При дворе у Клеопатры имелись недоброжелатели, и Цезарь наверняка об этом догадывался. Как позже напишет сам римлянин, «у него всегда находились верные друзья, способные защитить его от врагов, и ни одного надежного союзника, чтобы спастись от друзей». Своих врагов Клеопатра знала. С друзьями дело обстояло сложнее. Царица в союзе с римлянами воевала против тех, кто не хотел видеть римлян на своей земле, против тех, кто изгнал ее отца за дружбу с ними. Теперь ситуация изменилась. Среди придворных всегда был определенный процент потенциальных изменников, и война стала отличным поводом вывести плесень. Недруги Клеопатры дорого заплатили за свою дерзость. А сплетники — за длинные языки. Одних царедворцев изгнали, других казнили, и у тех и у других конфисковали имущество. Кого-то отравили, кому-то вонзили в спину нож, совсем как во времена Авлета. Волна кровавых чисток ожидала и армию. Начало нового правления отнюдь не было безоблачным.
Между тем во дворце и гавани хватало вполне земных, прозаических забот: зарыть рвы, убрать баррикады, расчистить руины, отстроить то, что было разрушено. Восстановить город, который современник назвал «самым большим и богатым, роскошным и прекрасным во всем просвещенном мире». Попавшие в Александрию путешественники не знали, чему удивляться больше: впечатляющим размерам столицы или ее несравненной красоте. И это еще до того, как они успевали познакомиться с ее неугомонными обитателями. «Увидев город, начинаешь сомневаться, хватит ли на земле людей, чтобы его заполнить. Повстречавшись с его жителями, спросишь себя, как все они помещаются на столь тесном клочке земли. Однако мы, как бы то ни было, помещаемся», — хвастался один александриец. Город украшало множество скульптур из розового или красного гранита и лилового порфира. Те, кто бывал в Афинах, утверждали, что монументы столицы Птолемеев — первоклассные копии греческих оригиналов. Это был не первый и не последний город, где утраченная мощь обернулась величием символики. Чем слабее становились Птолемеи тем грандиознее делались постройки, пышнее отделка. Двенадцатиметровые статуи Клеопатры Второй и Клеопатры Третьей из розового гранита встречали корабли в Александрийской гавани. Колоссальный сфинкс с головой сокола возвышался над дворцовой стеной. Сфинксы поменьше, в девять футов, охраняли городские храмы.
Один вид главной улицы Александрии мог лишить незадачливого путника дара речи: ширина этой улицы составляла тридцать метров, и равных ей в древнем мире не было. Утверждали, будто на то, чтобы пройти ее из конца в конец, понадобился бы целый день. По обрамленной резными колоннами, шелковыми тентами и величавыми фасадами Канопской дороге могли бы проехать в ряд девять грузовиков. Главные улицы города, каждая шириной в шесть футов, были вымощены брусчаткой, оборудованы стоками, а по ночам кое-где даже освещались. На центральных перекрестках — в десяти минутах ходьбы от дворца — вздымались в небо стройные известняковые колонны. Коренные египтяне, по большей части ткачи, селились в западной части Александрии, вокруг Серапеума, храма Осириса, в котором располагалась вторая городская библиотека. Большой прямоугольный храм, богато убранный золотом, серебром и бронзой, возвышался на искусственном холме в окружении садов и портиков. Это один из трех памятников эпохи Клеопатры, дошедших до наших дней. Еврейский квартал располагался на северо-востоке, неподалеку от дворца. Греки занимали трехэтажные особняки в центральных кварталах. У каждого района было свое ремесло: в одной части города готовили благовония и алебастровые горшочки для них, в другой с незапамятных времен жили стеклодувы. Дивный город терм и гимнасиев, дворцов и кладбищ, театров, храмов и синагог растянулся на много миль с востока на запад. Под окружавшей его известняковой стеной с круглыми сторожевыми башнями, в обоих концах Канопской дороги располагались дома свиданий. Александрию с утра до ночи наполняли стук лошадиных копыт, крики уличных торговцев, акробатов, предсказателей, ростовщиков. Над улицами витал пряный аромат специй, смешанный с острым, свежим запахом моря. Длинноногие ибисы, черные и белые, бродили по обочинам в поисках еды. До самого вечера, когда пылающий солнечный диск опускался за линию горизонта, город оставался хаосом музыки, шума и цвета, калейдоскопом золота и пурпура. Александрия была столицей обостренной чувственности и утонченного интеллектуализма, Парижем древнего мира: город высокий в своих устремлениях и бесстыдный в своей роскоши, идеальное место, чтобы потратить наследство, написать поэму, найти (или потерять) любовь, поправить здоровье, начать новую жизнь или просто отдохнуть после десяти титанических лет, потраченных на завоевание Италии, Испании и Греции.
