— Джульетт, прежде чем уехать, может вспомнишь, что у тебя на сегодня запланирована казнь? — Билл уже понял, что я не намерена подчинятся и отчаявшись, он просто принял этот факт. Это напоминало мне ректора, он тоже отчаялся, когда видел как на практических занятиях льется кровь, но ничего не мог сделать, ведь это было фантастически красиво! До сих пор по телу пробегает дрожь, когда я вспоминаю это прекрасное время!
— Тогда, надеюсь, ты будешь наблюдать, Билл?
Комната для допросов у нас была всего одна. Она же комната и для казни и для содержания преступников. Этого педофила мы поймали позавчера, из-за загруженности с делом Мотылька я совсем о нем забыла. Тридцатидвухлетний клерк, Барти Лор, убивал и насиловал маленьких девочек. Вроде бы не бедный, и семьи не лишен, и детство хорошее, что же заставило его стать таким? Скука? Что за бред…? Люди не способны творить подобные вещи из-за скуки. Войдя в комнату с белыми полами и стенами, я как обычно облизнулась, чувствуя внутри, подступающую мощь теневой стороны себя. В этой комнате стоял стул, на который сажали и приковывали наручниками убийцу, и стол, уж не знаю для чего он там. Открою секрет, забавно, но входящий в эту комнату, никогда уже из нее не выйдет. Такова наша работа. Это то, что мы делаем для равновесия. Убиваем, во имя справедливости. Но не ошибочная ли это справедливость? Билл всегда наблюдал за допросом или казнью, одна из стен с другой стороны была стеклянной и затемненной. Сколько раз он видел, каким чудовищем я могу быть? И почему он все равно пытался вернуть меня, если знал, что я уже сама убийца, жаждущая крови.
Сколько раз мы входили в эту комнату с Финном и он учился у меня всем этим ужасным вещам? И сколько раз я понимала, что затягиваю его во тьму вместе с собой? Хотя не важно…. Никогда об этом не сожалела. Как не сожалела и о том, скольких уже убила, бесчисленное количество людей. Пускай, практически все они были ублюдками и убийцами, но все же, одно убийство не оправдывает другое. Я не «санитар леса», нет, я просто убийца. Барти сидел прикованный к стулу, позавчера Финн сломал ему все ребра, двух пальцев на левой руке не было, они валялись в углу, лицо уже изуродовано. И после этого он еще жив? Финн отлично постарался, надо сказать.
— Барти…. Барти…. Покажешь мне свою истинную сущность…. - склонившись над его озлобленным, изуродованным лицом, я не видела ни тени раскаянья. Только страх смерти, все они, все кто оказывался в этой комнате…. в самые последние секунды своей жизни ничего не ощущали, кроме страха смерти, как скучно!
— Ты такой же скучный и жалкий, как и все остальные, Барти…. Ну, давай же, молись мне, умоляй меня сохранить твою жалкую жизнь, а я буду насмехаться над тобой! — рассмеявшись, я достала из складок плаща, то, что всегда носила собой, как замену сердца. Этот серебристый пистолет на серебряной цепочке был сделан специально для меня. Сделанный по самым современным технологиям, он мог менять режимы стрельбы от обычного до автоматического. Не говоря о том, что он стрелял специальными разрывными пулями, бронебойными, оболочка которых сделала из серебра. На правой стороне в корпусе пистолета были вырезаны золотыми буквами стихи из «Книги Мертвых», этот пистолет подарил мне ректор в день окончания Академии. Он так и не сказал, кем был сделано это оружие, но оно — рука правосудия.
— Пожалуйста, у меня же семья…. - его сопли, перемешивались с засохшей кровь на щеках. Отвратительно.
— У тех, кого ты убил, тоже была семья…. - и самое ужасное всегда случалось после этих слов. Я нажимала на курок и мозги этого несчастного, вместе с мясом, расплескивались фонтаном по всей комнате. Я стояла, зная, что по лицу и рукам стекает теплая кровь, которая секунду назад бежала по венам, но ничего не чувствуя. Ни страха, ни раскаянья, ни сожаления, ничего. Убийства тех, кто не мог мне сопротивляться, больше не давали мне удовольствия. Я ничего не чувствовала, делая это механически, будто это чисто физиологическая потребность моего организма. Да, как чистить зубы по утрам для обычного человека! Вот это была настоящая Джульетт. Я, которая не чувствовала ничего, когда по лицу стекала теплая кровь. Ничего, ничего, ничего! Я позволила тьме в своем сердце, рожденной ненавистью, поглотить свою душу. Я сбежала от единственного луча света, который мог меня вернуть. Спасти мою душу, еще когда она не был поглощена ненавистью. Но я сбежала.
И сейчас и всегда, Фрай излучает слишком много света и тепла, по отношению к такой как я. Я даже не заслуживаю права быть с ним, а уж тем боле права быть любимой им. Кто я? Много раз, спрашивая себя, осталась ли я человеком, я не смогла дать ответ на этот вопрос? Но, если перестать считать себя человеком, то людьми нельзя назвать и тех, кого я убивала. Но они люди, слишком уж очевидна их глупость и беспомощность перед лицом смерти. Тогда почему убийства, совершаемые ими, нельзя противопоставить моим? Почему их можно считать людьми, после всех убийств, что они совершили, а меня нет? Вот здесь ответ уж был. Перед лицом истинной смерти, каждый вот такой уродец показывает свою истинную человеческую сущность — страх. Я же, мечтая умереть, не чувствовала ничего кроме радости. В результате, не обремененная страхом смерти, я была наделена лишь своими грехами, а именно: не способностью жить, не убивая людей. И это было ужасно, моя душа обречена на вечные муки, на вечный Ад и до смерти и после нее. И это не пугало, скорее наоборот, забавляло. Вселяло надежду, что все-таки, однажды, кто-нибудь будет смотреть на меня сверху вниз, унижая, мучая и каждый раз напоминая мне, все, что делала я. Чтобы тяжесть этих воспоминаний терзала меня и после смерти, может тогда я вспомню, что такое страх….
Выходя из здания агентства, я почуяла резкий запах цветов. Прекрасных, алых роз, только-только раскрывших свои бутоны. Отчасти розы я люблю, но больше лилии белые. Этот запах роз был и понятен, машина Фрая — красная гоночная, стояла прямо у подъездной дороги. Как и обещал, он приехал за мной, поэтому ключи от собственной машины, пришлось засунуть в дальний карман. Теряясь, я подошла к машине и попыталась выдавить улыбку, под давлением божественно красивых, аметистовых глаз. Не получилось, даже притвориться, не получилось. На меня тем же самым взглядом, что и четыре года назад, полным любви и преданности, смотрел Фрай. Неужели он не видит мои мертвые глаза? Пускай остановиться! Пускай не смотрит на меня так, я же сдамся….
— Ты ела хоть что-нибудь за весь день? — поинтересовался он, как только я села в машину.
— Лучше бы поинтересовался, когда я вообще последний раз ела что-нибудь, кроме растворимого бульона.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
