Я принял к сведению слухи о прямом наследнике и приписал их к обычному злословию и подлым замыслам, свойственным старой Австрии, инстинктивному желанию исключительно слабого и сосредоточенного на самом себе общества уничтожить любого, кто проявил любые признаки энергии или способности и желания изменить мир вокруг.
Но это было еще до того, как я повстречался с ним лично. Вне всякого сомнения, на рубеже 1912-1913 годов Франц-Фердинанд и его теневой двор оказались в очень щекотливом положении. Старый император собирался жить, пока не обратится в камень. И поскольку он никому не позволял править страной вместо себя, то управление Дунайской монархией давно уже миновало стадию запущенного атеросклероза, а государственные структуры закостенели, как трубы некой древней системы центрального отопления.
Все знали, что Старый Господин долго уже не протянет. Но все знали это уже давно, а тот до сих пор зимой и летом каждое утро вставал в четыре часа, чтобы последующие шестнадцать часов провести за армейским походным бюро, подписывая бумаги - верховный бюрократ империи протирателей стульев. А в это время теневой кабинет в Бельведере все ждал... и ждал.
Этого было достаточно, чтобы измучить даже самых терпеливых. Тем не менее, даже если восходящее солнце встает мучительно медлительно, оно всё равно привлекает сторонников, и за эти годы лучшие, ярчайшие и целеустремленнейшие политики, писатели и бизнесмены пытались связать себя с Бельведером, видя во Франце-Фердинанде человека, чья известная уже энергичность и решимость вытащит Австрию из болота, в которое та погрузилась.
Но через год или около того они всегда отчаливали, отчаявшиеся и сбитые с толку бесцельной и деспотичной жестокостью наследника и невероятной силой и интенсивностью его ненависти. В конце концов, окружение эрцгерцога свелось к удручающему сборищу подхалимов и беспринципных политиков.
Лишь в одном Франц-Фердинанд был истинным демократом, если вообще был таковым: он ненавидел всех более или менее одинаково. Демократы, масоны, вольнодумцы, сторонники свободной торговли, республиканцы, атеисты, либералы, антиклерикалы, члены профсоюзов, академики; итальянцы, поляки, евреи, немцы, не немцы, сербы, американцы - все пали жертвами внезапных, похожих на раскалённую лаву ядовитых вспышек гнева.
Думаю, справедливости ради надо отметить, что по большей части это была не его вина, а скорее результат наследственности. Поколения двоюродных братьев и сестер женились друг на друге, образовав дом Габсбургов-Эсте, а дедом наследника по отцовской линии являлся старый мерзкий негодяй, король Фердинанд «Бомба» Неаполитанский, который привык сообщать подданным о своей любви внезапными артиллерийскими обстрелами. Но в этом необыкновенном каталоге объектов ненависти имелся один заметный всплеск.
Большинство прочих национальностей эрцгерцог просто терпеть не мог, венгров же ненавидел с рвением, граничившим с религиозным, до такой степени, что простое упоминание венгерской фамилии могло вызвать вспышку ярости. Ни у кого не осталось никаких сомнений, что на следующий же день после восшествия на престол Франц-Фердинанд мгновенно расправится с этим сбродом, хотя как именно, он никогда не уточнял.
Что касается слухов о маниакальной одержимости прямого наследника смертельной охотой, у меня появился первый шанс проверить их в начале января 1913 года, когда меня отправили на охоту в поместье около Юнгбунцлау в Богемии. Как большинство людей, которые однажды в жизни уже проехались бульдозером по протоколу и откорректировали шаблон, Франц-Фердинанд с тех пор стал педантично придерживаться его в отношении себя.
Итак, только с помощью еще одного пожертвования от тети Алексы мне удалось соответствующим образом экипироваться по такому случаю: серо-зеленая куртка, бриджи, коричневые ботинки, шляпа с пером и все остальное. Также мне пришлось одолжить подходящее ружье у сослуживца моего старшего брата Антона, который располагался поблизости с двадцать шестым егерским полком.
Наступило утро, и мы двинулись всей толпой к земляным валам для стрельбы. Сотни загонщиков, выстроившись в форме вытянутой петли, оцепили около десяти квадратных километров лесистой местности и стали сгонять дичь в сторону узкой части, где в засаде засели человек тридцать охотников. А потом началось: бойня напуганных, беспомощных, охваченных паникой птиц и животных, какой я никогда не видел даже в тяжелейших битвах обеих мировых войн.
Эта сцена до сих стоит у меня перед глазами: наследник и его гости, беспорядочно палящие в убегающих, сбившихся в стаи животных и птиц, от которых потемнело небо над нами (он был превосходным стрелком и безошибочно мог сбить птиц даже из охотничьей винтовки); помощники подавали ему и его компаньонам перезаряженные ружья, а те стреляли в своего рода трансе. Мертвые и раненые птицы падали вокруг, как гигантские капли дождя. Кабан пытался проковылять мимо нас на трех ногах, а испуганная косуля бросилась в паническое бегство нам навстречу. Давка была такой плотной, что каждый выстрел прошивал насквозь двух или трех животных.
Думаю, это продолжалось добрых десять минут, пока трупы убитых животных и птиц не оказались навалены вокруг, как в какой-то кошмарной скотобойне, и лесная земля пропиталась запахом крови.
На несколько мгновений наступило затишье. Улыбаясь и сияя от счастья, наследник повернулся ко мне (единственный раз, когда он заговорил со мной тем утром), и заметил:
— Знаете ли, лучше всего, когда человек доходит до такой стадии, когда убивает автоматически, не понимая, что убивает.
Потом они продолжили, бойня возобновилась. Я не вегетарианец и всегда неплохо стрелял на охоте. Но это было уже слишком. Предел настал для меня, когда я согнулся для перезарядки, и прекрасный фазан замертво упал у моих ног. Я посмотрел на переливающееся оперение шеи, совершенство оперения на крыльях, ярко-черные глаза, подёрнутые смертельной пеленой, и почувствовал себя подавленным. Нужно было что-то предпринять. Пока никто не видел, я захватил немного песчаной, влажной глинистой почвы и размазал её по двум патронам, зарядил, а потом поднял ружье и выпалил в воздух из обоих стволов. Затем переломил ружьё.
Как я и надеялся, обе пустых гильзы теперь вполне надежно застряли в стволах, я некоторое время повозился, пока продолжалась бойня, надеясь остаться незамеченным. Но вскоре все само собой закончилось, все местные живые существа размером крупнее полевой мыши уже были истреблены.
Эрцгерцог повернулся ко мне и изучал меня некоторое время своим пустым, безжизненным взглядом.
