— Ну ладно, ладно. Сядь.
Он просиял:
— Хорошо. Только мне сначала надо помыться. Ты пока позаботься вот об этом, а я быстро в душ сгоняю. — Он сунул коробку с пиццей ей в руку. — Не ешь всю без меня.
И он легко сбежал по ступенькам.
Эдди покормила Роя и Джералда и сказала:
— Больше вы ничего не получите. И не сидите тут и не смотрите с такой надеждой.
— Да нет, это я так смотрю.
Она повернулась и увидела стоящего в дверях Ника. Он ухмыльнулся, а потом скользнул взглядом по ее телу так, что никаких сомнений не осталось, на что именно он надеется. Эдди собралась с духом и постаралась усмирить взбесившиеся гормоны.
— Не надо, — твердо сказала она.
Он пожал плечами.
— Ладно, — ответил он, выражение лица его тут же изменилось, и он направился прямиком к столу, не раздумывая, прямо как Рой с Джералдом. — Я умираю с голоду. Выглядит аппетитно.
Так и было. А она очень хотела есть, поэтому просто села за стол.
Первые несколько минут в комнате царило молчание — они оба были сосредоточены на еде.
Наконец Ник доел четвертый кусок пиццы, откинулся на спинку стула и вздохнул:
— Когда сдираешь крышу с дома, всегда просыпается волчий аппетит.
Она протянула руку к стойке, взяла с нее ключ и отдала ему:
— Вот, возьми. Тогда тебе не придется больше мне звонить.
Губы его искривились в усмешке, но он все же взял ключ.
— Спасибо.
Их взгляды снова встретились. На губах у него заиграла улыбка. Эдди быстро встала и пошла со своей тарелкой к раковине.
— Спасибо за пиццу, — сказала она и открыла кран, чтобы помыть посуду.
— Спасибо за компанию, — так же вежливо ответил он.
Он подошел к ней со спины, поставил свою тарелку на стойку. Он был так близко, что она чувствовала тепло его тела. И так же остро ее тело отреагировало, когда он отошел.
— Мне нужно еще планы по работе на завтра составить, — сказал он. — Так что спокойной ночи.
Она удивленно посмотрела на него через плечо.
Ник пожал плечами:
— Разве что у тебя есть идея получше.
— Нет. Я… Спокойной ночи.
Она заверила себя, что поступает правильно, когда дверь за ним закрылась. Так безопаснее — намного безопаснее.
На следующее утро Ник закончил снимать крышу с дома. А потом чистил и разбирал черепицу.
А вот чего он хотел, так это чтобы Эдди была рядом.
Она не была здесь с самого первого дня. Он почти не видел ее. Только за ужином. Как-то получалось так, что они каждый день ели вместе. Иногда она готовила. «О гостеприимстве Моны ходят легенды», — сказала она, давая понять, что эти трапезы были частью этого самого гостеприимства. А иногда он ездил в город и покупал еду в ресторанах.
Но вот к ранчо она даже не подходила. Хотя она и так все время была здесь, в его голове, мыслях. В пятницу он заметил ржавые качели у купы деревьев. И не обладая особенно богатым воображением, можно было представить себе, как Эдди высоко на них раскачивается. Потом, когда он обедал за расшатанным столиком в кухне, он думал о том, как она здесь завтракала, обедала и ужинала со своей семьей. Мысль о Моне Тремейн, готовящей в этой кухне, была интригующей. Тогда она еще не была суперзвездой, она была молодой матерью и женой. Но еще более интригующей была мысль о детстве Эдди.
Обычно, когда он представлял себе прежних обитателей зданий, реставрацией которых занимался, это были далекие исторические фигуры. Они не были женщиной, с которой он ел пиццу во вторник и мясной хлеб вчера, женщиной, с которой он занимался любовью в Мон-Шэмионе. Такой правильной, вежливой и собранной и в то же время острой на язык, которая тогда растаяла в его объятиях и которую он с тех самых пор никак не мог перестать желать.
Но когда он изучил ряд маленьких чернильных отметок на стене у двери — темно-синие «Р» ее брата Ронана и красные «Э» Эдди, — она снова стала той маленькой темноволосой девочкой, которая когда-то жила здесь. Если он сейчас закроет глаза, тут же их увидит. В холле была фотография Эдди с отцом. Ник уже было заулыбался, но тут же вспомнил, что через год после того, как была сделана эта фотография, Джо Тремейн умрет в результате несчастного случая, а жизнь Эдди безвозвратно изменится.
Чудо, что она вообще хочет сюда вернуться.
Стук половиц вернул Ника к реальности, он повернулся и увидел зашедшего из гостиной Роя. Настроение у него тут же улучшилось, потому что он подумал, что и его хозяйка где-то здесь.
— Где она? — спросил собаку Ник.
Неудивительно, что Рой не ответил. Ник встал и пошел ее искать.
— Эдди?
Но никто ему не ответил. Он снова позвал ее по имени. Ничего. Только Рой вышел на крыльцо, виляя хвостом.
— Ты ведь не один пришел?
Похоже, все-таки один. Надежда Ника угасла.
— Ну, — сказал он собаке, — чувствуй себя как дома. А мне еще надо поработать.
Если Мона вообще когда-нибудь вернется к цивилизации, раздраженно подумала Эдди, она поразится тому объему работы, который успел проделать ее менеджер, пока она не отвечала на звонки.
Эдди всегда много работала. Но теперь, когда она работала весь день и почти всю ночь, решительно отказываясь позволять себе думать о Нике Савасе, производительность ее труда стала просто сверхъестественной. Эдди теперь почти всегда брала телефон вне зависимости от времени суток.
А почему бы и нет? Она все равно не спала.
А поговорить — о чем там они хотели с ней поговорить — было намного спокойнее, а главное, безопаснее, чем ворочаться с боку на бок в кровати и думать о мужчине, который спал в доме Моны, но мог бы спать в ее постели, если бы только она ему это позволила.
Она ему не позволит. Но она о нем думала. Запретить себе этого она не могла. Каждый вечер она с нетерпением ждала их совместного ужина. Каждый день ей ужасно хотелось знать, что он успел сделать в доме.
— Тебе надо прийти посмотреть, — каждый вечер говорил он.
— У меня слишком много дел, — отвечала она. Но ей было любопытно.
Ему тоже. Она спрашивала его о работе, а он каждый вечер расспрашивал ее о годах, проведенных в старом доме. Которая спальня ее? Когда поставили качели? Чей это был подарок на день рождения? Как они праздновали Рождество, когда там жили?
Сначала Эдди не хотела отвечать. На многие годы она закупорила эти воспоминания, как в бутылке. Но Ник так мягко и осторожно задавал вопросы, что она заметила, что больше стала рассказывать и больше вспоминать.
И почему она не сделала этого раньше?
Потому что разговоры об отце всегда причиняли ее матери боль. Ронан тоже об отце говорить не хотел. Хотя Ронан вообще ни о чем говорить не хотел. И ей не с кем было поделиться этими воспоминаниями. Даже с Беном. Сейчас она это вдруг поняла. Он не копался в прошлом, не хотел ее ранить. Бен всегда по натуре своей склонен был смотреть вперед.
