Такая «щедрость» еще больше сблизила меня с Кастелло. Он заметил, что во мне многое переменилось, что я перестал быть бездушной машиной смерти и начал немного задумываться о том, что я делаю. Впрочем, от этого клиентов, требовавших отмщения в летальной форме, меньше не становилось. Но не всем я говорил «да». Я выбирал тех, в чьих глаза явственно читалась боль. Тех, кто плакал по-настоящему. И никогда не разочаровывал таких людей.
Моя нынешняя клиентка, приятной полноты мулатка, восемь часов в день раскатывавшая тесто в пекарне О’Бэннона, не пролила ни слезинки с того момента, как переступила порог моего офиса (впрочем, я и жил здесь, поэтому вернее было бы сказать – дома). Она просто разучилась плакать после того, как мразь, порожденная чреслами помощника мэра, Стива Уоррена, переехала на папином автомобиле ее сына двадцать раз. Девятнадцатилетний ублюдок, нареченный Заком, был под воздействием сильных наркотиков и счёл забавным, как труп сбитого парнишки болтается под колесами. Наигравшись с несчастным телом, Зак умчался прочь. Миссис Хиллари – так звали мою клиентку – обратилась в полицию, но отец зверёныша заставил ее отказаться от каких-либо претензий к Уоррену-младшему. «У вас ведь еще один сын есть, – сказал он ей. – А вдруг и с ним что-нибудь случится?». И тогда миссис Хиллари пришла ко мне. Я ведь не вёл смет и не записывал клиентов в какой-нибудь блокнотик. И я не боялся самодовольных кретинов, дорвавшихся до власти.
На троне, сооруженном из плоских крыш городских строений, величественно восседал январь, чья белая мантия застилала предательский ледок на тротуарах, заставляя редких в столь позднее время прохожих забавлять еще более редких наблюдателей своей походкой. Квартал, в который меня привели поиски Зака, был похож на политый взбитыми сливками кусок черствого хлеба – столь сильно контрастировали снежные шапки на крышах и мусорных баках с желтовато-коричневыми стенами, покрытыми узорами трещин, с балконами, заключенными в ржавые стальные клетки. Под ногами хрустело что-то настолько омерзительное, что я даже не решался опустить взгляд, пока не споткнулся о бетонную балку, намертво вросшую в асфальт у черного хода сутулого здания с ярко-розовой неоновой вывеской «Отель «Шарм». Впрочем, этой вывеске давно уже не верили даже девушки-продавщицы в цветочных лавках, до сих пор мечтающие о галантных красавцах верхом на единорогах. «Шарм» был притоном для весьма разношерстного отребья. Проститутки, шулера, наркоманы – обычно я предпочитал более изысканное общество, однако выкидыш Уоррена оказался падким на китайских малолеток, продавать которых не боялся только Хромой Джек, хозяин «Шарма». На моё счастье, он также не боялся хвастаться своими успехами каждой твари, ползающей по притону. И одна такая букашка работала на меня. Клаус Бромберг, серое костлявое подобие человека, чья воля атрофировалась под воздействием крепких напитков, подарив ему возможность до конца дней мыть туалеты. За бутылку виски он стал моими ушами. За вторую бутылку эти уши ещё и заговорили. Благодаря Бромбергу, я точно знал, в какой комнате в последний раз в своей никчемной жизни предается порокам Зак Уоррен. Десятый этаж. Как замечательно. Я ожидал, что удача мне улыбнётся, но не думал, что столь искренне. Ведь то, что птичка так высоко взлетела, очень органично вписывалось в мой план.
Свой путь до заветной двери мне пришлось проделать по лестнице, ведь чёрный ход потому и чёрный, что начисто лишён всех благ цивилизации вроде лифта и швейцара в смешной шапочке. К девятому этажу бешено заколотилось сердце, отравленное болью и дешёвым виски (практически полностью растворявшем в себе мои скудные гонорары). Я остановился, отдышался, снял ботинки, с тем, чтобы уподобиться чёрному коту, крадущемуся к своей добыче, и двинулся дальше. Дверь номера, где мне предстояло свершить свое кровавое правосудие, возникла передо мной словно из ниоткуда, тем самым заставив меня на секунду растеряться. Я столько раз прокручивал в своей голове как заезженную кинопленку то, что мне следовало сделать, но в глубине души хотел отодвинуть эту чёртову дверь как можно дальше в будущее. Потому что мне стало невыносимо тяжело нажимать курок своей «Беретты». Я разучился убивать, и каждый выстрел в негодяя причинял мне адскую боль. Боль, которую на короткий миг притупляло виски. Боль, о которой можно было забыть во время сладостных утех с раскованными пышногрудыми девицами, что постоянно торчали в местных барах в надежде подцепить солидного джентльмена, но от безысходности довольствовались малым, то есть такими неудачниками, как я.
Зак, Зак… Если бы ты сдох от своих проклятых колёс, ты бы облегчил мне жизнь. Но нет, ты, упрямый сукин сын, цеплялся за свое никчемное существование, как увязший в зыбучих песках цепляется за каждую сухую травинку в надежде отвратить свою неминуемую гибель. И ты так же, как он, не смог бы избежать того, на что сам себя обрек.
Я достал из кармана своего пальто пузырек с синтетическим машинным маслом и обильно полил им ржавые дверные петли. Я хотел сделать сюрприз своей жертве, всё ещё надеясь, что мне повезёт, и сердце Зака остановится от испуга. Бесшумно сдвинув язычок замка силиконовой отмычкой, я медленно отворил дверь и увидел картину, омерзительнее которой могут быть лишь жирные тараканы в тарелке супа, чувствующие себя очень комфортно в заведениях вроде «Присядь, братец» или «Собачья жизнь». На сбитой из грубых досок кровати, кое-как обтянутой красной тканью, поверх которого лежала пожелтевшая от дешевого отбеливателя простынка, под двухсотфунтовой тушей Зака Уоррена барахталась, как жук, перевернутый на спину, китаянка лет тринадцати, чье тощее тельце не могло возбудить ни одного нормального мужчину. Но Зак не был нормальным. Наглотавшись своей дряни, он измывался над бедной девочкой, терзая ее плоть и нанося забившейся в угол душе неизлечимые раны. Китаянка рыдала, но её слезы, казалось, ещё больше распаляли желание в младшем Уоррене. Я не выдержал и пинком сшиб урода с девочки. Причём так удачно, что Зак выбил собой окно и полетел навстречу земле, истерически хохоча. Раздавшийся снизу грохот возвестил о конце полёта и поганой жизни бессердечной твари, папаша которой дорвался до власти и считал, что это его спасёт.
– Одевайся, – бросил я китаянке. – Ты меня не видела. Этот кретин перебрал с наркотой и выбросился в окно, поняла?
Девочка, дрожа от испуга, едва заметно кивнула. Я подобрал с пола её потёртый свитер цвета хаки и положил на кровать. Китаянка, наконец, осознала, что я пришёл не для того, чтобы надругаться над ней, и потянулась к одежде, не сводя, однако, с меня своих миндалевидных глаз.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
