На этот раз молчание затянулось. Потом Мона сказала почти что робко:
— Конечно, найдешь.
Эдди сжала зубы:
— Я серьезно. Я думала, что ясно дала это понять после вечера в Мон-Шэмионе. Ты вообще не слушала, что я тогда сказала?
— Ты сказала, — осторожно повторила за ней Мона, — «Я не хочу, чтобы ты находила мне мужчин. Особенно я не хочу, чтобы ты пыталась свести меня с Кайлом Роббинсом. Никогда больше этого не делай».
— И?..
— Только не говори мне, что ты ходила на свидание с Кайлом Роббинсом.
— Нет, черт возьми! Я не ходила на свидание с Кайлом. Его ты тоже прислала?
— Тоже?
— Не считая Ника, — выпалила Эдди.
— О чем ты?
— А зачем он здесь?
— Ну, когда он позвонил, он сказал, что ему интересно будет взглянуть на дом, о котором я говорила, — ответила Мона.
Эдди открыла рот. И ничего не смогла сказать.
Он позвонил Моне? Он?
— Ник позвонил? Тебе? Ты… не звонила ему?
— Эдди…
— Я просто… пытаюсь понять. — Эдди вдруг ощутила слабость в коленях. Она села и попыталась подумать.
— Я думала, это и так понятно, — сухо произнесла Мона.
Понятно?
Эдди покачала головой.
— Нет.
— Ой, бога ради, — сказала Мона, теряя терпение. — Как думаешь, почему он вдруг захотел отремонтировать мое полуразрушенное старое ранчо? Чтобы улучшить свое резюме? Произвести впечатление на очередного короля? Ты что, веришь в то, что какое-то там ранчо поможет ему это сделать? Я так не думаю!
— Но тогда…
— Он приехал ради тебя.
— Но… — Эдди пораженно замолчала, качая головой.
Она сама сделала этот скоропалительный вывод, когда он возник у нее на пороге. Сердце подпрыгнуло у нее в груди. А потом она спросила: «Что ты тут делаешь?»
А Ник ответил…
И что Ник тогда ответил?
Она напрягла мозги. Он ничего прямо не говорил. Не заявлял открыто, что приехал ради нее. Но и не отрицал тоже. Он сказал: «Я разговаривал с твоей матерью».
Эдди не дышала. Не смела надеяться.
— Эдди?
Она все еще думала. В голове у нее кружились сотни самых разных мыслей. И никак не складывалась цельная картинка. Зачем он вызвался ремонтировать ранчо, если только…
— А он точно тебе звонил? — спросила она мать.
— Да что здесь происходит? — вопросила Мона. — Мне что, надо было ему отказать? Ты же с ним ушла тогда вечером, когда я «подкинула» тебе Кайла. Я думала, он тебе понравился.
— Да я его совсем не знала, — сказала Эдди. — Тогда, — торопливо добавила она. — И да, он… он мне нравится.
— Значит, — лукаво сказала Мона, — я прощена?
— Да, — сказала она. — Если больше ты так делать не будешь.
— Надеюсь, не придется. — Намек Моны был более чем прозрачен.
— Все… не так просто, как ты думаешь.
— Послушай, если ты любишь Бена, это еще не значит, что ты должна поворачиваться спиной к жизни. Я всем сердцем любила твоего отца. — Она резко замолчала, и Эдди с удивлением услышала, как сорвался голос ее матери, и это никак не было связано с легендарными актерскими способностями Моны. — Я любила его, — тихо, но все так же горячо добавила она.
— Я знаю, мам. Я всегда это знала. Но дело здесь в Нике.
— А что с Ником?
Действительно, что с Ником?
— Именно это я и пытаюсь понять. Я тебе утром позвоню. Я устала. Мне нужно поспать. И подумать.
— Если тебе нужно будет с кем-нибудь поговорить, Эдди…
— Спасибо. — Эдди уже задумалась. — Спасибо, мам, — сказала она, потому что впервые в жизни уместно было назвать ее именно так.
Этой ночью Эдди лежала в постели, уставившись в потолок, и смотрела на события прошедшей недели сквозь призму новой информации, которую она получила: это Ник позвонил ее матери, а не наоборот. Это Ник предложил приехать взглянуть на дом, чтобы понять, стоило ли его ремонтировать.
Зачем он это сделал?
Мона призналась, что сказала ему о существовании дома. Когда они вернулись, Мона дала Эдди листок бумаги, где Ник написал имена пары архитекторов, которых можно было спросить, интересен ли им будет этот проект.
Но вместо этого он приехал сам. Почему? Потому что ему отчаянно хотелось заняться ремонтом старого ранчо?
Вряд ли. Мона была права, отметая это предположение. Ник Савас был очень востребованным и авторитетным человеком в том, что касалось реставрации и ремонта в области архитектуры. Он мог выбирать, за какие проекты ему браться. Тогда почему он выбрал этот?
Если бы Мона его попросила, он мог бы еще подумать, стоит ли ему за это браться. Но раз Мона не просила — а Эдди ей верила, — все это не имело смысла.
Если только у Ника не было другой причины приехать. Если он не приехал из-за нее.
Эта смелая мысль вызвала в ней какие-то странные чувства, как будто ей может достаться уже за то, что она осмелилась такое предположить. В конце концов, именно на это она надеялась, когда он возник вдруг у нее на пороге. И он поспешно ее тогда заверил, что это не так.
Почему?
Потому что она эту надежду продемонстрировала. Она дала понять, что он ей небезразличен и что у нее могут быть и более сильные чувства к нему, а Ник этого не хотел. Он хотел секса, и ничего больше. Но когда она отказалась от такого рода отношений, он мог уехать. Мог сказать, что ранчо не стоит ремонтировать.
Он остался. А это значит…
Эдди задрожала от ожившей в ней надежды.
Он остался не ради удовольствия поработать на проекте, без которого легко мог бы и обойтись. Он остался не ради горячего секса, который у них был — потому что у них его не было.
Он остался ради нее.
* * *
Желудок Ника пребывал в дурном расположении духа.
Сам Ник тоже, но суть была не в этом.
Суть была в том, что Ник просто умирал с голоду. В семь часов он съел булку и выпил кофе после очень беспокойной ночи, когда он то и дело задавался вопросом, какого черта происходит между Эдди и мужчиной, который привез ее домой. А сейчас было уже почти два, и свой обед он забыл в доме у Моны.
И возвращаться за ним не собирался. Если он вернется, Эдди наверняка подумает, что он это специально сделал, чтобы посмотреть, что она там делает. А может, ее там и нет. Ведь сегодня суббота. Она, наверное, по выходным не работает.
В пятницу вечером она уж точно не работала!
А потом он вот уже в сотый раз напомнил себе, что то, чем она занимается, — это ее личное дело, черт подери. Как он и сказал ее матери. Но ему не понравилось заявление мистера Собственника: «Я ее друг и друг ее мужа». Как будто это значило, что у него на Эдди больше прав, чем у Ника.
Ник достал платок из кармана и вытер пот с лица, потом стал укладывать очередной кусок черепицы и тут услышал:
