.
- Фридрих Каразек, надворный советник в отставке, - произнес голос доктора Горского.
- Доктор! - воскликнул я, оторопев. - Вы как сюда попали?
Луч света упал на мое лицо.
- А вот и вы, барон, - услышал я голос инженера.
- И вы тут? - крикнул я, ошеломленный. - Вас, по-видимому, совсем не поражает, что вы столкнулись тут со мною.
- Поражает? Вам угодно шутить, барон. Я нисколько не сомневался, что и вы прочтете вечерние газеты,-сказал инженер и потянул за дверной колокольчик.
Глава XV
Я не понял смысла этих слов, я все еще был бесконечно изумлен неожиданной встречей. Только когда нам открыла дверь старая женщина, когда я увидел ее заплаканное лицо, ее растерянный вид, мне стало ясно, что в этом доме произошло несчастье.
Инженер назвал себя.
- Сольгруб, - сказал он. - Я тот, кто звонил сюда по телефону час тому назад.
- Молодой господин Каразек просил вас подождать, господа, - прошептала старуха. - Он вернется через четверть часа. Он только пошел в больницу. Входите, пожалуйста, но потише, чтобы господин надворный советник не услышал. Он этого не знает, видите ли. Мы ему ничего не сказали.
- Не знает? - спросил с удивлением доктор Горский.
- Нет. Еще полчаса тому назад он звал фрейлейн Польди, она ему всегда читает газету по вечерам. "Фрейлейн Польди еще в аптеке", - сказала я ему. Теперь он сидя заснул с газетой в руках. Проходите, пожалуйста, прямо по коридору, молодой господин Каразек сейчас придет.
- Мебель Бидермайера, - констатировал инженер и обменялся с доктором Горским взглядом взаимного понимания. Потом он опять обратился к старой женщине.
- Молодой господин Каразек - сын надворного советника, не правда ли?
- Нет, внук, двоюродный брат фрейлейн Польди.
- И несчастье произошло в этой комнате, не так ли?
- Нет, не в этой, как можно, - в кабинете, где фрейлейн устроила свою лабораторию. Сегодня утром стою я в кухне и разговариваю с Мари - я здесь экономка, тридцать два года в доме служу, - вдруг вбегает молодой господин Каразек. "Фрау Седлак, - говорит он, - живо, есть у вас горячее молоко?" Я спрашиваю: "Для кого горячее молоко? Для господина надворного советника?" А он говорит: "Нет, для Польди, она лежит в судорогах на полу". Я как услышала - судороги, испугалась, а он совсем спокоен, он никогда не теряет спокойствия. Схватила я молоко с плиты, вбегаю, вижу: фрейлейн корчится на полу, и личико бледное как мел, а губки синие. Я еще говорю: "Это падучая", - и хватаю ее за руки, и вдруг: "Господи Иисусе, - кричу, - у фрейлейн бутылочка в руке". - "Что с вами, что вы кричите? - говорит господин Каразек и видит тоже бутылочку, берет ее, нюхает и бежит к телефону. Барышня, "скорую помощь"!" Через несколько минут они уже были здесь, счастье еще, что это так быстро произошло, и доктор "скорой" помощи тоже сказал: "Еще минута, и, может быть, не было бы уже надежды". И потом он еще сказал: "Она не могла это сделать по нечаянности. Фармацевт узнает это по запаху сразу..." Вы, господа, простите, мне теперь нужно в кухню. Я дома одна, и господин надворный советник, когда проснется, попросит рисовой каши.
Она закрыла окно, оправила желтый чехол на рояле, окинула взглядом комнату и, найдя все в порядке, вышла. Я встал, чтобы рассмотреть картины на стене. Акварели и небольшие пастели, дилетантская работа - каштановое дерево в цвету, портрет молодого человека, играющего на скрипке, довольно посредственно скомпонованная рыночная площадь в деревне; был здесь и тот натюрморт, который я видел на картинной выставке, - астры и далии в японской зеленоватой вазе, - он, стало быть, не нашел покупателя. Но больше всего этого привлекала меня другая картина, в полумраке висевшая на стене подле рояля: прекрасная Агата Тайхман в костюме Дездемоны, я узнал ее сразу, хотя почти двадцать лет прошло с того дня, когда я видел ее в последний раз.
- Странная встреча после двадцатилетней разлуки, доктор, - сказал я и показал на портрет великой актрисы. Внезапная скорбь овладела мною, я почувствовал, какою чужою стала мне моя собственная молодость, с болезненной ясностью осознал я на мгновение быстротечность времени и его неумолимость.
