– Таня… Как тебе не стыдно…
– Так держать, боевая подруга, – усмехнулся Майзель. – Тут ты права – такие парни, как твой муж, на дороге не валяются… Ладно, к делу. Какие у тебя планы, дружище?
– Планов у нас громадье, – усмехнулся в ответ Корабельщиков, отхлебнул немного вина, поставил бокал на стол, посмотрел сначала на жену, потом на Майзеля. – Ну, во-первых, я так понимаю, что Лукашенко тебе надоел…
– Надоел, – Майзель откинулся на спинку стула, усмехнулся. – Надоел он мне персонально или нет, это вторично, Андрей. Да, он мне физически неприятен, и все-таки – это вторично. Он опасен. Свобода без ответственности – это анархия, а ответственность без свободы – это концлагерь. Ни того, ни другого мы с Вацлавом терпеть не можем и не станем. Именно поэтому. Мне надоела напряженность, которая идет от него по всему континенту. Мне надоели синтетические наркотики, которые расползаются по Европе. Надоели его ган-трейдеры [41] с беларускими дипломатическими паспортами. Надоели без толку пасущиеся в Варшаве и Праге «гоп-позиционеры», которые ни хрена не в состоянии сделать. Надоели чучмеки с беларускими бумагами, которые вроде беженцы, и которых наши соседи не могут отправить назад, – нельзя, бесчеловечно, потому что в Беларуси «тоталитаризьм». Знаешь, что было на следующий день, как я тебя проводил? Я вышел к своей машине в городе, прямо возле Раднице [42] , а вокруг нее ходят два набриолиненных чучмека и восхищенно цокают языками… Понравилось им. Я, Вань, такую же хочу… Когда мы их тряхнули, то выяснилось, что у них в Минске «цветочный бизнес», а сюда они туристами приехали. А визы им в Польше поставили, потому что у них в Белостоке тоже «цветочный бизнес».
– И что дальше?
– Что?! Ничего. Мне нравится протоплазма, – усмехнулся Майзель усмешкой абсолютного оружия [43] . – Я, когда их увидел, даже зажмурился сначала. Думал, мне это снится. Нет, наяву…
– А что в этом…
– Их здесь не может быть, – резко наклонился Майзель к Татьяне. – Это моя страна. Это моя земля. Чучмек, ступивший на мою территорию, – покойник. И тот, кто его пустил, – тоже покойник. Они сюда приехали, чтобы и здесь свой вонючий «цывыточъны бызынэс» устроить…
– А где цветы покупать?
– В Нидерландах. Они их там сами, кстати, тоже покупают.
– Ну, увидели бы, что не получается, и уехали бы…
– Нет. Так просто, к сожалению, не выходит. Если просто сидеть и ждать, приедут еще. И замутят «бызынэс». Потом приедут их дядюшки, тетушки, племянники и двоюродные братья первой жены дедушкиного соседа. А потом потребуют себе – согласно общечеловеческим ценностям – культурную автономию. Их культурная автономия – это мечеть посреди Староместской площади. И зайти туда будет нельзя, потому что нечего неверному делать в доме, где молятся правоверные. А потом и на площадь нельзя будет шагу ступить. А потом в городе станет черно от галабеев [44] и хиджабов [45] . И вместо Праги будет Чучмекистан. А вот это вряд ли. Черта с два, Таня. Это уже есть в Марселе. А здесь – не будет. Никогда. А потом мы их и из Марселя попросим. Прямо в море. Моментально – в море. Обязательно.
– Это ты из-за двух… чучмеков так взбесился?
– Это прощупывание. Постоянное прощупывание. Везде. И по периметру, и здесь, в самом сердце нашей крепости. Такое мы не можем проглотить. И они уехали назад…
– В виде тушенки, – усмехнулся Корабельщиков.
– Андрюшенька…
– Обязательно. Когда настанет срок, мы сами туда придем. И посрываем платки ко всем чертям, и научим, и вылечим. И заставим. Но здесь – здесь им не место, Таня. Каждый должен жить у себя дома.
– А евреи тебя не раздражают? Те же сатмарские хасиды, например?
– Раздражают. Но их здесь нет. Это раз. И они тихонько очень себе болеют. Это два… И дома настоящего у них нет. Это три. Вот будет – тогда и вернемся к этому вопросу.
– Но раздражают.
– Обязательно. Я суров, но справедлив, – Майзель усмехнулся. – Я считаю, что этот покрой мундира устарел бесповоротно. Конечно, они меня раздражают… Но все равно, ребята, – они с этой стороны. С нашей. Не с той. И это – главное. И потом… Ну, сколько их? А чучмеков?
– И вы поэтому так вызверились на албанцев?
– И поэтому тоже. Сербы даже османам не сдавались. А тут какая-то рвань решила полстраны себе оттяпать под вопли «правозащитников». И пол-Македонии в придачу… Нет, дорогие. Это – вряд ли.
– Чуть войну с НАТО не начали…
– Войну? С НАТО? Дюхон… Не смеши меня. Воевать более или менее сносно из этой компании могут только американцы. И британцы. А остальные – это просто парадные роты. Нет, конечно, нормальные мужики везде есть, но… – Майзель усмехнулся. – Но все они у нас. В Белом Корпусе. А эти… Ни опыта, ни желания, ни сумасшедшинки, которая нужна для того, чтобы по-настоящему воевать, у этих селедок нет. Поэтому они и «сконили» – помнишь наше детское словечко?
– Помню-помню…
– Ни на что они не годны и не способны. Как тыловые и вспомогательные подразделения – да. А воевать… Да мы бы их так вместе с поляками и сербами шуганули, – они бы до самого Парижа с Брюсселем летели б. А японцы еще бы добавили…
– А почему – «Белый Корпус»? Туда что, только белых принимают на службу?
– Нет. Белый – цвет Закона и Порядка. Вот и все. И потом, мне не нравится термин «иностранный легион». Есть в этом что-то подлое…
– Это на самом деле твоя частная армия?
– Нет, конечно. Они помогают мне, когда необходимо. А поскольку управление армией у нас совершенно не бюрократическое… – Майзель усмехнулся. – Воевать с нами никто не может и не смеет. По-настоящему воевать. В том числе и НАТО.
– Да. Наслышаны мы про вашу армию…
– Дюхон, у них был такой фиговый расклад… Они могли только в Албании плацдарм создать. И нигде больше. И это значило – НАТО на стороне Албании. А мы… Мы бы отовсюду свалились. В считанные часы. А им… Пока согласуют в своих Брюсселях… Пока через парламенты финансирование протащат… Пока пацифисты вволю наорутся и натопаются… Как воевать-то с такими хвостами?! Так что прикинули они хрен к носу и решили: а пес с ними, с этими албанцами, пускай сами разбираются… Вот мы и устроили образцово-показательные выступления.
– А американцы-то что?!
– Они получили от нас неопровержимые доказательства, – во-первых, отсутствия «геноцида», а во-вторых – намерений УЧКистов [46] и их контактов с шейхами и аятоллами. И штатники сказали – о'кей, ребята, разберитесь с этим дерьмом, у нас других дел по горло. А без Америки НАТО – это воздушный шарик на веревочке, а не военный блок. С британцами величество тоже договорился, как вы можете догадаться, он там все кнопочки знает. Ну, и ваш покорный слуга, конечно же, не сидел без дела…
– Ты, похоже, просто кайфуешь от этого всего…
– Обязательно. За веру, царя и отечество, – вперед, чудо-богатыри! – Майзель весело оскалился.
– А первая война? Там было далеко не все так однозначно…
– Да. Это так. Это правда. К сожалению. Но, выбирая между плохим и очень плохим, мы выбрали родственников. И не ошиблись, кстати. И они нашли путь к примирению – через монархию.
– Разве это была не твоя идея?
– Идея и техническое обеспечение – наши. А вот решение – их, Дюхон. Без решения такие вещи нереально осуществить, поверь.
– А не проще ли было отпустить?
– Куда отпустить, Танюша? Кого?
– На свободу. Всех отпустить. Албанцев, чеченцев… Пусть живут на свободе. Свобода – это холодный, пронизывающий ветер, Даник. Чтобы жить на свободе, надо таскать кирпичи и строить дом…
– Или отобрать его у тех, кто уже построил, – Майзель, усмехнувшись, посмотрел на Татьяну. – Ты все правильно говоришь, жена моего друга. Только не понимаешь, что их свобода – это убивать тебя в твоем доме. А моя свобода – убивать их в моем доме. И в твоем. И если они не усвоят этого урока, то убивать их везде. Пока не усвоят. Пока не поймут, что надо жить на свободе у себя, а не у меня. И когда они это поймут, мы им поможем. Поможем по-настоящему.
– Ты надеешься дожить? – усмехнулся Андрей.
– Обязательно, – опять оскалился Майзель. – Я ужасно здоровый, заметил, нет?
– А русские?
– И с русскими образуется. Дай только ночь простоять да день продержаться, Танюша. Выметем Лукашенко – а там и до России рукой подать. Конечно, там все так с бандюгами срослось, – едва ли не намертво. Там с чистого листа начинать надо, – и если честно, я даже не думал еще, с какого угла… Ну, ничего. Станут ездить, смотреть, восхищаться, – и захотят у себя так же сделать. И им тоже поможем.
– Пока ты его выметешь…
– Мы, Таня. Мы. Только вместе. Я могу его аннулировать хоть завтра. И что? Пустота имеет свойство заполняться дерьмом, а не амброзией. И вести схоластические споры о том, что лучше и приятнее для обоняния – дерьмо или кусок дерьма, мне совсем не хочется.
