Жуткое, выматывающее душу молчание воцарилось в комнате. Гиббонс чувствовал себя последней скотиной. То, что он вернулся на работу, расстроило Лоррейн гораздо больше, чем он мог себе представить. Иногда он ведет себя как последний говнюк.
– Знаю: ты на меня чертовски зла, – сказал он наконец. – Прости. Я должен был сначала переговорить с тобой.
Лоррейн со всего размаху опустила чашку на столик, расплескав чай.
– Извинениями ты ничего не изменишь. Что сделано, то сделано.
– Но я прошу прощения. Что еще я могу...
– Этого недостаточно. Этим не исправишь прошлого. Ты всегда так поступал со мной. Всегда оставлял за бортом. Ты никогда не думал о нас.
Гиббонс глубоко вздохнул.
– Как ненавижу я эти разговоры. Чего ты хочешь? Чтобы я заплакал? Я никогда не плачу, извини. Ты хочешь что-то услышать от меня, но я понятия не имею что. Если бы я знал, что мое возвращение на работу так выбьет тебя из колеи...
– Я переживаю не потому, что ты вернулся в Бюро. Дело в том, что ты не рассказал мне о своих намерениях.
– Но какие, к черту, могли еще быть у меня намерения? Что другое мог я предпринять после тридцати лет работы в Бюро? Начать составлять букеты?
Она рассмеялась сквозь слезы и покачала головой.
– Ты все такой же и никогда не изменишься, правда?
Гиббонс обнял ее за шею и привлек к себе. Было ужасно видеть, как Лоррейн плачет из-за него.
– Послушай, даже не знаю, что тебе сказать. Я люблю тебя, но...
– Ах, ладно, помолчи. Только это я и хотела услышать. Обещай мне одну вещь для полного счастья.
– Какую?
– Будь осторожнее впредь. Не лезь на рожон. Я этого не вынесу. Ты считаешь себя неуязвимым, но это не так. Уязвимы все. Не рискуй понапрасну. Держись Майкла, если возникнет опасность. Обещай мне. Я не хотела бы на старости лет остаться одна.
Гиббонс с усилием сглотнул.
– Ладно... обещаю. Буду осторожен.
Лоррейн прижалась губами к его губам, еле удерживая рыдание. Не прерывая поцелуя, расстегнула ему рубашку, погладила волосы на груди. Гиббонс крепко держал ее и не отпускал. Если бы она отстранилась, то увидела бы слезы на его глазах. Теперь Лоррейн принялась расстегивать ему ремень.
Он повернулся, высвободился на минуту.
– Эй, ты уверена, что не хочешь в кино?
Она фыркнула и расхохоталась по-настоящему.
– Ложись-ка, Гиббонс, на спинку и расслабься.
Она расстегнула ему «молнию» на брюках и щекотала до тех пор, пока он окончательно не дошел до кондиции. Гиббонс расстегнул на ней блузку и завозился с застежкой бюстгальтера. В нетерпении Лоррейн сама расстегнула и сбросила блузку и лифчик одним резким движением. Гиббонс положил толстую мозолистую руку на мягкую грудь Лоррейн, и она, извернувшись, освободилась от брюк. Другой рукой Гиббонс принялся оглаживать ей сзади трусы, проводя пальцами по шву, что шел к линии волос на лобке. Она раздвинула его губы и просунула язычок. На вкус он был изумителен.
Вдруг Лоррейн откинулась назад, выгибая спину.
– Мне пришло кое-что в голову.
– Командуй, я готов.
– Нет, не насчет тебя. Насчет убийцы.
– Ах ты черт...
– Он, может быть, вовсе и не центурион. Может быть, он русский казак. Эти ребята были помешаны на саблях.
Глядя на Гиббонса сверху вниз, Лоррейн заулыбалась.
– Отдохни, Бернстейн.
– Ты должен принимать во внимание любую версию. Иначе совсем закиснешь.
Она тихо рассмеялась, нагнулась к нему и лизнула в ухо. Он слегка коснулся сгиба ее бедра. Потом ухмыльнулся и глухо зарычал, как матерый медведь.
За окном гостиной темная приземистая фигура не спускала с них глаз. Стоя на железной решетке, Масиро глянул вниз, на булыжники, озаренные луной, и нахмурился. Бесчестно нападать на мужчину, когда он занимается любовью с женщиной. Он повернулся и начал спускаться по пожарной лестнице так же безмолвно, как и поднимался, стараясь не слышать звуков, доносившихся изнутри.