- Агата Тайхман, - сказал доктор и поправил пенсне на носу. - Я видел ее на сцене один только раз. Агата Тайхман! Сколько лет было вам тогда, барон? Очень мало, не правда ли, девятнадцать или двадцать, не больше. Воспоминание не окончательно забытое, правда? А я, знаете ли, никогда не имел успеха у женщин. Зато сегодня могу хладнокровно стоять перед старым портретом. Я видел ее как-то в роли Медеи, вот и все.
Я не ответил. Инженер посмотрел на нас обоих недоумевающим взглядом, покачал головой, бегло взглянул на картину и прошел в кабинет.
Мы остались в комнате одни. Доктор начинал терять терпение и все чаще посматривал на часы. Я тоже тяготился ожиданием. Взял книгу, лежавшую на письменном столе, но это был словарь, и я положил его сейчас же обратно.
Спустя четверть часа инженер наконец вернулся в комнату. Он, по-видимому, искал что-то на полу, потому что руки у него были в пыли и грязи. Доктор Горский вскочил.
- Сольгруб, что вы нашли? - спросил он. Инженер покачал головой.
- Ничего.
- В самом деле ничего?
- Ни малейшего следа, никакой путеводной нити, - повторил инженер и рассеянно посмотрел на свои руки.
- Там вода, Сольгруб, - сказал доктор. - Вы на ложном пути, неужели вы этого не понимаете? Весь день вы гонитесь за этим призраком. Ваше чудовище не существует - никогда не существовало. Ваше чудовище - смехотворное порождение неправильного хода мыслей, выдумка - сколько раз я должен вам это повторять? Вы вбили себе в голову нелепую мысль и не подвигаетесь вперед.
- А вы что предполагаете, доктор? - спросил инженер, стоя перед умывальником.
- Мы должны постараться повлиять на Феликса.
- Это безнадежно.
- Дайте мне время.
- Время? Нет, времени я вам не могу дать. Разве вы слепы? Разве вы не видите, как он там сидит и молчит и предоставляет нам болтать? Он ни за что не допустит, чтобы его честное слово было сделано предметом дискуссии с весьма проблематичным исходом. Он твердо принял решение, он сделает то, чего от него требует Феликс, быть может, завтра, быть может, еще сегодня ночью, у него палец на курке, а вы хотите располагать временем.
Я хотел возразить, заявить протест, но инженер не дал мне заговорить.
- Я на ложном пути, разумеется, - воскликнул он. - То же самое говорили вы мне сегодня в полдень, доктор, когда я на театральной площади разыскивал шофера, который отвез Ойгена Бишофа к его убийце. Потом, когда я нашел этот дом и поднимался по лестнице, вы крикнули мне вдогонку, что я на ложном пути, что я помешался на своей идее...
- Вы были в квартире процентщика? - перебил я его.
- Процентщика? - переспросил удивленно инженер. - О каком вы говорите процентщике?
- О Габриеле Альбахари. Доминиканский бастион, 8.
- Разве он процентщик? Об этом вы ничего мне не сказали, доктор.
- Он дает деньги в долг под заклады, - заметил доктор Горский. Знакомство не из тех, которыми приходится гордиться. Но при этом он один из наших лучших знатоков искусства и коллекционеров. Ойген Бишоф знал его почти двадцать лет и пользовался иногда его шекспировской библиотекой и альбомами костюмов.
- Вы говорили с этим человеком, господин Сольгруб? - спросил я.
- Нет. Его не было дома, и я воспользовался этим, чтобы осмотреть квартиру в поисках убийцы.
- А каков был ваш успех, об этом вы предпочитаете не говорить, Сольгруб, не так ли? - заметил доктор Горский.
- Молчите! - крикнул инженер и вспомнил в тот же миг, что находится в чужой квартире, а поэтому понизил голос. - Я не нашел его, это правда, но только потому, что составил себе о нем неправильное представление, - вот почему я не нашел его. Логическая ошибка... В моих рассуждениях где-то есть логическая ошибка. Но убийца там, наверху, он не выходил из своей квартиры, он не мог из нее выйти, и я найду его, доктор, будьте в этом уверены.
И при этих словах что-то во мне зашевелилось, какое-то высокомерие проснулось во мне и подталкивало меня лишить уверенности стоявшего передо мною человека, сбить его с толку, ввергнуть в сомнение - и я сказал хладнокровно и вполне серьезно:
