26. Вопросы истории КПСС. 1988. № 11. С. 4. См. также: Минувшее. № 7. 1992. С. 443.
27. Судебное преследование академиков все же последовало и для многих крупнейших ученых закончилось даже смертным приговором уже в тридцатые годы. Среди расстрелянных по этому делу – виднейшие русские филологи Николай Дурново, Григорий Ильинский и другие. Процессы шли при закрытых дверях, тем большее значение приобретает тот факт, что обвинение в антисемитизме осталось, то есть государство продолжало осуждать его не фиктивно, а реально, сколь ни абсурдно и дико такое обвинение применительно к ученым мирового уровня. Настораживает, однако, тот факт, что оно было предъявлено академикам следователями исключительно еврейского происхождения: Лазарем Коганом, Лазарем Альтманом и Генрихом Люшковым. Некоторые авторы не без основания усматривают в весьма специфическом подборе следователей нарочитую, хорошо обдуманную провокацию, продиктованную кремлевским дирижером. Этой зловещей странице советской истории посвящено специальное исследование Ф. Д. Ашнина и В. М. Алпатова «Дело славистов» (М., 1994).
28. Все архивные материалы по этим делам – в книге Станислава и Сергея Куняевых «Растерзанные тени» (М., 1995).
29. Из его небольшого поэтического наследия. отличавшегося несомненным и ярким талантом, до сих пор – вот уже 70 лет – жива песня «Нас утро встречает прохладой», музыку которой написал Дмитрий Шостакович. Великий композитор, чье абсолютное отвержение даже самого малого проявления антисемитизма общеизвестно, никогда не стал бы сотрудничать с человеком, чья репутация запятнана именно этим пороком.
НА СЦЕНЕ И ЗА КУЛИСАМИ
НА СЦЕНЕ И ЗА КУЛИСАМИ
Очень много лет назад знаменитый в ту пору, особенно в двадцатые и тридцатые годы, московский адвокат Илья Брауде, стажером которого я был в течение полутора лет, сказал мне нечто такое, что тогда звучало почти как фантастика: «Еще каких-нибудь четверть века назад быть евреем считалось престижным». Он сказал это, прочитав принесенное ему досье о мытарствах человека, который годы подряд безуспешно искал работу: бедолаге с отличным дипломом и великолепным послужным списком всюду отказывали, как только узнавали, что он еврей. В Советском Союзе к тому времени уже давно не было пособий по безработице, так что этот человек был обречен на нищенство. К тому же неработающие (кроме инвалидов и пенсионеров), независимо от того, почему они оказались в таком положении, подвергались административному выселению из Москвы в течение 48 часов. «А вот в двадцатые годы, – продолжил Брауде, – у евреев при приеме на работу или когда сокращался аппарат даже была привилегия. Они считались нацменьшинствами, пострадавшими при царизме и оттого нуждающимися в особой заботе».
Многочисленные подтверждения этому я нашел в домашнем архиве. Моя мать, адвокат с 1926 года (сначала в Сибири, затем в Москве), провела много судебных дел – уголовных и гражданских, – в которых очень ярко присутствовала еврейская тема: обвинения в антисемитских проявлениях, даже совсем невинных по нынешним меркам. В одном деле, к примеру, датированном 1927 годом, содержится такая формула обвинения: «…X. неоднократно намекал (!), что евреи тянут за собой друг дружку на теплые места». И за такие «намеки» его привлекли к уголовной ответственности! Чаще всего подобные дела завершались обвинительным приговором, а в трудовых спорах, при конфликтах между администрацией и служащим-евреем, победа последнего была почти всегда обеспечена – судьям не хотелось, чтобы кого-либо из них сочли антисемитом.
В то же время значительная часть еврейского населения сменила тогда свои – специфически национальные – имена и фамилии на русские. Это происходило отнюдь не из желания скрыть свою национальность – в этом не было еще никакой нужды, – а из стремления не выделяться, не акцентировать этническую принадлежность, ибо в соответствии с господствовавшей тогда идеологической установкой для коммуниста не существует ни русских, ни евреев, ни латышей, ни татар – только пролетарии и буржуи. Перемена имен и фамилий производилась в простейшем порядке: надо было лишь опубликовать соответствующее сообщение в прессе и, ничего не доказывая и ничем не аргументируя свое желание, отправиться за новыми документами в районный загс: их обязаны были выдать по первому требованию заявителя.
