— А-а, а-а! О боги, боги!
При этом сдернул с ложа простыню и попытался вытереть грудь. Теренцию показалось, что запах в комнате сделался еще нестерпимее. Актер бегал из угла в угол, крича во все горло — то призывал на помощь богов, то просто выл, как раненый зверь. Голос его стал столь громким, что Теренцию сделалось не по себе. Он посмотрел на Никия. Тот глядел на актера с улыбкой удовлетворения, почти нежно. Когда, устав наконец от беготни и воя, актер упал на пол и затих, Никий произнес;
— Вот видишь, Салюстий, ты не ошибся, вызвав меня из Александрии, а я недаром проделал этот долгий и трудный путь. Ты еще сам не осознаешь, как силен стал твой голос и как быстры движения. Думаю, твои крики и топот слышали на соседней улице. С такими данными, поверь мне, ты станешь первым актером Рима.
В эту минуту скрипнула дверь, и чья-то голова показалась в проеме — круглая, с большим мясистым носом и маленькими глазками.
— Ты кто? — обернулся к нему Никий.
— Парид,— ответила, моргая, голова.
— Что тебе нужно, Парид? — насмешливо спросил Никий и поднял правую руку, как делают актеры на сцене.
— Мне? — переспросил тот, кто назвался Парадом (вслед за головой появилось все остальное: человек маленького роста с большой головой, крикливо разодетый).— Я хотел видеть Салюстия.— Он посмотрел туда, где на полу лежал несчастный Салюстий. Тот поднял голову, затравленно глядя на вошедшего.
— О-о! — простонал Салюстий и снова уронил голову на пол, она ударилась о доски с глухим стуком.
— Ты пришел вовремя,— сказал Никий, обращаясь к Париду.— Мое лечение помогло, болезнь покинула нашего прекрасного Салюстия. Теперь Рим будет восхищен его мастерством, как никогда. А я лишь скромный провинциальный врач и, сделав свое дело, могу собираться в обратный путь. Позволь мне уйти, Салюстий,— добавил он с поклоном в сторону все так же неподвижно лежащего на полу актера, затем, кивнув Париду, вышел в дверь.
Теренций поспешил за ним.
Вечером того же дня, уже лежа в постели, Никий спросил Теренция:
— Послушай, Теренций, ты мог бы сделать с императором то же самое, что сделал сегодня с Салюстием?
— Не знаю, мой господин,— осторожно ответил Теренций.
— Знаешь, на Палатине все запахи ощущаются значительно острее, так что вони, я полагаю, будет больше,— заметил Никий со странной улыбкой, глядя в потолок.
Когда Теренций, вернувшись к себе, лег в постель, его била дрожь. Он никак не мог согреться, хотя ночь была душной.
Глава двенадцатая
— Скажи, Афраний,— горячим шепотом выговорила Агриппина и схватила Афрания Бурра за руку у запястья. Он почувствовал, как сильны и цепки ее пальцы.— Скажи, как ты думаешь, я потеряла все?!
Афраний Бурр аккуратно высвободил руку, потер то место, где остались следы пальцев, и поднял на Агриппину свой бесстрастный взгляд.
— Я тебя не понимаю. Что может потерять мать императора Рима?
— Сына! — сквозь зубы проговорила она.— Я говорю о Нероне.
— Да хранят боги его драгоценную жизнь! — произнес он и незаметно повел глазами по сторонам.— Надеюсь, я никогда не увижу, как ты потеряешь сына.
. — Зато он может потерять меня.
— И этого я надеюсь не увидеть и буду молить богов...
— Ты изменился, Афраний,— перебила она его и отвернулась.
Агриппина и Афраний Бурр стояли за одной из колонн галереи, ведущей в покои императора. Когда
Агриппина отвернулась, он быстро посмотрел по сторонам и отступил на шаг.
— Ты тоже покидаешь меня,— сказала она, все еще глядя в сторону.— Все покинули меня, все те, кого я приблизила к трону. А ведь мы любили друг друга, Афраний. Любили! Или ты все забыл?
Он не ответил. Он с грустью подумал, что эта женщина, любившая многих и не любившая никого, умела влюблять в себя каждого. И он, Афраний Бурр, не стал исключением.
— Он сказал, что примет меня? — спросила она холодно и бесстрастно.
— Лишь только приведет себя в порядок,— ответил он и, вопреки собственному желанию, добавил с нежностью, едва слышно: — Годы не изменили тебя, ты так же хороша, Агриппина.
Она медленно повернула к нему голову, осмотрела его лицо — от волос до подбородка — так, будто хотела найти в знакомых чертах что-то очень нужное ей, ответ на незаданный вопрос.
— Я постараюсь доказать это делом, Афраний.— Она улыбнулась одними губами.
— Не понимаю тебя.
