Последние слова Дивиера произнесены были довольно тихо, но государыня, вслушиваясь во весь разговор, уже с первой выходки князя следила за ним с напряжённым вниманием и вдруг ответила генерал-полицеймейстеру:
– Прости меня, Антон Мануилыч! Это я просто запамятовала, что нужно тебе сказать, чтобы ты у нас бывал совсем так, как при государе было. Не подумай, друг мой, чтобы я к вам меньше государя имела доверенности, это просто по забвению…
– Слушаю, ваше императорское величество… и буду иметь счастие являться видеть пресветлые очи ваши в таком часу, как повелите, – поднявшись с места и кланяясь монархине, отозвался Дивиер.
– Как тебе удобнее… или как прежде было, – ответила Екатерина.
– Боюсь, ваше величество, что тогдашние порядки не подойдут к обиходу вашего величества, – ответил Дивиер, я к государю являлся в четыре часа утра в конторку. А смею думать, ваше величество…
– Правда, правда! В это время я сплю. Попозднее… около полудня, коли хочешь.
– В полдень завтра прикажете, ваше величество, допустить меня с репортом на всемилостивейшую аудиенцию?
– Хорошо! – был ответ.
Дивиер встал и, подойдя к её величеству, поцеловал руку.
При последних словах Ушаков весь побагровел, а у светлейшего князя на мгновение слетел с лица румянец, и затем выступили на щеках и на лбу багровые пятна – признаки сильного прилива крови ко лбу. Светлейший схватил графин с холодною водою и выпил разом два кубка.
Апраксин и Головкин ни на кого не глядя кушали, а Брюс и князь Алексей Черкасский переглянулись. Только кабинет-секретарь Макаров, сидевший через одного гостя от светлейшего, когда князь пил, сказал ему что-то на ухо. Должно быть, сказанное им имело успокоительное действие, потому что через минуту лицо светлейшего изменилось и его брови приняли обыкновенное положение. На минуту водворившееся зловещее молчание было прервано вдруг вопросом княгини Дарьи Михайловны, обращённым к младшему Левенвольду:
– Кажется, ваша сестрица, что была фрейлиною у крон-принцессы, в девицах ещё?
– Точно, ваша светлость, у кронпринцессы моя сестра была фрейлиною, но она теперь уже замужем за одним дворянином, по фамилии Шлиппенбах.
– А матушка здравствует?
– Да, светлейшая княгиня… родительница наша в добром здоровье, хотя в её лета нелегко перенести смерть спутника жизни и друга, каким был отец наш – относительно матушки… Такой друг – каких не много!
– Где вы служили раньше Берлина? – спросила Варвара Михайловна.
– У саксонского курфюрста и у принца-коадъютора Любского.
– Где же показалось вам лучше? – пожелал узнать Брюс.
– Непродолжительность службы при этих дворах, конечно, служит доказательством, что в Берлине нам больше улыбалось счастье. Её величество королева милостиво изволила относиться к усердию брата, – заключил младший Левенвольд и взглянул на старшего.
– Точно так же ценили при берлинском дворе и службу моего брата, – отозвался старший, – но… обстоятельства и главное – желание быть ближе к нашим имениям, по смерти родителя управляемым не близкими нам людьми, решили мой выбор. Я попросил увольнения и получил вот эту аттестацию. – И барон Левенвольд передал в руки Якова Вилимовича Брюса документ с печатью прусской придворной канцелярии, где превозносились до небес его «способности, усердие и редкое знание придворных обычаев».
Прочитав аттестат и возвращая его, Брюс не утерпел, чтобы не повторить вслух нескольких заключительных хвалебных эпитетов официального языка придворного прусского стилиста.
Государыня при словах Брюса ещё раз обратилась к старшему Левенвольду и милостиво изрекла:
– Услышав, как в чужой земле вы показали ваши достоинства, я ещё более радуюсь, что могу считать вас отныне в нашей службе, где открыта будет вам лучшая дорога к снисканию отличий.
Опять братцы, встав с мест и принеся почтительную благодарность за доброе мнение о них и августейшую милость, были удостоены целования руки.
Подали уже последнее блюдо – сладкое. Князь-хозяин счёл нужным обратиться к государыне с извинениями насчёт недостаточности угощения.
– Полно, полно, Александр Данилыч. Мы всем были очень довольны, только недовольны тем, что ты сам спрятался.
– Никак нет, ваше величество! – отвечал светлейший, и, встав с места, князь, подойдя к её величеству, низко поклонился и, целуя монаршую руку, получил поцелуй в лоб.
Все поднялись и в свою очередь принялись благодарить хозяев. Левенвольды, окружив княгиню Дарью Михайловну и сестру её самыми отборными учтивостями, заявили свою благодарность за милостивый приём и угощение.