Глава 12
Пыльный запашок удобрений и гербицидов вызвал воспоминания – воспоминания не слишком приятные. Тоцци, когда был подростком, летом работал у садовника по соседству и горбатился над стрижкой газонов с семи часов утра до захода солнца, толкая проклятую машинку взад и вперед, по пригоркам и оврагам, по лужайкам величиной с крикетное поле; пальцы у него горели от постоянной вибрации, уши закладывало от грохота мотора, и пот лил в три ручья под полуденным солнцем. Он до сих пор помнил, какую ненависть внушали ему большие, дорогие особняки в Шорт-Хиллс, Милберне, Саут-Орандж, Уэст-Орандж, Ливингстоне. Редко когда можно было заметить, что в этих домах в самом деле живут люди. Единственным признаком жизни было гудение кондиционеров, которое Тоцци всегда воспринимал как личное оскорбление. Ха-ха-ха, вам жарко, нам не парко. Он до сих пор никак не мог избавиться от врожденных предрассудков против богачей. Конечно, теперь он понимал, что, если бы богачи не держали садовников, такие, как он, мальчишки остались бы без работы на лето. И все же, когда вам приходится толкать машинку для стрижки газонов взад и вперед, взад и вперед, взад и вперед при температуре тридцать шесть градусов и чертовской влажности и при этом вы знаете что кто-то сидит сейчас в доме-с включенным кондиционером (поскольку «кадиллак» стоит у подъезда), вам неизбежно приходят на ум плантации, полковники из Кентукки в белых мундирах и чернокожие рабы, скованные цепью.
Тоцци выглянул в окошко оранжереи и увидел, как зеленый самосвал подъезжает к разгрузочной площадке. Стоило самосвалу затормозить, как садовник выскочил из кабины и заорал на своих людей, чтобы те поторапливались и живей загружали мешки с удобрениями в кузов. То был продувной парень, и говорил он с сильным итальянским акцентом, так по-оперному форсируя, что от каждого его слова тянуло блевать. Фримен, владелец питомника, скептически взирал на него сквозь темные очки в костяной оправе, похожие на донышки бутылок из-под кока-колы, перекатывая во рту внушительную сигару. На папке, пристроенной к огромному животу, он заполнял квитанцию садовника. Фримен был ростом в пять футов шесть дюймов и весил фунтов двести восемьдесят. Тощий итальяшка тараторил что-то верзиле, махал руками, потом схватился за ляжки и захохотал. Тоцци ничего не слышал, однако похоже было, что садовник рассказывает Фримену похабный анекдот. Но Фримен не смеялся. Тоцци показалось, будто Фримен похож на тупого циклопа из фильма о Ясоне и аргонавтах, который он смотрел ребенком в серии «Фильмы за миллион долларов». Он вдруг вообразил, что садовник специально отвлекает Фримена, а его люди тем временем готовятся вонзить заостренный кол в единственный циклопий глаз.
Тут взгляд Тоцци снова упал на двух подсобных рабочих. Он даже подошел ближе к окошку, чтобы получше разглядеть. Оба были азиаты, скорее всего корейцы, и это страшно удивило его. Садовники-итальянцы обычно нанимали других итальянцев или же испано-говорящих. Сам Тоцци в свое время работал с боливийцем и двумя уругвайцами, но ни разу не видел рабочего-азиата. Он всегда думал, что корейцы слишком привержены своей общине, чтобы работать на кого-то еще. Правда, в Нью-Йорке они добились монополии на рынке сельскохозяйственных продуктов. Может быть, садоводство – логическое продолжение их успехов в выращивании овощей?
Грузовичок отвалил от разгрузочной площадки, и Фримен протиснулся обратно в лавку.
– Извините; что заставил вас ждать, – прорычал он.
– Ничего, – отозвался Тоцци, отходя к конторке.
– Этот парень – заноза в заднице. Вечно он, на хрен, спешит, вечно торопится. И с людьми обращается как с дерьмом последним. Даже мне и то жалко этих косоглазых. – Он почесал стриженные ежиком волосы и перекатил сигару на другую сторону рта, где не хватало нескольких верхних зубов. Сигара как раз поместилась в выемке.
– Так вы, говорите, из ФБР? Настоящий агент ФБР, а?
Тоцци кивнул с отрешенной улыбкой. Такую реакцию он уже видел.
– Вот черт. Никогда не думал, что встречу живого агента ФБР. Так что же я могу для вас сделать?
– Видите ли....
Лицо Фримена вдруг резко подурнело. Глаза, увеличенные стеклами очков, чуть не вылезли из орбит.
– Вы не под меня случайно копаете, а?
– Нет, сэр. Мне кажется, что до того, как нас прервали, я упомянул, что расследование не имеет к вам непосредственного отношения.
– А к моей жене?
– Нет, сэр. К вашей жене тоже.
– А жаль. Засадили бы вы ее годков на десять – двадцать. Сделали бы одолжение.
Тоцци вежливо улыбнулся, чувствуя, однако, что мужик не шутит.
– Семейные проблемы?
– Какие, к черту, семейные. Деловые. Мне претит, когда она тут гнет свою линию. Все заполонила этими комнатными растениями и прочим дерьмом. – Фримен вынул сигару изо рта и сплюнул на пол. – Растения, черт возьми, должны расти в саду, на открытом воздухе. А эти паскудные деревья бонсай – просто смешно: тратить столько времени и сил, чтобы не дать дереву вырасти. Это против естества. Взгляните только на мой питомник. Тут всегда было чудное, грязное местечко. А теперь шикарный магазин, и эти богатые суки таскаются туда-сюда день-деньской. Если бы старушка не зарабатывала, черт побери, на этом столько денег, я бы выкинул отсюда и ее, и все ее чертовы сорняки.