— Я и сама не понимаю...— Агриппина вздохнула.— Не красота уходит с годами, а желание пользоваться ею.
— Пользоваться ею? — переспросил он, поморщившись и подавшись вперед.
Она резко выставила руку ладонью вперед:
— Не надо, Афраний. Иди. Не нужно, чтобы нас видели вместе.
Он помедлил, потом не спеша повернулся и, тяжело шагая, придерживая здоровой рукой искалеченную, пошел вдоль галереи.
— Встань вот здесь, за статуей.— Нерон указал на статую в самом дальнем углу комнаты.— Я не хочу оставаться с ней наедине.
— Но я...— Отон был в нерешительности, на лице отразилась тревога.
— Ты отказываешься? — холодно, с глухой угрозой спросил Нерон.
— О нет, император,— поспешно ответил Отон,— но я думал, что твой разговор с матерью...
Он снова не договорил, и Нерон нетерпеливо бросил:
— Договаривай.
— Я думал, что такой разговор... что разговор императора с матерью не для чужих ушей.
— С каких это пор ты стал мне чужим?
— Но я хотел сказать...
— Иди.— Нерон снова указал на статую.— И помни, что жизнь твоего императора сегодня может быть в твоих руках.
— Прости, я не очень тебя понимаю.
Нерон недобро улыбнулся:
— Ты ведь слуга императора, Марк, ты сам мне сказал об этом.
— Да, это так.— Отон кивнул, но не вполне твердо.
— Тогда ты должен знать, что делают со слугами, не понимающими волю своего господина.
— Прости.— Отон виновато улыбнулся.
— Иди,— приказал Нерон,— и будь настороже. Моя мать иногда превращается в львицу. Ты должен знать, что тебе делать, если она выпустит когти.
Отон, неслышно ступая, отошел и спрятался за статую. Нерон повернулся к двери и велел пригласить Агриппину.
Чуть только она вошла, он шагнул к ней, расставив руки в стороны и ласково улыбаясь.
— Твой сын приветствует тебя! — произнес он Громко и обнял мать так стремительно, будто больше всего боялся, что она станет рассматривать его лицо.
Продолжая обнимать, он повел Агриппину к окну, усадил, сел рядом, едва не касаясь ее коленями.
— Видишь, как я рад,— сказал он, держа ее руку в своей.— У тебя примерный сын.
Агриппина, улыбаясь чуть напряженно, смотрела на него.
— Скажи, хорошо ли ты чувствуешь себя? — быстро спросил Нерон.— Может быть, душный воздух Рима стал для тебя тяжел? Мне кажется, тебе надо пожить где-нибудь у моря подальше от всей этой суеты. Подумай, я мог бы навещать тебя там.
— Да,— сказала Агриппина, продолжая улыбаться,— мой врач тоже говорит мне, что воздух Рима стал мне вреден.
— Вот видишь,— радостно подхватил Нерон.— Тебе нужны тишина и покой.
— Скорее морской воздух, потому что в моем доме теперь и без того очень тихо и покойно теперь, когда ты изволил убрать моих германцев. Они так громко топали и бряцали железом, что у меня целыми днями болела голова. Спасибо, ты заботливый сын.
Нерон опустил глаза, его лицо выразило недовольство.
— Я просто хотел поменять твою охрану,— глухо проговорил он.— У меня есть сведения, что эти германцы не слишком надежны. Я пришлю тебе манипулу преторианцев. Надеюсь, ты не возражаешь?
— Кто посмеет возразить императору Рима,— сказала она, усмехнувшись.— Но, пользуясь привилегией, которую мне дает звание твоей матери, я прошу тебя не делать этого.
— Почему же? — удивленно поднял глаза Нерон.— Я прикажу Афранию Бурру выбрать лучших.
— Преторианцы охраняют императора Рима. Если они встанут у моего дома, люди скажут, что я под домашним арестом.
— Кто посмеет сказать такое! — вскричал Нерон.— Ты — моя мать, и все, чем я владею...
— Успокойся,— Агриппина положила руку на колено Нерона,— я пришла говорить не об этом.
— Не об этом? — Нерон попытался убрать колено, но Агриппина удержала его.
— Я пришла сказать тебе,— странно на него глядя, проговорила она,— что больше не хочу быть твоей матерью.
— Не хочешь быть моей матерью? Прости, я не понимаю тебя.
— Я объясню,— ласково сказала она и, склонившись, заглянула ему в лицо.— Не удивляйся тому, что я скажу. Я долго мучилась, не решаясь заговорить. Не представляешь, сколько бессонных ночей я провела в страданиях и слезах. Вспомни, последнее время я была с тобой так неласкова. Я вызвала твой гнев, я сама виновата и признаю это. Мне и сейчас трудно сказать тебе то, что я хочу сказать. Я люблю тебя.