Местные газеты того времени переполнены информацией такого рода – почти все эти сообщения однородны: Абрам менял свое имя на Александр, Соломон – на Семен, Моисей на Михаил, Израиль на Илья… Отчества менять не разрешалось (это можно было сделать лишь в случае, если здравствующий отец сам изменит свое имя), но очень многие явочным порядком пользовались такой заменой в быту: практически почти все евреи – «Семеновичи» были на самом деле Соломоновичами или Самуиловичами, а «Михайловичи» – Моисеевичами или Менделевичами. Лишь для немногих псевдоним был обусловлен соображениями конспирации при нелегальной партийной работе до 1917 года. Двойная фамилия (подлинная – в скобках), неоднократно встречающаяся и на страницах этой книги, объясняется главным образом той же причиной. Этот прием, как мы увидим впоследствии, широко использовался державными советскими антисемитами для «разоблачения» еврейского происхождения жертвы. Я вынужден пользоваться им для того же самого, но, как каждому очевидно, с совершенно иной целью. Строго говоря, в официальной терминологии, а тем более в деловой документации, слова «еврей» вообще не существовало. До 1933 года в стране не было внутренних паспортов, а стало быть, не было и документа, фиксирующего этническую принадлежность. Главная причина введения паспортов вполне очевидна: уже готовился Большой Террор, все население надо было взять на контроль и следить за передвижением каждого. Но попутно решалась и другая задача: отделить «овец от козлищ», с тем чтобы никакая перемена имен и фамилий не могла бы скрыть «состав крови».
В паспорта ввели специальную графу: национальность. Не вероисповедание, как было при проклятом царизме, а именно национальность, то есть этнические корни, как в нацистской Германии, и нигде больше. Эта графа шла в паспорте под пятым номером, поэтому на долгие годы типично советская формула «пятый пункт», не понятная ни одному человеку из иного мира, стала эвфемизмом слова «еврей». Когда говорили: «он не прошел по пятому пункту» или «инвалид пятой группы», это означало, что кого-то не приняли на работу, не дали какого-то разрешения, в чем-то отказали и т. п. из-за того, что он еврей. По существу, в реальности, пятый пункт означал только национальную идентификацию еврея. Принадлежность к другому этносу никого не интересовала. Украинцу, армянину или узбеку обозначение в паспорте его этноса ничем не угрожало, как и не сулило никаких благ. Недаром же – правда, чуть позже – появился такой анекдот, очень краткий и выразительный: на вопрос «ваша национальность?» следует ответ «да». Никаких других пояснений не требовалось.
Паспорта, с момента их введения, получали лишь жители городов. Крестьяне – в том числе, разумеется, и колхозники – права на паспорт не имели. Это было сделано для того, чтобы привязать их, как рабов, к своей деревне, ибо без паспорта никуда уехать было нельзя. Даже купить билет на поезд… Но – заметим опять же попутно – это не слишком мешало контролю за принадлежностью к еврейству, поскольку евреи-земледельцы, как будет сказано ниже, работали почти исключительно в этнически «чистых» (еврейских) колхозах и были там на учете, а передвигаться без паспортов не могли. Получался замкнутый круг.
Все это можно понять и по достоинству оценить лишь с дистанции времени. Тогда никто – ни в самом СССР, ни за границей, где тотальная паспортизация советского населения активно обсуждалась, – не видел в этом административном нововведении еще и какого-то – не главного, разумеется, а дополнительного, но все же специфического подтекста. Тем более что сами кремлевские вожди не скупились на заверения в своем неизменном интернационализме, а для зарубежной общественности с таким категорическим заявлением, притом прямо по самому «больному» вопросу, выступил лично – Сталин.
В самом конце 1930 года Еврейское телеграфное агентство США попросило Сталина ответить на вопрос, каково официальное отношение советской власти к антисемитизму. Не было никакого специального повода или события в самом СССР, которые могли бы спровоцировать этот вопрос. Просто-напросто агентство, специализирующееся именно на еврейской тематике, задало вождю самой интернациональной в мире страны естественный и вполне невинный вопрос, неизменно интересовавший медии, на которые оно работало. Тем более что антисемитизм уже поднимал голову во многих европейских странах, прежде всего – в Германии.
Привычки давать интервью западной прессе у Сталина не было, и, однако, уже 12 января 1931 года кремлевский владыка ответил. Не только с поразительной быстротой, но и с поразительной категоричностью: «Антисемитизм опасен для трудящихся как ложная тропинка, сбивающая их с правильного пути и приводящая их в джунгли. Поэтому коммунисты ‹…› не могут не быть непримиримыми и заклятыми врагами антисемитизма. ‹…› Антисемитизм как крайняя форма расового каннибализма является наиболее опасным пережитком каннибализма ‹…› Активные антисемиты караются по законам СССР смертной казнью». Об этой благородной и достойной позиции своего вождя страна (не заграница!) узнала лишь через двадцать лет[1]. Но так или иначе Сталин такое вдохновляющее заявление сделал, и его разнесла по свету мировая печать.
