— Это в честь чего же он отменил мой вызов?
— У него уважительная причина: он помогает жандармерии. Произошло грандиозное столкновение в Сент-Фуа-ла-Гранд… Похоже, есть погибшие. Они реквизировали все машины техпомощи в округе. И я проверила информацию, босс.
— Н-да, и для соборования отец Клеман им не нужен. Может, хоть пресса оставит нас, по крайней мере, немного в покое. Я говорил по телефону с Журданом, он взбешен. Мне надо сказать два слова Дюкасу. Он подливает масла в огонь, да вот, послушай сама:
«[…] В то время, как наша популярная мэрша проверяла оборудование, установленное для музыкального праздника двадцать первого июня, на нее совершили жестокое нападение на улице Куван. Капитан Кюш, который со времени гнусного убийства аббата Анисе находится вместе со своей командой на месте событий, пока еще не задержал нападавшего. Сент-Эмильон переживает трудные дни. Можно подумать, что мы вернулись к худшим временам террора. Следует ли, чтобы чувствовать себя в безопасности, передвигаться, как некогда, по подземным ходам? Сумеет ли полиция положить конец этой волне безумия? […]»
— Похоже, он принимает себя за Фандора![16]
— Зато, возвращаясь к расследованию, я позвонила Шане, он ждет тебя в восемнадцать часов у себя в поместье.
— Прекрасно, я пойду. Ладно, снимаемся с места. Ты возвращаешься в штаб и добиваешься подкрепления на завтра. Это всколыхнет всех, они к этому не готовы. Воспользуйся случаем, зайди к криминалистам, пускай не мешкают с анонимкой.
— Считай, что все уже сделано.
Ближе к вечеру Кюш, перекинув куртку через плечо, пешком покинул площадь Пьосо. Владения Антуана Шане находились менее чем в двух километрах от мэрии. Встреча с хирургом должна была состояться через полчаса. Небольшая прогулка пойдет капитану на пользу и позволит подвести некоторый итог. Он свернул на улицу Гюаде, названную по имени одного из прославленных сынов Сент-Эмильона, гильотинированного во времена революции. Дойдя до фонтана на площади Буржуаз, он прошел под красивыми стрельчатыми окнами старинного монастыря. И дальше направился по шоссе. Бордо казался ему таким далеким. Здесь жизнь повиновалась ритму сбора винограда. Это совсем другое измерение времени.
Через пятьсот метров Кюш свернул влево, на дорогу, вившуюся между виноградных лоз. На маленьком перекрестке на двух каменных столбах было высечено: «ДЮТУР». Это был вход в поместье. Механик говорил правду. Кюш неторопливо шагал под сенью миндальных деревьев, окаймляющих тропинку. Вскоре полицейский вышел на просторную галечную площадку. Его глазам предстал красивый городской особняк XVII века, а справа, обращенная к небольшой долине, стояла великолепная голубятня той же эпохи. Он принялся созерцать городок, освещенный лучами заходящего солнца. Эта панорама еще раз позволила ему оценить шпиль церковной колокольни и четырехугольный донжон Королевской башни.
— Вид исключительный, не правда ли?
Кюш с удивлением обернулся. Профессор Шане стоял в двух метрах за его спиной.
— В самом деле, это грандиозно.
— Вы хотели меня видеть?
— Да, у меня к вам несколько вопросов.
— Не согласитесь ли вы поговорить в хранилище? У меня будет случай показать вам наше умение и технику виноделия.
— С превеликим удовольствием.
Мужчины направились по грунтовой дороге и прошли за домом, Кюш заметил угловую сторожевую вышку:
— Это оборонительное сооружение?
— Наблюдательная сторожка. Такого рода строения обязаны своим названием средневековым караульным.
Кюш улыбнулся:
— При своей работе мне часто приходилось играть роль наблюдателя. Наблюдение — основа ремесла.
Мужчины подошли к решетке, закрывавшей зияющий вход, и начали спускаться под землю.
— Капитан, вам предстоит открыть секреты нашего нектара, нашей дубильной утонченности.
— Чтобы говорить, как вы, наверное, надо пить вино. Придется мне сменить нектар!
Уловив иронию полицейского, Шане перевел разговор:
— Оденьтесь, ведь температура здесь круглый год не превышает двенадцати градусов, а влажность составляет девяносто пять процентов. Я не хочу, чтобы вы простудились.
Кюш надел куртку. Он увидел огромный, выложенный плиткой зал. По обе стороны этой широкой галереи стояли чаны из нержавеющей стали.
