— Господин мэр во втором ряду?
— Это не он, это старший дурак. За стариком «Выдра», затем этот «Эпаминонд»[12] и «Бомбардо».
Мания давать прозвища свирепствовала по всей стране и не щадила даже богатых землевладельцев. Господин де Катрелис-старший был «Духом Волка». Луи де Катрелис — «Выдрой» (потому что он соглашался охотиться только при условии, что отец истребит всех волков в Бросельянде). Анри звали «Эпаминондом» потому, что он был мэром, часто ссылался на этого греческого полководца в своих выступлениях, да и просто потому, что это варварское имя (его произносили иногда и как «Эпаминонда») чем-то импонировало простым людям. Что же касается «Бомбардо», то он вел уединенную жизнь в выбранном для этого замке и не был местным уроженцем.
Несмотря на наплыв народа, никто не осмеливался занять скамейку напротив алтаря. На ней семья де Катрелисов и устроилась. Было видно, как господин де Катрелис осенил себя широким крестом, затем без всякого труда встал на колени. Появилась обшитая шнуром сутана.
* * *
Повлияло ли в этот день на красноречие ризничего присутствие господина де Катрелиса или многочисленность прихожан, неизвестно, но несомненно, что он превзошел самого себя. На этот раз он выдал не ряд завываний на латыни, а настоящий крик королевского оленя. Подобный вопль, услышанный в ночи и в пустынном месте, заставил бы любого схватиться за ружье и достать нож из-за пояса. Зоолог же немедленно подумал бы, что в этих местах, по-видимому, водится какой-то давно исчезнувший вид животных, что-то вроде близкого родственника мамонта. Невозможно было понять, как это человеческое горло выдерживает подобные сотрясения и не разрывается. Что касается служителя культа, то, произнося проповедь, он не ограничивал себя временем, заботясь только о том, чтобы прямо держать голову и как можно эффектнее модулировать голосом. Многий боялись, что его проповедь растянется до самой вечерни. Господин де Катрелис начинал нервничать и готов был крикнуть: «В чем же дело, аббат? Мы здесь собрались не для того, чтобы слушать плохой французский язык!» Он любовался сосредоточенностью жены и примерным поведением маленького Катрелиса: «Бедные малыши, их пожурили! Но, по крайней мере, они не испугались этого окаянного ризничего! А я-то хорош, совсем отвык от службы и даже молиться не могу. Впрочем, я не чувствую и потребности в этом. О! Проклятый болтун, замолчишь же ты наконец или нет?»
Тем не менее постепенно он успокоился и даже укорял себя за свое раздражение. Один из его внуков пошел к причастию.
«Без всякого страха. Это, конечно, мальчишка „Выдры“. Славный мальчишка, наша поросль! Он показался мне с самого начала. Вылитый я, когда был в его возрасте. Надо бы с ним поговорить. Господи, как же он на меня смотрит! Мало сказать, поедает меня глазами, просто пронзает меня взглядом!»
Он взглянул на тонкое, нежное лицо ребенка пристальнее, и то, что он увидел в его бездонных синих глазах, потрясло его до глубины души. В них отражались восхищение и одновременно мягкий упрек. Старик опустил голову на руки и принялся горячо молиться для того, чтобы, по крайней мере, соединить свою молитву с молитвой ребенка: «Но я не знаю даже его имени!»
* * *
Тем не менее сразу же после «Ite missa est»[13] он пришел в себя. Аббат пошел собирать комплименты:
— Изумительно, господин аббат, нет слов. И какая мощь! — сказал господин де Катрелис, но насмешка мелькнула в его глазах. К счастью, кюре не понял намека. К тому же вмешалась «Мадам»:
— Господин кюре, могу ли я вас просить отобедать у нас? Будут только свои…
Господин кюре выпятил грудь колесом. Такие комплименты и такое почтение задевали его за живое. Серая элегантная карета, запряженная двумя лошадьми, выехала на площадь и, оставляя след в толпе, остановилась перед папертью. Из нее вышел высокий старик в черной накидке и лакированных сапогах. Голову его украшала большая шляпа. Он подошел к мадам де Катрелис и поцеловал ее в обе щеки, пожал руку «Духу Волка» и его сыновьям.
— Ну что, Фома неверующий, — решила подшутить над ним «Мадам», — ты прибыл как раз к колокольному звону!
— Я уверен, — поправил кюре, — что господин де Шаблен задержался потому, что исполнял свои обязанности.
Это был Иоахим, брат Жанны де Катрелис. Везде, где он появлялся, его горячо приветствовали, и никому не приходило в голову наградить его прозвищем.
— Несомненно, — ответил он. — Я провел свою мессу перед отъездом. Знаешь ли, к тебе путь не близкий!
