Какой-то дядька кричит: «Бей царских прихвостней!» Весело! Музыка играет, барышни пляшут…
Ночью Федю разбудил разговор матери с отцом.
— Молчишь, все думаешь… Или не рад? — мать подсела на лавку возле отца. Он задумчиво курил и смотрел куда-то в сторону.
— А?.. Как не рад! Только царь — это еще не все, полдела. Видела, как сегодня господа ликовали? Еще драться придется. До нашей победы, до пролетарской.
— Неугомонный ты у меня, — вздохнула мать.
— Папа, мне надо пятак Ахмету отдать, — поднял Федя с подушки голову. — Я у него сегодня взял.
— Что же ты купил?
— Это в Питер, на телеграмму…
— Чего-чего?!
Федя долго и путано объяснял, что говорил кузнец Степан возле кинематографа и как потом люди бросали деньги в шапку.
— А у меня денег нету… И у Николки нету…
Отец присел на кровать и стал гладить сына по голове, пока тот не уснул.
Иван Васильевич долго еще ходил по горнице, о чем-то думал. Потом остановился возле спящего:
— Подрастают большевики! Добрые хлопцы…
„Послужи людям…“
Трудно было разобраться Николке в том, что происходило на заводе. Первые дни после «праздника», когда люди ходили по улицам с флагами и пели новые песни, рабочие поздравляли друг друга. То и дело слышалось: «Прошла коту масленица! Теперь вся жизнь по-новому пойдет!»
Мастера тоже будто подобрели. Рабочих навеличивали «братцами» и разговаривали с ними, как со своей ровней. Даже сухарь и неулыбка конторщик несколько раз назвал рассылку «Николка!», вместо обычного «Эй ты, раззява!».
— Войне конец должон быть! Замирение скоро! Да и кому воевать-то, раз царя больше нету.
— А царь-то и не воевал, он сидел на своем троне в золоченом дворце да вина пил заморские.
— Мало что сидел. А войска-то чьи? Царевы. То-то.
Такие разговоры Николка слышал не раз.
— Скорее бы уж наши кормильцы домой вертались, пока не сложили буйны головушки, детей не осиротили, — вздыхали солдатки.
«Праздник» кончился в день первой получки.
— Это как же? Царя нет, свобода, равенство, а в расчет шиш да штрафы…
— Выходит, одни пустые слова.
— Словами сыт не будешь. Так-то, брат, — перебрасывались недовольные рабочие, отходя от кассы.
С каждой получкой лица людей становились все суровее, угрюмее. А однажды, когда на завод прибыли военные с новым заказом для фронта, рабочие собрались в механической. Они стояли в проходах, даже забрались на станки, облепили окна. На один из станков вскарабкался и Николка. Отсюда ему все было видно.
Посередине мастерской на каком-то ящике стоял управляющий завода, колотил себя в грудь и что-то говорил. Но его никто не слушал, каждый кричал свое.
Но вот рядом с управляющим встал Кущенко и поднял руку. Сразу стало тихо.
— Товарищи! Давайте разберемся по порядку. Господин управляющий, мы пригласили вас для того, чтобы вы нам сказали, почему приняли новый военный заказ и когда собираетесь улучшить положение рабочих?
— Я же объяснял! Пока не кончится война, я бессилен что-либо сделать. Я во всем подчиняюсь компании, — развел руками управляющий, повернувшись к Кущенко.
— Вы не мне говорите, людям. Вы их обсчитываете на каждом шагу, обманываете обещаниями. Вот с ними и объясняйтесь. У рабочих кончилось терпение.
— Верно, хватит терпеть! Их и революция ничему не научила: что до бани, то и после бани. Одинаковые.
— Кому он служит? Кровососам или народу? Пусть скажет, — потребовали рабочие.
— Слышали вопрос? Кому вы служите? Отвечайте, — спокойно повторил Кущенко.
— Это что? Допрос?! — взвизгнул управляющий. — Я служу компании и… России.
— Что компании служите верой-правдой, жмете из рабочего человека последние соки и набиваете хозяйский карман, это так. А насчет России позвольте вам не поверить. Россия — это народ, мы, рабочие, крестьяне, — при этих словах Иван Васильевич широко раскинул руки. — Нам, народу, война не нужна! А вы для войны стараетесь. Это уже предательство, господин управляющий.
— Верно! Предатель он! Гнать его в шею с завода!
— Долой управляющего! — дружно подхватили рабочие.
— Слышали приговор народа? По решению большевистской организации и рабочего комитета вы больше не управляющий. Кончилась ваша власть на заводе, — уточнил Кущенко.
Управляющий не на шутку перепугался, съежился, потом поднял над головой кулаки и закричал, уже не сдерживаясь:
— Это вам не пройдет! Я буду жаловаться! — с поднятыми кулаками он стал пробираться к выходу.
— Так не годится! С почетом надо, — выкрикнул Степан, стоящий в толпе молодых рабочих.
Управляющего догнали, подхватили под руки с двух сторон, приподняли и бережно посадили в ржавую тачку, которая стояла возле мастерской. Он пыхтел, отбивался изо всех сил, болтая в воздухе руками и ногами. Лицо стало белым от испуга и негодования.
Тачка, подхваченная добрым десятком рук, покатилась к заводским воротам.
— Повезли кота хоронить, — смеялись идущие следом рабочие.
— Вы за это ответите! Я… жаловаться… в компанию…
— Эк, напугал. Жалуйся! Там, в Питере, всю твою компанию тоже, поди, на свалку свезли.
— Не думал я, что с этого начнем наводить порядок на заводе, — заметил Иван Васильевич, глядя вслед толпе, идущей за тачкой. — Народ сам решил.
— Не впервой нашим парням кровососов с завода на тачке вывозить. В девятьсот пятом этак же управляющего выволокли. Той же ночью удрал вместе с семьей и пожитками, — вспомнил пожилой рабочий.
— И этот удерет. А напугался! Совсем обалдел, орет не своим голосом. Смехота!
— Гляньте, ребята, сама припожаловала!
От особняка, путаясь в длинном халате, бежала жена управляющего, взлохмаченная, растрепанная. Она потрясала над головой мужниным пистолетом и громко визжала:
— Как вы смеете?! Мерзавцы! Разбойники! Стрелять буду!!
— Туда же в драку лезет. Цыц ты, — прицыкнул на нее один из парней и сделал несколько шагов навстречу.
Жена управляющего завизжала еще громче, швырнула пистолет на землю, подхватила полы халата и понеслась к дому. Вслед громко хохотали рабочие.
— Ой, до смерти перепугала! Аника-воин… — Степан поднял пистолет и сунул в карман: — Пригодится…
Тем временем тачку уже вывезли за широко распахнутые ворота и откатили в сторону:
— Мотай на все четыре…
Выпачканный ржавчиной и мазутом разжалованный управляющий с трудом вывалился на землю и побежал к своему особняку.
— Яшка! Яшка! Лошадей запрягай! Живо! — отдуваясь, кричал он. Но Яшка так и не отозвался. Кучер почуял недоброе и сбежал от своего хозяина.
Рабочие, посмеиваясь, начали расходиться. Только возле механической еще долго разговаривали между собой Иван Васильевич, Раков, Степан, которых теперь открыто называли большевиками.
— Пойдемте дела принимать, пока чиновники не сбежали с ключами и документами, — предложил Кущенко. Все направились в контору.
* * *
…С той поры собрания в механической мастерской стали проходить часто. Рабочие говорили о делах