— Впечатляет! Что вы можете сказать мне относительно здоровья отца Анисе?
Остановившись, профессор повернулся к полицейскому:
— Я обязан соблюдать профессиональную тайну, но учитывая обстоятельства… Я вам отвечу. Аббат страдал аритмией. Это довольно давнее заболевание, проявившееся два года назад во время одной из трапез содружества. Анисе стало плохо, и мы едва успели отвезти его в Либурн, где дефибриллятор сделал остальное. С тех пор он постоянно принимал лекарства.
— На основе… кордарона, не так ли?
— Да я вижу, вы в этом разбираетесь!
Продолжив свою подземную прогулку, они очутились у карты поместья, отражающей размещение сортов винограда, «каберне фран» или «мерло».
— Тут нет моей заслуги, мне сообщил об этом судебно-медицинский эксперт… А скажите, что произошло бы в случае приема цизаприда?
При упоминании этого лекарства врач резко остановился, словно охотничья собака, сделавшая стойку:
— Цизаприда? В случае Анисе это вызвало бы остановку сердца… Почему вы об этом спрашиваете?
— Потому что, по словам эксперта, Анисе принял это лекарство, вероятно, во время вашего вечера.
— Это совершенно невозможно, он никогда не совершил бы такой оплошности…
Они продолжили свой путь и оказались в просторном зале, где вино выдерживали в дубовых бочках. Здесь все находилось в горизонтальном положении. Десятки дубовых бочек лежали на боку, сотни пустых бутылок были уложены горлышками к стене. Вот перед этими-то темно-зелеными донышками, похожими на тысячи пытливых глаз, мерцавших в темноте, Кюш нанес неожиданный удар:
— А разве кто-нибудь говорит об оплошности?
В третий раз хирург остановился, сраженный вопросом. После тягостного молчания полицейский снова начал атаку:
— Можно ли найти такую молекулу в продуктах?
— Ни в коем случае, это молекула фармацевтического происхождения. Но что вы хотите мне сказать?
— Похоже, ваш бывший кюре имел не только друзей.
— Анисе был старым человеком, и позволю себе сказать — довольно заурядным. Я до сих пор не могу опомниться после его смерти и отношу это на счет общества, где насилие стало делом обычным. Сегодня убивают из-за десяти евро. Но тут вы говорите мне о преднамеренном убийстве.
— Нет, доктор, не об одном убийстве, а о двух. Причем один убийца не предупредил другого.
Ошеломленный известием, ученик Гиппократа присел на бочонок, чтобы прийти в себя. Кюш поначалу наблюдал за ним, потом забеспокоился. Шане объяснил ему, что в последнее время немного устал, но что все образуется. Чтобы переменить разговор, полицейский, указывая на потолок галерей, спросил старого врача, что за корни свисают сверху. Выйдя из оцепенения, профессор сказал, что это корневища виноградных саженцев, насквозь пробившие известковое плоскогорье. Шане предложил капитану выйти на свежий воздух, так сильно он разволновался. После обмена любезностями удовлетворенный Кюш покинул поместье.
Удобно расположившись в своей комнате, поставив рядом с собой чашку с чаем, отец Клеман читал корреспонденцию своего предшественника. Анисе был, вероятно, приверженцем эпистолярного общения. Первые письма были написаны профессором Шане, в них затрагивались самые разные темы, тут и хирург Феликс,[17] и фистула короля, и появление сульфамидов и галло-романский поэт Авсоний, и еще вертикальная дегустация первого марочного вина.
Самая значительная часть переписки касалась Эдмона де Вомора. Клемана удивил такой объем переписки между людьми, проживавшими в двух-трех километрах друг от друга. Они встречались постоянно и, тем не менее, писали друг другу раз или два в неделю. В эпоху, когда мобильный телефон вошел в повседневный обиход, это поистине удивительно. Большая часть писем касалась пересмотра классификации и достоинств лучших сортов вин. Такой пересмотр происходил раз в десять лет, и Эдмон де Вомор уточнял, что опасается, как бы в этом году некоторые исторические сорта не были переведены в более низкую категорию, уступив место другим, более продаваемым. В некоторых письмах говорилось об Эмиле Рапо, его единственном и последнем товарище по Сопротивлению. Клеман обнаружил также письма монсеньора Леру, присланные из Бургоса, Авилы, Капернаума, Вифлеема, Корка. Его преосвященство много путешествовал.
Среди этих писем хранились и записки «печальников». На листочках синего цвета прихожане рассказывали о своих горестях. Викарий епископа нашел любопытным, что покойный кюре сохранил некоторые из них.