– Мы всегда рады вас у себя видеть! – ответила светлейшая княжна.
– Если позволит его светлость, мы бы сочли себя счастливейшими из смертных – бывать у вас и свидетельствовать свою преданность! – ответил старший Левенвольд.
Младший подошёл к князю и произнёс ему пышную благодарность, удостоясь опять кивка головою, как бы в сторону выхода. Затем светлейший, поворотясь спиною к нему, сказал Ушакову:
– Андрей Иваныч, что ты так, братец, поспешил утром-то уйти, да и теперь словно норовишь также направить лыжи…
– Ваша светлость, нужное кое-что есть исполнить-с.
– Да поговорить бы нам надо…
– Как изволите … Будет приказать что – я готов принять приказание.
– Не в приказанье дело. Нужно перекинуться словами двумя-тремя. Пойдём-ка, Алексей Васильич?.. А, Алексей Васильич! – кричал светлейший, ища Макарова, но его уж и след простыл.
– Коли нужно вам, ваша светлость, конференцию учинить с Макаровым, ужо я к нему съезжу, дельце некое справивши. К тому времени, может, и досужней будет вам? Не изволите ли так? Под вечерок али утром… не лучше ли?!
– Пожалуй, так и лучше будет, – согласился князь. – Меньше глаз и ушей лишних-с, ваша светлость, – пошептал на ухо князю Ушаков.
– Правда, правда твоя… Так до утра. Смотри же!
– Будем… часочку к восьмому-с! Не поздно, чай?!
– Пожалуй… Так смотри, я жду вас.
– Как приказано-с. Одно, ваша светлость, если Алёшки Макарова не уловлю… всё едино, сам буду-с.
– Ну, я за ним пошлю от себя ещё, – порешил князь, подавая дружески руку Ушакову, спешившему – кто бы знал куда? Трудно было бы поверить, если бы кто сказал: к Толстому!
Примирение с князем и взятка в сто дворов не помешали Ушакову ехать торговаться ещё и со старым грешником. У него думал Андрей заломить разом столько, что или он вправду раскошелится вдосталь, или – шапками врознь. Случаем нужно пользоваться! Как знать, скоро ли другой представится, и так ли ловко будет подойти да потребовать за содействие, как теперь. «Куй железо, пока горячо – застынет – напрасно руки околотишь» – решил, сходя с княжеской лесенки, генерал-разыскиватель.
VII ПЕРЕМЕТЧИКИ И ТУРУСЫ
Уже смеркалось, когда Андрей Иванович поднялся до кельи Толстого и нашёл в передней сторожей, сидевших неприметно за какою-то занавескою.
Пройдя мимо них к самому графу, Андрей Иванович нашёл у него, совершенно неожиданно, двух посетителей. Калякали со старцем вполголоса граф Андрей Артамонович Матвеев[46], которого здесь считали жившим преспокойно в Москве, и барон Пётр Павлович Шафиров, совсем поседевший и постаревший во время своего несчастия[47]. После возвращения ему чинов и отличий Ушаков ещё не видел знаменитого дельца. А тот, очевидно, чуть не с отвращением подал свою руку разыскивателю, любезно задумавшему поздороваться с графом и бароном.
– Ну, что? – спокойно спросил генерала Толстой – Новенького не скажешь ли нам чего, голубчик?
– Как же… почему не сказать? Коли бы придворной крысой когда состоял, сказать бы мог – нашего полку прибыло. Государыня сегодня, у князя светлейшего в гостях, приняла в службу двух барончиков, сынков царевичева гофмаршала, в камер-юнкеры к себе… Малые из себя, неча сказать, картины… И уж тонкие-претонкие, доложу вам, господа енаралы, разбестии оба. Словно обошли они мать нашу. Почитай, всё с ними одними и беседовала. И приказала им завтра же быть при себе на дежурстве, всенепременно. Светлейший просто взбесился! Чуть не ругательски принялся их ругать и напустился на Дивиера. «Ты, – говорит, – ничего не смотришь, что здесь делается… кто приезжает». Тот-таки дал ответ молодецкий. Показал, что ему всё известно… И получил опять личный доклад у царицы, по вся утра…
– Вот как! – невольно вскрикнул Матвеев. – Значит, наш курс может и подняться… а Сашкин… колеблется?
– Дай-то бы Бог этому мерзецу скорей шею сломить!
– Да что-то не верится, братцы, и хитёр, и изворотлив ведь он, что леший!
– Была у него изворотливость, держи карман! – вдруг озадачил всех Ушаков, и все на него взглянули, а хозяин дома спросил Андрея Ивановича напрямки:
– Ты с нами, Андрюша, комедь не ломай, а прямо скажи – с подвохом ты теперь Сашку аттестовал, али вправду внял нашим словесам и хочешь к нам пристать? Коли хочешь, прямо говори, сколько за переход?