12
— Итак, мой «Выдра», — посмеиваясь, сказал старец, — что нового в твоей Перьере? Какие планы ты лелеешь? Садись, мой мальчик.
И он уступил ему место на диване. «Выдра» уселся, но без особой поспешности и только потом извинился. Он был слишком Катрелисом, чтобы хорошо ладить с собственным отцом. Став зрелым мужчиной, в свои тридцать пять лет, он также приобрел черты солидности во внешности, хотя был более строен, чем отец, и плечи его были поуже. Его седеющая шевелюра подчеркивала кирпичный загар щек. Ниточки усов свешивались вдоль тонких губ, изгибаясь в месте их соединения. Руки у него были необыкновенно тонкие, почти женские.
— У тебя блестящий вид. Браво! Сразу видно, что человек живет на свежем воздухе (пустые слова в непривычной обстановке вырывались у него помимо собственной воли). Как, ты говорил, называется такой человек: «sportsman»? Что за пристрастие к иностранным словам! Но я очень рад твоему приезду.
— Счастливая случайность, — ответил тот, кого звали «Выдрой», — на прошлой неделе я был в Анжу, чтобы купить там трех собак: одну таксу и двух оттердогов[14]. Уверяю вас, выдры очень коварные существа! Они умело пустили кровь моим собакам и утопили их. Пришлось мне отправиться на овчарню, чтобы взять новых.
— Иначе тебе бы пришлось с пикой на плече бродить вдоль ручья?
— И с радостью!
— Твоя жена, впрочем, другого мнения. Я нашел ее чуть-чуть… опечаленной.
— В силу ее природной склонности к меланхолии, отец.
Супруга «Выдры» произносила в обществе не более двух слов в год. Как и у «Мадам из Муйерона» и как и у Бланш де Ранконь, под ее попечением было имение и вся домашняя прислуга.
«Выдру» ждало неплохое наследство, но его первородство, это было в будущем. А он не останавливался ни перед какими жертвами для удовлетворения своей страсти к охоте на выдр и взял бы ради этого не задумываясь любые деньги, где бы он их ни нашел.
— Скажи мне, дружок, правда ли то, что я узнал: будто ты собираешься продать Плесси, лучшую из твоих ферм?
— Стало невозможно сводить концы с концами.
— Зачем же ты тогда купил дорогую свору собак в Англии?
— Это дорого только относительно. Хорошие собаки бесценны. Я вынужден был купить целую свору, чтобы оставить себе из них две или три отборных.
— А остальных ты отдашь по ничтожной цене, то есть твой торговец выиграет дважды: на продаже и на перепродаже?
— Но охота на выдр — это не комнатный вид спорта. Отец, вы упрекаете меня за то, к чему сами подталкивали так сильно. Я дословно помню ваш наказ: «Сынишка, волк мертв, ищи другого! Ты должен стать специалистом в какой-нибудь области охоты, чтобы не бегать за оленями, как горожанин». А разве ваша свора на волков не стоит ничего?
— Я только поддерживаю ее в хорошем состоянии и изредка обновляю, но ничего не трачу сверх этого на себя.
— Я — тоже, или вы считаете, что постоялые дворы, где я ночую, — это дворцы? Я сплю где попало, ем что попало. Если я избегаю бывать в замках друзей, то по тем же соображениям, что и вы, чтобы избавиться от докучливых собеседников и иметь возможность уже на рассвете быть на ногах вместе с моими доезжачими…
Господин де Катрелис взял его руку в свои.
— Бесполезно тебя уговаривать, Луи. Я просто тебя предостерегаю. Что же касается этой фермы, я запрещаю тебе ее продавать. Вот уже четыре сотни лет, как она принадлежит нашей семье. Многие из наших — выходцы оттуда, ведь в самом начале мы все были отчасти крестьянами. Ты знаешь эти забавные воспоминания Мадам де Севеньи: «Мы все были пахарями, мы все тянули плуг: только один впрягался утром, другой после обеда. Вот и вся разница».
— Отец, мне не хватает средств, но пойми меня: разве я могу изменить самому себе, отступиться?
— Я тебе дам кое-что в счет наследства, чтобы увеличить доходы. Но, пожалуйста, не продавай ничего и никогда. Да, я, как никто другой, понимаю, что такое страсть охотника. Причуды, которые у меня были, с возрастом, увы, возросли. Зайцы Гурнавы расплодились теперь в невероятном количестве. Подумай также, что у тебя есть сын и… жена.
— И это говорите вы?
— Да, я. Но, за исключением отношения к сохранности нашего имущества, я совсем не образец для подражания. Ты видишь, я не обольщаюсь насчет собственных достоинств! Но, кажется, тебя зовут! Я больше тебя не задерживаю, тем более что главное сказано.