Несмотря на красоту и веселый нрав, Александрия была не таким уж гостеприимным городом. Как отметил один путешественник: «Здесь легко с непривычки оглохнуть от шума, потеряться в толпе и стушеваться под пристальным взглядом десятков тысяч глаз; тому, кто не любит музыки и песен, здесь вряд ли понравится». Александрийцы не зря слыли беспечными весельчаками. В день окончания войны ликующие местные жители и примкнувшие к ним римские гости заполнили дворцовые палаты, отделанные панелями из слоновой кости. Пиршественные залы дворца без труда могли вместить огромную толпу; самый большой из них был заставлен бронзовыми скамьями, инкрустированными стеклярусом и слоновой костью, настоящими произведениями искусства. Египет импортировал серебро, зато располагал самыми большими запасами золота в древнем мире; есть свидетельства, что в зале были позолоченные колонны. Число жителей Александрии может быть завышено, но ее великолепие поистине трудно переоценить. Даже у античных авторов не всегда хватало красноречия, чтобы его описать. Богатые александрийцы обставляли свои дома мебелью из ливанского кедра, инкрустированного слоновой костью и перламутром, украшали стены изысканным орнаментом и красочными мозаичными полотнами. Фасады выкладывали плитами из кремового алебастра. Внутри мерцала эмаль и сверкали изумруды. На фресках преобладали мифологические сцены. Филигранность работы поражала воображение.
Напольные мозаики были на любой вкус: от причудливых геометрических орнаментов до предельно реалистических изображений зверей и птиц. В праздничные дни они исчезали под коврами из роз и лилий, в которых у египтян никогда не было недостатка. «В этой стране, — подметил историк, — ни один цветок, будь то роза, ландыш или любое другое растение, никогда не отцветает». Заваленный охапками цветов пол напоминал бы цветущий луг, если гости на пиру не имели обыкновение бросать на него устричные раковины, клешни омаров и персиковые косточки. Хозяева торжества нередко заказывали по триста роз, чтобы украсить пиршественный зал гирляндами, а головы гостей венками (египтяне отдавали предпочтение розам, они верили, что их аромат спасает от яда). Александрийцы были большими специалистами в области ароматов. Пока музыканты играли, а сказители нараспев читали поэмы, слуги разбрызгивали над венками гостей корицу, кардамон и розовое масло. Благоухали не только столы, но и украшения, лампы, даже подошвы сандалий; пиршественный зал тонул в густых ароматах. Царские пиры приносили доход не только парфюмерам; дел хватало и ювелирам, поставлявшим во дворец серебряные блюда, чаши и подсвечники. Стекло только-только изобрели, но александрийские стеклодувы успели достичь в своем деле мастерства, граничащего с настоящим волшебством. Стеклянная посуда занимала на столах почетное место среди серебряных подносов, хлебниц из слоновой кости, украшенных самоцветами кубков. Кушанья подавали на золоте; на пирах Птолемеев одни только столовые приборы весили около трехсот тонн. Даже в том, что касалось сервировки стола, проявлялась гибкость и приспособляемость Клеопатры. Чтобы окончательно ошеломить римлян своим богатством, царица приказала впредь именовать праздничное убранство пиршественного зала повседневным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
